Человек в чужой форме

Глава 10

– Эй, малые! Все вкалываете? Что, трудолюбивые аль просто жадобы?

Колька глянул с лесов: внизу толпились, задрав головы, фабричные.

– Чего вам? – спросил Анчутка, продолжая работу, но по его затылку белобрысому ясно читалось: напрягся и боится.

Все дело в том, что в общагу уже вселились, и первыми девчата. Отработав смену, они носились, тряся юбками и треща сороками, туда-сюда, налаживая быт. Свежие, отъевшиеся на городских харчах, но и невооруженным взглядом было видно, что деревенские. У всех какие-то припасы, жуют чего-то, икры у иных такие, как у местных девчонок руки. Вежливый, говорливый Анчутка со своими кудрями и синими глазами тотчас привлек всеобщее внимание: уж и снедь разнообразную таскают, и ко всем услугам готовы, от «снимай, Яшенька, давай зашью», до «пивка после работы?».

«Наплачется с ним Светланка, если что серьезное», – благодушно думал Колька, наблюдая этот шабаш.

Беда разразилась тогда, когда и пацаны вселились, и тоже из других краев и подмосковных деревень, по оргнабору, но все, как один, с лютой ненавистью ко всему «городскому». По преимуществу наглые, вечно лузгающие и уже мордастые.

Против Яшкиного обаяния не тянули, у девок не пользовались особым успехом и потому обижались.

И вот сегодня, не наблюдая на лесах командования, фабричные решили расставить точки над «i», а если фартанет, то и фингалы. А ведь Максим Максимович попросил все закончить к его приезду, и военспецы работали круглосуточно и посменно.

Вот почему на часах семь вечера, четверо, в том числе Колька с Анчуткой, орудуют на лесах, а эти, фабричные, вместо того чтобы готовиться к ночной смене, пришли разбираться: восемь против четверых.

– Ваши, что ли? – спросил с полу рядовой Леха.

– Ничего не… с чего наши-то? – немедленно открестился Анчутка.

– Я говорю, ты Валентине из пятого номера прилюдно безешку влепил на кухне, – продолжая орудовать кальмой, уточнил Леха, – а этот вот, безо всякого сомнения, ее амант. И сейчас будет баталия.

Интересно он выражался. И выглядел тоже: рослый, носатый, с южными темными глазами, спортивный, хоть и в очках. Вежливый, воспитанный. Гармонию портил косой, криво заштопанный шрам на красивой физиономии.

Толстомордый «амант» двинул плечом в леса.

– Что творишь? – крикнул Анчутка, едва успев поймать ведро.

– А ну слазь, мохра кудрявая, пойдем выйдем.

– Товарищ рядовой никуда не пойдет, – заметил Леха, – я тут за старшего и запрещаю покидать пост до окончания работы.

Валентинин обиженный хахаль подумал, но не нашелся, что ответить, исключая: «А по шее?» и прибавил непечатное.

Вольнонаемный Ванин возмутился:

– Че костоломишься, пипей? По шее захотел?

Другой фабричный чему-то обрадовался:

– Тю, гля, козел тверской!

– Ванин, запрещаю, – успел сказать Леха, само собой, для очистки совести, потому как вольнонаемный уже обрушился с лесов и, завопив: «Кто козел?», ринулся в драку.

Как всегда, Анчутка был ни при чем.

Колька, прежде чем сообразить, что не надо было этого делать, радостно ссыпался с лесов и кинулся на первого попавшегося. Впопыхах не разобрался – это оказался тщедушный карапет ниже его ростом, наверняка припершийся за компанию. Отвесил ему легонького леща – он и отлетел куда-то в угол, хряпнулся и заскучал.

Второй был куда быковатее, с толстой шеей, но на удивление тонкими конечностями. Колька, недолго размышляя, дернул его на себя, подсек куриную его ножку, опрокинул на пол и ловко заломал руку до характерного визга. Как раз кстати рядом оказалась лестница, с которой товарищ из деревни и был спущен.

Анчутка, юркий, ловко уворачивался от соперника, мешать ему не хотелось, но фабричные совсем освинели: вдвоем на одного! На Яшкины плечи повис гаденыш, и оскорбленный хахаль успел треснуть под дых целый раз – раскочегаривался, деревенщина, крякал да плевал на кулаки. Колька треснул подлецу под ребра, он всхлипнул и отпустил Яшку. Удар у противника, может, и был сильным, но сам противник – медлительным. Колька успел перехватить толстое запястье и четко уложить товарища на дощатый пахучий пол.

– Яшка, лови! – Анчутка, перехватив вражескую конечность, не сдержался, чуть хрустнул чужим плечом.

Колька успел лишь кулаком погрозить – я тебе! – и кинулся туда, где пытались месить Леху. Очкарик-то, как оказалось, был непрост: как только запахло жареным, спрятал куда-то окуляры, треснул о леса бутылку ситро и теперь мастерски орудовал «розочкой». Но один из кулаков недобитых уже подлезал с тылу. Колька быстро глянул на соседние леса – эх, жаль сделанного, и грязно будет. Только ведь все равно сейчас все посшибают, лоси. Крякнув, треснул плечом в опору, крикнул Лехе: «Шуба!» – и тот, поняв без словаря, ловко, кувырком ушел в сторону. Леса падали, как в кино, неторопливо, рассыпаясь в воздухе, и обрушились на агрессоров ведра с побелкой, кюветы с растворителем, и налетали петухами заляпанные, затоптанные газеты.

Дюжему Ванину подмога не нужна была: шваркнув о свежепобеленную стену одного, того самого, что «козлом» обозвал, и испоганив всю работу юшкой и кровью, он как раз отвинчивал голову второму, а тот орал и сопротивлялся.

Было весело. Но, как всегда не вовремя, раздался милицейский свисток. Пока Колька прикидывал, не сигануть ли в окно, Леха быстро, четко велел:

– Руки в гору, мужики, тихо. Следуем за властью. Если все фабричные вывалятся, нас закопают. Потом разъясним.

…Пострадавших, порезанных, подтявкивающих и подвывающих, определили в больницу. Их четверых отвели в отделение, где Остапчук принялся орать на взрослых, Акимов, которому достались Колька и Яшка, – стыдить и увещевать.

Колька, ожидая очереди в коридоре, слышал, как Яшка объяснял то, что и так всем всегда было ясно: что он не виноват, что нападение имело место ни с того ни с сего и что стало причиной – непонятно.

– Ша, – скомандовал Акимов, – вот всегда с тобой так, везде и всюду ни при чем. А вот кого третьего дня девки со второго этажа на помочах спускали темной ночью, чтобы мимо коменданта не шнырять, – не тебя ли, ни в чем не виноватого?

– Ну эта…

– А я вот Светке-то опишу твой моральный облик, – посулил Акимов сварливо, – девчонке голову чтобы не морочил.

– Э-э! – возмутился Яшка. – Это другое. Это не надо.

«Экий пакостник», – усмехнулся Колька и тотчас зашипел. Оказывается, прилетело под глаз, да еще как. Наливается качественный фингал.

– Надо бы мяска сырого, – посоветовал Леха, – первое дело кусок говядинки к личности. Есть где достать?

– Консерва есть, с тушенкой, – отшутился Николай, – ничего, не впервой.

– А ты молодец, слушай. Где так самбе-то насобачился?

– Да было дело…

Тут Леха поднял палец, приложил его к губам. Из полуоткрытой остапчуковской двери неслись его возмущенные вопли и бубнеж Ванина:

– Вы совершенно напрасно ругаетесь, товарищ сержант. Непозволительно гражданина обзывать. Я не за тем нанимался, чтобы обзывали.

– Я тебя сейчас опущу в ка-пэ-зэ до возвращения командования!

– Это не надо. Совсем правды нет на земле! Я не спущу. Меня же козлом обозвали, и я же молчи да утирайся. Я, если что, до Ворошилова дойду, а то вон, товарищ Павленко покойный собрал еще когда рублики на облигации, а где они, облигации-то?..

Леха решительно поднялся:

– Ты что делаешь? – поразился Колька, удерживая его рукав. – Саныч не спустит, запрет в клетку тотчас.

– Так того и надо, – хладнокровно-зло заметил Леха, – машет языком, падла.

Он вломился в кабинет и выдал довольно развязно:

– Товарищ сержант, как выпускать будете, то, пожалуйста, справочки выдайте о том, что нижеподписавшийся задержал вышеперечисленных, каковые были доставлены по причине…

– А ну поучи тут! Руки за спину! – взбеленился Саныч.

Расчет оправдался: взрослых до утра отправили в конец коридора, Леху даже опрашивать не стали. Очередь дошла до Кольки, он рассказал, как дело было.

– Понял я уже, понял, – нетерпеливо оборвал Палыч, – беда с вами. Чего лезете, куда не надо?

– Кто лезет-то? Что, смотреть, как друга лупцуют, так, что ли?

– Да не так, не так! Вот как мне теперь все вот это оформлять, чтобы не было упоминания твоей фамилии, а?

– А вы упомяните, – запальчиво заявил парень.

Акимов хлопнул по столу:

– Хорош туфтить! Николаич мне так упомянет, не разогнешься…

В дверь вежливо постучали, и вошел полковник Константинер:

– Здравия желаю. Товарищ лейтенант, позвольте?

– Пожарский, выйди-ка, – приказал Акимов.

Глава 11

– Ты посмотри, какой, – возмущался Анчутка (разумеется, вполголоса), – быковать они пришли, а я, стало быть, виноват.

– Конечно, сразу нет, – пошутил Колька, – неясно только, с какого рожна ты, с одной стороны, за Светкой увиваешься, с другой – прочим девчатам мозги пудришь.

– Ах, это, – протянул Яшка с видом заправского казановы, – а ты никогда ничего не понимаешь. С женским полом надо поласковее и повежливее, не то, как вы с Андрюхой, барсуки из норы. Я ничего никому не пудрю, а вот они сами.

– Голову тебе когда-нибудь оторвут.

– Ничего, пришьете.

Он не договорил: послышалась знакомая слоновья поступь, и в помещение величественно взошла товарищ Ткач со своей толстой сумкой на ремне, из которой топорщились депеши большие и малые.

– А-а-а-а, допрыгался, посадят тебя, – позлорадствовала она, узрев Анчутку, – а я знала, что этим вот все и закончится.

– Э, что закончится-то? – возмутился Яшка. – Чего сразу? Ничего я не делал, что вяжетесь постоянно!

– Разберутся, – многозначительно пообещала товарищ Ткач, – а пока на́ вот, держи корреспонденцию, а то не улыбается мне снова у вас под дверями закрытыми прыгать. Что за люди? Ни КПП, ни пропусков, не прорвешься к вам без тарана.

И, продолжая ворчать, отправилась к Остапчуку. Анчутка повертел в руках конверт:

– Кременецкое шахтуправление… ох и славный город! Старый-престарый, весь в камне высечен, на окраине гора какой-то королевы – и крепость наверху. Ох и полазили мы там – любо-дорого вспомнить. Винишко, опять же…

Сластена Анчутка не закончил: в коридор вышли товарищ Ткач и Остапчук, который, продолжая начатый разговор, втолковывал женщине о том, какое огромное значение имеет ее, Ткач, служба, и по этой самой причине ни в коем случае нельзя впадать в отчаяние и тем более грозить наложить на себя руки.

– …все мы, дорогая моя товарищ письмоносица, должны на износ работать. На том свете отоспимся, – сулил Иван Саныч, выпроваживая растаявшую Ткач и прикрывая за ней дверь.

Проходя мимо пацанов, резко остановился и прошил бдительным взглядом:

– Это еще что у тебя? Дай, – и прежде чем Яшка успел спохватиться, выхватил у него письмо. – Кременецкое шахтуправление, вот как.

– Иван Саныч, как не стыдно! Отдайте, – Анчутка вцепился в конверт, потянул к себе, – что за дела? Это ж военная тайна.

– Кибальчиш, тоже мне! У вас все военная тайна, кругом таинственность! – проворчал сержант. – Да забирай, можно подумать…

Саныч не договорил, открылась дверь, Акимов позвал:

– Товарищ сержант, на минуту.

Остапчук скрылся в кабинете.

Колька напряг слух, но дверь была закрыта плотно. Минут через пять она отворилась, вышли Остапчук, Акимов и полковник Константинер. Последний, пожав им руки, благодушно продолжал разговор:

– …нет так нет, вы правы со своей точки зрения.

Он коротко и строго глянул на Анчутку, но и рта открыть не успел, как Яшка-подлиза шелковым голосом поведал: «Это нам, товарищ полковник», и, постукивая хвостом, протянул конверт.

– Пройдемте, – принимая депешу, приказал полковник, – для вас воспитательная программа. О скромности в быту.

Они ушли, Акимов похлопал Кольку по плечу:

– Для тебя тоже вопрос, товарищ поднадзорный. Начнем с главного: ты почему училище прогуливаешь? Что ли все науки осилил?

– Помогаю я.

– Не числишься в увээр, так что нечего там ошиваться! Военный объект, – решительно заявил Палыч.

Колька возмутился:

– Это что значит, товарищи? Нельзя мне работать, что ли? Для семьи лишнюю копейку!

Неузнаваемый Акимов гаркнул:

– А ну цыц, рвач! Степуху получаешь, батя с мамой зарабатывают, а тебе все мало! В общем, так: еще раз я тебя увижу на этих стройках века – влеплю нарушение режима, понял?!

Колька хотел ответить, накипело на душе, и много, и по делу, и все-таки здравый смысл, народившийся и уже достаточно закаленный, приказал: закрой рот и уходи. Так он и сделал.

Когда дверь за ним закрылась и сам он, яростно пиная все, что под ботинки попадалось, ушел, Остапчук все-таки заметил:

– Серега, не крутоватенько ли?

– А что с ними нянчиться? Развели тут колонию макаренковскую, трудовое воспитание! – огрызнулся Сергей. – Какого лешего Пожарский в этом болоте ошивается? Что эти болваны там делают, Яшка, Андрей? На каком основании, позволь узнать, развел он тут батьковщину?

Саныч, понимая, что дело не в том, кто что развел, а в том, кто товарищу Гладковой цветы-конфеты таскает, благоразумно молчал.

– И этот Константинер хренов приперся, своих выручать. «Товарищ, войдите в положение…»

– Так у Тамарки-то получилось, – не выдержав, усмехнулся Остапчук, – что ж, ей можно, а ему нельзя? К тому же все-таки не факт, что кузнецовские бузу начали. Четверо-то против восьмерых.

– Не начали они, кто спорит, но порезаны-покалечены-то фабричные, – упрямился Акимов.

– Что им сделается, небось зашили уже и выставили на мороз, – делано-нейтрально заметил сержант, размышляя о другом, – и пошли они, солнцем палимы, кто отсыпаться, кто водяру хлестать. Причем в хоромах, которые им те, что у нас сидят, ремонтировали.

Тут он зачем-то вытащил платок, развернул, потом опять сложил, разгладил, уложил обратно в карман и закончил:

– Парадокс, а?

Сергей удивленно посмотрел на старшего товарища: какой-то Саныч чрезмерно задумчивый, не так, как обычно, после полноценного ора. Акимов осторожно призвал к порядку:

– Хорош философию разводить. Вот пусть Сорокин с этим хреном разбираются.

Остапчук быстро глянул на него, как недоверчивый попугай, соображающий, нет ли подвоха в протянутом сухаре, но снова промолчал. Лишь потом, когда с трудов праведных чаи гоняли, решился поделиться сомнениями:

– А ведь странно, Серега. Который месяц они у нас, а ка-пэ-пэ нормального оборудовать не могут. Войти же невозможно.

– Есть более важные дела…

– И партячейки нет, и комсомольской организации. А Ванин утверждает: казначей Павленко распространял среди вольнонаемных рабочих облигации госзайма, деньги получил, а сами облигации так и не выдал.

Сергей потряс головой:

– Погоди, погоди! Это-то ты к чему?

– А кто его знает. К слову пришлось.

…Появившийся Сорокин выслушал доклад, чему-то двусмысленно поухмылялся, бумажками пошуршал и предписал:

– Военных отпустить.

– Как же, товарищ капитан, а потерпевшие…

– Потерпевших нет.

Остапчук охнул:

– Куда делись?

Николай Николаевич прищурился:

– Чего перепугался так, Иван Саныч? Сообщили на работу, они и отвалили обратно, в родные колхозы, шти лаптем хлебать. Рассчитали их, и шабаш, без претензий, без заявлений. Как ничего и не было.

Остапчук, красный, как буряк, ушел, ворча про блат и полное безобразие. Акимова Сорокин придержал:

– Сергей, тут из прокуратуры запросик пришел, с просьбой проверочку провести. Видишь ли, увээр номер семь выполнял работы для Кременецкого шахтуправления, и выполнил, что не может не радовать. Утверждают, что позабыли военспецы трактор вернуть.

Ушедший Остапчук всунул голову в кабинет:

– Какого-какого управления?

– Кременецкого, а что?

– Ничего, – отозвался Саныч и ушел окончательно.

Акимов спросил:

– Что за трактор?

– Обычный трактор, СТЗ, сорок четвертого года выпуска, номер двигателя девяносто три. В общем, наведайся в часть и глянь, что да как в гараже. Выполнять.

– Есть.

Глава 12

Наученный предыдущим горьким опытом, Акимов отправился прямо в школу. И поскольку никого знакомого, заслуживающего доверия, по пути не встретил, зашел скрепя сердце в библиотеку. Оля поприветствовала его с ледяной вежливостью и не отрывая глаз от заполняемых каталожных карточек:

– Здравствуйте, Сергей Палыч. Давно не виделись.

– Да уж, – буркнул он, – как сами-то?

– Вашими молитвами.

– Я не молюсь.

– Так и мы неважно. Вам, собственно говоря, что надобно?

– Оля, погоди, не ершись, – попросил Акимов. – Что у вас случилось, почему неважно?

Она подняла наконец глазища, прищурилась:

– А с чего важно-то должно быть, товарищ Акимов? Легко разве, когда человек сперва вертится вокруг, как, простите, кот вокруг сметаны, слова правильные говорит, что-то там обещает, а потом раз – и пропадает, как распоследний подлец?

– Так, все. Сейчас не об этом…

– А я вот об этом! – заявила Ольга. Кончик носа у нее покраснел, глаза повлажнели, но было очевидно, что она настроилась вывалить все. – Совесть есть у вас, я спрашиваю? Какой прямой и честный, что твой баран! Что-то сам себе надумал, сам с собой посовещался и – пропал, как будто так и надо. Это после того как мама ночей не спала, слезами заливалась, разрывалась между работой и больницей, нянчилась с вами… пентюхом и хамом!

– Оля!

– Что?

– Ну как не стыдно, а?

– Мне-то стыдно, – призналась она, – стыдно, что так в вас ошибалась, думала, вы человек, а вы, извините, сопля маринованная.

Помолчали.

– Полегчало? – прямо спросил он.

– Нет.

– А теперь сама рассуди, без сердца. Вот отсохла у меня рука, и каково маме с инвалидом всю оставшуюся жизнь?

– Ничего у вас не отсохло, – заметила Оля хмуро, – а вот у Масальских дочке уже полгодика.

Акимов поперхнулся. Неудачно как-то в пример привелось. У Гладковых в соседях муж с женой: он без рук, без ног, она глухая. И ничего, хорошо живут. Рожают вот. И ведь права злющая Ольга, не отсохло у него ничего, чудодейственная эта конская штука, которую подогнал Кузнецов.

Ах, да. Основное-то позабыл.

– Так у вас другой круг знакомств теперь.

– А свято место пусто не бывает! – отозвалась Оля. – Что ж делать, если старые друзья ведут себя по-свински.

– Ей с ним лучше, – тихо произнес Сергей Палыч, – и хватит об этом.

– А вы-то все за нее решили. Я так вам скажу, людовед вы эдакий: было бы ей лучше, плакала бы она каждую ночь, как же. Ходили мы тут в театр, вытащила ее с трудом, так она все время прострадала, сумерками пользуясь. Думала, я не увижу.

Акимов промолчал.

– Лучший способ убедить себя в собственной правоте – замкнуться в гордом молчании, пусть ее мелет, – откровенно съязвила Оля. – А вы поглупели, Сергей Палыч. Вы куда умнее были.

Сотни разного рода ответов вертелись на языке, от бредовых до замшело-мудрых, нудных, требующих надувания щек и снисходительных, как у больной коровы, взглядов. Он, по счастью, промолчал, сказал лишь:

– Мне в часть надо. Кликни там кого.

– Так сами бы и постучались.

– Не достучусь я.

– Вы просто недостаточно настойчивы, – не в силах остановиться, уколола Оля и, тяжело вздохнув, поднялась. – Идите, сейчас откроют.

«Плохо ей, значит. Ей одной, значит, плохо. А мне, мне не плохо? Да мне полный алес. Она-то красавица, умница, ценный работник, пальцем только щелкни – министры грушами посыплются. А я кто есть такой, дурак набитый, ни жилплощади, ни поста, ни мозгов, строго говоря. Присоска, приложение к жене – нет, товарищи, не по мне это».

Хорошо еще, что до калитки в заборе недалеко, а то с великого ума он бес знает до чего мог додуматься. Открыл Анчутка, вид имел присмиревший и какой-то особо примерный, какой бывает после полученной отменной головомойки, как со знанием дела диагностировал Акимов.

– Что, нагорело? – поинтересовался он.

– Было дело, – вздохнул Яшка, – главное, я-то тут при чем?

– Стало быть, при чем. Ладно, сейчас не об этом. Из начальства есть кто?

– Не-а. Товарищ Константинер как уехал с утра в центр с Михалычем, так и нет его, а прочие все общагу подчекрыживают…

– Подчекрыживают, – с трудом повторил Сергей, – ничего себе. Ладно, сами разберемся.

– С чем? – насторожился Яшка.

– Да кое с чем.

В гараже, кроме Пельменя и трактора, никого видно не было. Первый ковырялся во втором, нарочито бодренько насвистывая. Акимов постучал по борту:

– Андрюха, вылезай. Дело у меня к тебе.

Пельмень не торопясь, по-механицки размеренно, солидно разогнулся, протянул оперу согнутый локоть:

– Доброго здоровьичка, Сергей Палыч.

Акимов, криво усмехнувшись, пожал предложенную конечность:

– Что, захворал трудяга?

– Да нет, все хорошо, ежедневное тэ-о.

– Машина типа зверь. Можно полюбопытствовать? Никогда в таком не сиживал.

– Конечно, – разрешил добрый Андрюха.

Сергей влез в красивую кабину с наклонным ветровым «стеклом», в котором стекла никакого не было, поерзал на сиденье, потрогал рычаги, быстро, по возможности незаметно оглядываясь. Техника в идеальном порядке, ни царапины, все подкрашено, подмазано и отполировано. И даже сиденье, по всему судя, перетянуто недавно. И ни следа таблички на приборной панели.

«Подберемся с другого боку», – решил Сергей, выбрался из кабины.

– Да, сила, богатая машина. И что же, освоил ее? Академик.

– Есть маленько, – буркнул Пельмень, очевидно польщенный.

– А что внутри? Лошадей сколько? А передач? А на дизеле работает?