Жестокое эхо войны

– Верую. Только делишки свои я привык обстряпывать по-другому – чинно, складно, аккуратно. Чтоб не вышло как с броневиком на площади Коммуны. Усек?

* * *

– …Ты сильно не задавайся, Лаврик. Ты не главарь, а всего лишь гончий. И вообще… приблатненный. А задаешься, будто три срока отмотал от звонка до звонка. Мы с Косым лиха не меньше твоего хлебнули, – обиженно поджал нижнюю губу Валька и, демонстративно поправив перебинтованную левую руку, отвернулся.

Наблюдая из-за куста сирени за тихарем[22 - Тихарь – инспектор угро в гражданской одежде.], Лавр смачно сплюнул сквозь передние фиксы. Как же они ему надоели!

Два огольца из разгромленной банды Беспалого сразу не пришлись Лаврику ко двору. Косой, при всей своей шустрости и наблюдательности, не нравился ему тем, что хреново соображал. Приказы исполнял споро, но дальше дело не шло. Надежи на такого было мало.

С Валькой Неукладовым выходило ровно наоборот: живости ума ему бог не пожалел, а вот про ловкость и подвижность, видать, позабыл. Внешностью Валька обладал самой обыкновенной: видимых изъянов не имел. Разве что когда пацан волновался или переживал, щеки его покрывались розовым оттенком, а то и вовсе становились лиловыми. Однако все его движения получались угловатыми, будто мышцы с суставами сковала хворь.

В недавнем разговоре с Лавром Беспалый посетовал: «Если б гранату в броневик швырял не Валька, а опытный Прохор Панкратов, дело бы выгорело. Но Проша оставил на войне правую руку, пришлось поручать огольцу…»

Выходит, этот непутевый Валька и на площади Коммуны напортачил. А из банды его Беспалый не погнал лишь потому, что тот сполна заплатил за промах – автоматная пуля знатно саданула по предплечью, разорвав мышцы и задев костяшку.

– Я приказ выполняю, а задаваться и не думал. – Лавр решил не конфликтовать и немного сдал назад. – Приказ Деда Сафрона слышали?

– Ну, слышали.

– Так и нечего гундосить. Вас на стрем назначили, вот и зырьте.

– Говорю же, задаешься! – снова затянул свое Валька. – Не задавался бы, не командовал на каждом шагу…

Чаша терпения Лавра переполнилась. Резко обернувшись, он схватил Вальку за грудки и, хорошенько встряхнув, прорычал:

– Слышь, бездарный фраер![23 - Бездарный фраер – легкомысленный, бесполезный человек.] Знаешь, как у нас таких учат?

Косой дернулся было заступиться за корешка, да встал как вкопанный – под кадыком клацнуло лезвие выкидного немецкого ножа.

– Не дергайся, валет[24 - Валет – дурак; лицо, прислуживающее авторитетам.].

Косой испуганно отступил на пару шагов, а Лавр, ловко покрутив меж пальцами ножик, подвел кончик лезвия под левый глаз Вальки.

– Беспалый простил тебя, растяпу, а в банде Деда Сафрона в случае шухера разговор короткий, – процедил он. – Либо чичи протараним[25 - Протаранить чичи – выколоть глаза.], либо сразу вальнем[26 - Вальнуть – порезать, убить.]. Завязал на память узелок?

– Завязал, – прошептал малец, стараясь не шевелить головой.

– Тогда зырь, куда сказано, и не трави баланду…

Огольцы Беспалого нехотя принялись посматривать в разные стороны. Их делом была подстраховка Лавра. Тот не спускал глаз с тихаря, а они секли по прилегавшим кварталам.

Тихаря Лавр раскусил еще третьего дня, когда впервые подкатил с компанией в Глотов переулок, где заметил рослого широкоплечего мужика. Одет тот был «по гражданке» и, топая от ближайшей автобусной остановки в сторону Таганского военкомата, незаметно ощупывал острым взглядом округу.

Было в его облике и пружинистой походке что-то необычное, подозрительное. Из-за скудости словарного запаса Лавр не мог это растолковать, но нутром понимал: это не работяга, не прощелыга, не случайный прохожий. У тех в пустых головах завсегда барахталась только цель, расположенная где-то впереди, в нескольких кварталах. Целью могло служить что угодно: фабрика, магазин, мастерская, трамвайная остановка, табачный киоск… А все, что слева, справа, позади или сверху, прощелыг и работяг не интересовало. Они могли поворотить башку и проводить взглядом красивую фигуристую кралю или, изменив маршрут, подвернуть к ларьку с нарзаном. Но такая вольность в их привычном поведении встречалась редко.

А этот тип двигался по улице, цепко и внимательно оценивая все, что творилось вокруг. Он успевал рассмотреть каждого встречного прохожего, каждый проезжавший мимо автомобиль или велосипед, все магазины и учреждения в первых этажах зданий.

Мужик в штатском заинтересовал Лавра, и тот пристально следил за каждым его шагом. Впрочем, интерес к нему тотчас пропал бы, если бы объект проследовал мимо Таганского военкомата. На кой он ему сдался? Мало ли шляется всяких по Москве…

Но мужик повернул к его старому корпусу и по-хозяйски вошел в парадное.

«Наш!» – обрадовался Лавр.

С тех пор, стоило высокому появиться в поле зрения, бандит не спускал с него глаз.

* * *

Свою криминальную карьеру Лаврушка начинал с девяти лет обычным форточником. Уже в этом нежном возрасте он отлично разбирался в ценах на краденое: что и сколько стоит у барыг, на московских барахолках и блошиных рынках. А потому безошибочно определял, какие вещички следует прихватить из чужой квартиры в первую очередь.

Повзрослев и увеличившись в габаритах, он уже не пролезал в форточку. Пришлось переквалифицироваться в телефониста[27 - Телефонист – вор, проникающий в квартиру под видом телефониста.]. Эта воровская специальность была интереснее, но требовала большего мастерства, так как работать приходилось в присутствии хозяев квартиры.

Незадолго до войны Дед Сафрон повелел ему учиться на карманника. «У тебя пальцы настоящего музыканта, – сказал он. – Такими лучше всего подрезать сумки и карманы в набитом пассажирами транспорте. А станешь марвихером[28 - Марвихер – привилегированная каста карманников, работающих только руками. Марвихеры интересовались исключительно кошельками состоятельных людей, иностранцев.] – все остальное покажется сущей безделицей…»

Авторитетные блатные поговаривали, будто и сам Дед Сафрон в юности неплохо чистил карманы. Начинал простым ширмачом – заходил в транспорт, держа в руке какой-нибудь предмет: пиджак, сверток, букет цветов… и, прикрываясь им, орудовал в карманах попутчиков. К шестнадцати годам стал хорошим щипачом, работал в группе, используя исключительно ловкость рук. Двое отвлекали жертву, а Сафрон опустошал ее карманы.

Постепенно дорос до марвихера и с тех пор пользовался общественным транспортом исключительно в качестве пассажира. А таланты своих чувствительных пальцев раскрывал в шикарных московских ресторанах, в театрах и даже на похоронах. Пальцы у него были удивительные. В антракте спектакля он мог вытащить из кармана курившего рядом мужчины часы лишь для того, чтобы узнать время. Или дорогую зажигалку исключительно с целью прикурить.

Предсказание Деда Сафрона сбылось: освоившись и набив руку, Лавр действительно почуял небывалую уверенность и безошибочно определял будущую жертву – человека небедного и в то же время несобранного, рассеянного. Таковые подходили лучше всего. Но что особенно важно, он научился распознавать тихарей из уголовки.

Поймать профессионального карманника всегда было крайне сложно. Для начала требовалось вычислить его среди огромной массы людей. Это означало, что охотникам (чаще это были сотрудники МУРа) надлежало владеть огромным багажом знаний. Типичная внешность, особенности поведения, мимика, взгляды… Но и этого было недостаточно. Почуяв опасность, карманник мгновенно скидывал добычу на пол, после чего доказать его вину становилось невозможно.

«Огласить предъяву» можно было только в одном случае: когда карманника ловили с чужим кошельком в руках. Провернуть такой финт могли далеко не все оперативники – требовались настоящие виртуозы. Их-то Лавр и навострился отличать в однородной толпе простолюдинов.

Самыми опасными противниками оказались как раз тихари из МУРа. Эти так ловко маскировались под обычных граждан, что раскусить их стоило огромных усилий. Они мастерски прикидывались пьяницами, бездомными, торгашами, а иногда и… ворами-карманниками. Едет такой в старом тесном травмайчике и едва заметной мимикой подначивает настоящего вора: «Давай, чего дрейфишь? Смотри, как я лихо работаю!..» Р-раз – и вытащит шмеля[29 - Шмель – кошелек.] у своего же подставного. Настоящий карманник, подстегиваемый чужой удачей, тут же лезет в карман ближайшей жертвы. И, конечно же, попадается тепленьким.

Прежде чем приспособиться и научиться распознавать этих ушлых «товарищей», Лавр трижды едва не оказался в их лапах. После стал умнее, осторожнее. Если что не нравилось или кто-то казался подозрительным, к работе не приступал и без раздумий линял в другое место.

Вот и этот высокий тихарь, ежедневно шастающий в старый корпус Таганского военкомата, сразу ему не понравился. Обычные армейские офицеры – даже те, кто ходил по улицам Москвы в штатском, – держались просто и скромно. Встречались, правда, и такие, которые выпячивали грудь с «иконостасом». Или несли себя с гордым петушиным видом, презрительно не замечая никого вокруг. Дескать, вот я какой – прошел огонь и воду!..

Этот замечал все. И по едва уловимым внешним признакам – по взгляду, по походке, по положению головы и рук – Лавр безошибочно определил, что имеет дело не с затрапезным военкомовским служакой, а с кем-то более серьезным и опасным.

* * *

Небольшую, пропахшую хлоркой и горелыми сухарями столовку при бухгалтерских курсах посещала почти вся округа: продавцы из бакалеи «Промторга», мастера из ближайшей парикмахерской, какие-то работяги в засаленных робах и, разумеется, работники Таганского военкомата.

Прошвырнулся по ее блевотному нутру и Лавр. Не снимая фуражечки, вразвалку прошелся вдоль очереди, заглянул через плечо молодой девицы. И пошел прочь к выходу, потому как не привык к таким жидким харчам.

Высокий тихарь посещал столовку не один. Который день подряд за ним увязывался молодой парень лет двадцати четырех. Сержант или младший офицер, не имевший опыта работы. Это было заметно по уважительному взгляду, которым тот «облизывал» старшего напарника. Вот и сегодня эта парочка направилась обедать вместе.

– Возвращаются, – заметил Лавр вышедших из столовки. – Что там вокруг?

– На Марксистской тихо, – буркнул все еще надутый Валька Неукладов.

– В сторону Воронцовской тоже никого, – вторил ему Косой.

– Тогда айда за мной…

Дав мужику с пареньком отойти на полсотни метров, троица покинула лавку под кустами сирени и двинулась следом…