Человек в чужой форме
И бестрепетно, обычным, хотя и очень острым ножом принимается снимать стружки металла, подгоняя части. Продолжая что-то рассказывать, – Колька не особо слушал, поскольку речь шла о чем-то обыденном, – он снова и снова повторил операцию.
– Теперь дело, – наконец удовлетворенно заметил он, – видишь, как все гладко и чисто, и пленка масляная равномерная? Сейчас подшипники поставлю – и картер подвесим.
Сообща осилили и картер, аккуратно залили масло, запустили мотор.
– Сейчас на малых оборотах посмотрим, как поработает, – пояснял Андрюха, солидно, как заправский механик, вытирая руки.
Усевшись на табуретках, подождали несколько минут, с удовольствием прислушиваясь к ровной работе двигателя.
– Лезь в кабину, выключай, – скомандовал Пельмень, – обождем, как смазка стечет.
Некоторое время спустя он просунул в картер руку, повозился.
– Ну что там? – с любопытством спросил Яшка.
– Порядок, – заверил Андрей, – сам попробуй.
– Ага, щас. Вон пусть Колька.
Кольку дважды просить не пришлось.
– Нащупал? Не греется? – спросил Пельмень.
– Не-а, вроде бы.
– Вот, теперь все в порядке, не греется подшипник. Пошли перекурим.
…После всех сказочных происшествий последних часов Колька окончательно успокоился, поэтому беседу с нарсудьей пересказал уже в юмористическом ключе. И поскольку любопытство по поводу встречи на перроне все-таки потерзывало, решил его утихомирить:
– Мужики, вы такую не видели: лет двадцати, рыжая, красивая, родинки вот тут и тут?
– Да бывают разные, – уклончиво отозвался Пельмень. Анчутка, более словоохотливый, пояснил, что рыжая появлялась несколько раз:
– А это тетка-счетовод. Выдавала нам харчевые, помнишь, Андрюха?
Тот неодобрительно хрюкнул, но подтвердил: да, рыжая, деньги выдавала.
– С этим мутила, как его… казначеем, Исаичем. А что?
Колька рассказал про встречу на платформе. Выслушав, приятели его поведение полностью одобрили.
– Точно, точно. Все верно сделал, – решительно заявил Андрюха, – нечего болтать.
– Да уж, кто его знает, тем более если в очках и шляпе, – поддержал Яшка. – Тут было один раз. Двадцать третьего февраля всем выходной объявили, возвращались со Светкой из Парка Горького, с катка…
– Откуда? С кем? – удивился Пельмень.
– Ты сиди в своей яме и не высовывайся, – недовольно ответил Анчутка, – чего неясно? Ой, и красотища там была после карнавала – что ты! Каток раскрасили под паркет, а гирлянды так подсветили, как будто потолок. Весело, хоккей, танцы. В общем, возвращались уже поздно, пока то да се…
– Ага, то да се, – со значением протянул Андрюха.
Яшка вспыхнул, но ответом его не удостоил.
– В общем, проводил, решил прогуляться под луной, пивка хлебнуть на полянке. Отошел в сторонку с дороги, за «Летчиком-испытателем», иду к железке – вдруг слышу, возня какая-то, вопли. Схоронился я в кустах, вижу: мелкая какая-то тетка и тип – как раз в шляпе и очки!
– Сразу ясно – злодей, – вставил Андрюха.
– Отстань. За руки хватает, вроде как с нежностями к ней, а она на него – в лай: не тронь меня, такой-сякой, всякие слова заковыристые, тиран, дестоп…
– Деспот? – переспросил Колька.
– Да-да, вот это слово.
– А он чего?
Яшка замялся, но все-таки продолжил:
– Он ее эдак за руку эту дернул – и в горло.
– Что, вцепился?
– Перегрыз.
– Вот гонит же – и не краснеет, – проворчал Пельмень, – что за человек?
Яшка побагровел:
– Да не гоню я! Только хлопнуло тихо, раз, другой. Она и все…
– Что «все»?
– Ничего! На руки поднял и потащил. А уж где он ее сожрал, под какой елкой – это я не знаю.
– А ты что?
– Смылся, конечно! И пивко пришлось на ходу глотать.
Помолчали, потом Пельмень, старательно затушив папиросу, заметил Кольке:
– Совсем чудной стал, как женихаться начал.
– С кем?!
– Как с кем, со Светкой. Смотри, Санька соколами своими затравит.
– Да пошел ты, – ответил Яшка, красный, как рак, – я вообще не с тобой толкую!
Он демонстративно отвернулся от приятеля-гада:
– Я к тому, что правильно ты, Колька, промолчал, а то не оберешься потом. Вон и Палыч уже кружится тут, как щука, не к добру это все. Так что пусть уж они сами со своими бабами разбираются, а мы целее будем.
– Я ему, между прочим, это задолбался втолковывать, – невозмутимо вставил Андрюха, – а он, видишь, наконец-то усвоил, теперь и нас поучает. Но так-то да, правду глаголет наш балабол: жуй пирог с грибами, а язык держи за зубами. Иначе мигом вылетишь снова, лапти донашивать.
Пельмень потянулся, хрустя суставами.
– Все мы тут, дружище, в одной лодке. Чего раскачивать-то?
– Отвернуться надо вовремя, – усмехнулся Колька.
– И это тоже, – согласился Пельмень, – неравнодушие – оно хорошо, если к месту.
– Это как же?
– А вот так. Промолчишь – и будешь получать на руки в четыре-пять раз больше, чем в других местах, да еще и чистоганом, без всей этой глупости – на бездетность, профсоюзные, соцстрах, облигации и прочее. Подходит или жаловаться побежишь?
– Не побегу, – признался Колька.
– Вот и я нет. И вот этот, который дуется в углу, – тоже нет. Пошли, попробуем еще раз трактор завести – греется, не греется, а то же Михалыч по шапке надает.
…По шапке, точнее, снежком по затылку, получил сначала он сам, а потом Колька. Третий, Яшка, был начеку, потому возмущенной Ольге изменили острый глаз и твердая рука. Да и кидаться ими из форточки библиотеки было не особо удобно. Убедившись, что на нее обратили внимание, Оля, моментально приняв вид серьезный и невозмутимый, красноречиво поманила пальцем.
Тут до Кольки дошло, что все это время и она, и наверняка мама места себе не находили и что по-хорошему получит он сейчас полную шапку люлей, и совершенно заслуженно. Разговор-то шел о том, что он нынче пособит передвинуть стеллажи в библиотеке, в которой, как уведомил Петр Николаевич, со дня на день бригада военспецов начнет ремонт.
Глава 5
Со времени визита на Первую Мещанку Акимов по вполне понятным причинам не находил себе места. Работал как положено, к тому же теперь это было куда проще, ведь нет нужды еще и командира из себя разыгрывать. Да и ничего серьезного в районе не случалось, не считая мелочей – свойского мордобоя по пятницам или бузы после получки. Тем сложнее было, мысли постоянно скатывались на пропавшую Галину, и в голове возникали версии одна страшнее другой. Он дошел уже до той точки, когда все трупы мира имели своей первопричиной его самого, его легковерие, трусость и неумение разбираться в людях.
Сорокин созвал подчиненных на летучую головомойку с раздачей поручений. С текучкой управились быстро, и Сергей, все эти четверть часа сидевший как на иголках, уже совсем было успокоился. Но рано.
– Итак, Шамонай, – как бы мимоходом, без особого выражения начал Сорокин, доставая из папки две фотокарточки, – Галина Ивановна, двадцати трех лет, замужняя. Пропала двадцать третьего февраля. Прошу.
Сергей, глянув на фото, с облегчением засомневался. Строгая молодая женщина, с поистине королевской осанкой, начальственным, высокомерным взглядом. Ни тени краски на лице, всяких этих помад-туши. Конечно, вот родинка на шее и завлекалочка над губой, только она-то вполне может оказаться и подрисованной, прилепленной, кто их, щеголих, ведает.
– Красивая, – заметил Остапчук.
– Сергей, она? – коротко спросил Сорокин.
– Не могу утверждать с ответственностью, – замялся Акимов, – так-то похожа, но…
– …неконкретно. Ну да. И к тому же домохозяйка, – заметил начальник, – то есть нигде она не работает, никаким счетоводом ни в каком увээр.
Помолчали.
– Тебе на будущее наука, дамочками не разбрасываться, – снова подковырнул Сорокин, – ну да пусть ее. Теперь к делу. Берем вот эти фото и чешем по району, по толкучке, выспрашиваем, не видел ли кто. Дело, конечно, тухлое…
– Я вот интересуюсь, – откашлявшись, подал голос Остапчук, – пропала-то не вчера, чем муровцы занимаются? Я думал, у них все ать-два – и в дамки.
– Давай-ка не ёрничай, – посоветовал начальник, – работают, как полагается, не волнуйся, дела ведутся, контора пишет…
– Ах ну да, это да, первое дело, – съязвил сержант.
– Ну, знаешь, трупа-то нет. Посмотрел бы я на тебя.
– Я ничего.
– Вот то-то же. Версий и предположений куча, дел много, народу мало, отрабатывать всех – труд адский, да и время.
– А муж, и мать, и соседи, и подружки… – начал было Акимов.
– Ты еще, специалист! Отработаны, управились без твоих це-у, – успокоил начальник, – проверены и проверяются все случаи обнаружения трупов, отрабатываются несчастные случаи – и в столице, и по области. На контроле больницы, городские и областные, морги. И фото, вот это – одно из многих, разосланных по всем направлениям.
Остапчук радостно подхватил:
– Ну вот! Стало быть, без нас управятся, а?
– Ага, сейчас. Тетка-то ехала в наши края.
– Вот что их всех сюда-то несет…
– Муж утверждает, что они поехали к некой знакомой жены, с которой они сговорились о покупке шубки, какой-то электрический котик. Еще на Новый год в подарок пообещал, но только сейчас выбрались.
– Ишь ты.
– А муж кто? – с надеждой спросил Сергей.
Сорокин ухмыльнулся:
– Снабжение. Устраивает?
– Так точно.
– Отлегло?
– Да.
– А супруга-то отработали? – спросил Иван Саныч. – Первое дело.
– Отработали, отработали. По работе характеризуется исключительно положительно. Обженились они всего два года назад, жили дружно, соседи-подруги утверждают: души в ней не чаял.
– Ну-ну, – с сомнением отозвался Остапчук, – а теща?
– Теща от зятя в восторге, – заверил Сорокин, – все подозрения отметает. С негодованием.
– А они, получается, с мужем поехали, вместе.
– Да, так и есть. Имея при себе… тут еще один нюанец, на две с половиной тысячи. И были они у женщины.
Остапчук спросил:
– Как же они вместе ехали, и он ее потерять умудрился?
– Утверждает, что ехали в разных вагонах. Он ее устроил в вагон матери и ребенка, как беременную.
Сергей с легкостью обрадовался: та-то наверняка не беременная была. Эта мысль, не особо убедительная, почему-то успокоила. «К тому же муж-снабженец, и домохозяйка… не она это, точно!»
– Хорошо, всем все ясно?
– Так точно.
– Разошлись работать с огоньком и энтузиазмом, – предписал Сорокин, – приступайте.
– Что, Серега? Не она? – спросил Иван Саныч в коридоре.
Акимов пожал плечами:
– Была бы цветная фотография, может, узнал бы. А так все они одинаковые, как сядут, глаза выкатят, губки подожмут. Не знаю, Саныч.
– Так и нам же лучше, – подвел черту сержант, – нечего городить огород. Я сгоняю на толкучку, а ты тогда по району?
– Лады.
Глава 6
Неделя прошла в расспросах и поисках. И, как это нередко бывает, все сразу всех узнавали. Остапчук возвращался с толкучки сиренево-белый после общения с тамошними обитателями. Они, лишь взглянув на фото, немедленно и с готовностью рассказывали настоящие одиссеи. Что в самом деле, такая вот как раз на двадцать третье с во-о-от такой пачкой денег ходила по рядам, потом общалась с мариванной – «а вот и она, легка на помине, а ну-ка иди сюда, по твою душу». Мариванна, спекулянтка и перекупщица, стремясь угодить «властям», тотчас припоминала, что да, была такая, точь-в-точь как ты говоришь, Иван Саныч, красивая, хорошо одета, купила шубку… какую, ты говоришь? Во-во, электрический котик, как раз. А вроде бы видела нюраиванна, что за ней какой-то увивался, сапоги всмятку и галифе навыпуск, и такая морда ехидная – сразу видно, душегуб. Портреты тех, с кем общалась «точно, эта вот дамочка», были красочны и разнообразны, так что если отрабатывать лиц, подходящих под эти описания, то, пожалуй, вышло бы пол-Москвы.
У Акимова дела обстояли не лучше, хотя по понятным причинам народ не спешил признавать все и сразу. Расспрашивать население, толковать с железнодорожниками – дежурными по станции, стрелочниками, обходчиками – полезная и нужная, но нудная работа, тяжелая, что детским совком глину ковырять. И время уходит, точно в песок, и результатов никаких, хотя вроде бы и трудишься в поте лица.
Что еще хуже, то это граждане-выдумщики. То старушенция-стрелочница клятвенно уверяет, что «вот как тебя, Сережа», видела такую вот хорошенькую, которую на полном ходу сбил поезд, то бдительный дачник из «Летчика-испытателя» припоминал, что она долго бродила взад-вперед по поселку, пока не стемнело, а потом ушла на ту сторону, к кладбищу, и за ней отправился какой-то огромный бородатый, кривой такой старик в валенках. Наконец тетка Анна Приходько, по итогам долгого осматривания и чуть не обнюхивания фото, категорично признала:
– Она. Точно тебе говорю. В аккурат… когда говоришь? Да, двадцать третьего. Лично с ней говорила. Ох, и плакала она, ох, и рыдала! Бедная, говорит, я, несчастная, пойду сейчас и под поезд брошусь. Вот.
«Тоже мне, Анна Каренина, – сонно кивая, думал Акимов, – во заливает баба, хоть бы передохнула. Чепуха все это и пустышка».
– Надо бы сводку запросить, – заметил он, не особо, впрочем, уверенно.
Усталый Остапчук потер натруженные за эти дни органы слуха:
– А смысл? Я и так скажу: на перегоне между нашей станцией и толкучкой за последнее время был единственный случай, в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля, попала одна под электричку.
– И что же?
– А что? Ты насчет личности? Слышь, следователь! Просвети меня, дурака: по какой части можно с точностью ее определить? К тому ж дело было ночью, и факт того, что на отбойнике грязновато, машинист определил уже в депо. Останки обходчики обнаружили с утра, двадцатого четвертого. Документов при себе нет, так что бог весть, кто это. Ох и утомился я…
– Та же история.
– Ага, а этих представь, мужа с мамашей. Они ж еще и по моргам ездят, на все женские трупы на предмет установления личности и опознания.
Акимова передернуло от одной мысли о покойницкой. Густой, удушливый воздух, тусклое, затхлое освещение, холод мертвенный – и столы, столы, столы, ржавые, ледяные, а на них голые тела с фиолетовыми цифрами на пятках.
– Да уж, – сглотнув, признал он, – нам грех еще жаловаться.
– А Кузнецову-то не показывал фото? – небрежно спросил сержант.
Сергей пожал плечами:
– Проку никакого. Он еще когда сказал, что не видел ее с тех пор, как стряслось с Павленко.
– Тоже верно. Если он тогда наврал, то теперь тем более ничего не помешает.
– Считаешь, что врет? – прямо спросил Акимов.
– Пес его не знает, Серега. Ты ж даже сам не уверен, она это или нет.
В дверь постучали.
– Войдите.
– Доброго вечера, товарищи, – вежливо поздоровался посетитель, – простите, что я вот так, запросто.
– У нас вообще все запросто, – заверил Остапчук. – Что случилось, товарищ?
– Видите ли, моя фамилия Яковлев. Я ищу свою жену пропавшую, Галину Ивановну.
Акимов удивленно поднял глаза:
– А… пожалуйста, присаживайтесь.
– Благодарю. – Тот уселся на стул прямо, точно проглотив аршин.
– Почему ж к нам, товарищ? – недовольно спросил Остапчук. – У нас дела небольшие – побегать, поспрашивать…
– Это очень большое дело, товарищ, – возразил Яковлев.
Он снял очки и принялся протирать их, как-то чрезмерно старательно, точно успокаивая себя этими однообразными, привычными движениями. Человек далеко за сорок, когда снял шляпу, открылись заметные залысины. Он производил впечатление смертельно уставшего, опустившегося, и хотя одет был весьма прилично, но добротное пальто было пыльным, а воротничок – сероватым. Отросшая щетина царапала уже даже не по нему, а по красивому, дорогому кашне.
– Побегать, поспрашивать, – повторил он тихо, с безнадежностью в голосе. – Вы знаете, товарищи, я всегда считал, что со мной-то такого никогда не случится, чтобы упереться в стену… в одну сторону стена, в другую стена, и куда идти – совершенно неизвестно. Простите, устал я очень.
По-хорошему понятно, что надо бы мягко указать ему на дверь, ведь его следователя тут нет, и дело тут его не ведут и вести не могут, но ни Остапчук, ни тем более Акимов не посмели.
– Я к вам из морга, – продолжал Яковлев таким обыденным голосом, каким другие сообщают, что только пришли с работы и собираются поужинать, – очередной неопознанный труп. Не она. Не она… вы знаете, я взял отпуск по семейным обстоятельствам и все это время катаюсь по опознаниям, по станциям, ищу, ищу… а отпуск кончается.
Он замолчал, точно борясь с тошнотой или подступившими слезами. Акимов подал ему воды.
– Благодарю вас. Я понимаю, что наивен, но решил: раз уж я тут, зайду к вам, поговорю. Мы с вами в некотором роде коллеги.
Он извлек из внутреннего кармана красную книжечку с золотыми буквами: «МГБ СССР».
Акимов обомлел.
Яковлев, по-своему все истолковав, поспешил заверить:
– Вы не подумайте, я ничего в виду не имею. Всего-навсего снабженец, хозяйственник, не оперативник, не начальство. Я просто к вам как к людям.
– Товарищ Яковлев…
Он поднял руки:
– Да-да, понимаю, вы не ведете дело. Но, если позволите, я все объясню. Товарищам из МУРа я тоже все объяснял, но пока, знаете… Можно мне еще глоток?
Акимов подал еще стакан.
– В общем, Галочка сговорилась с какой-то своей знакомой о том, что та, знакомая, продаст ей шубу какую-то особенную, электрический котик. Я не разбираюсь. Видите ли, Галочка куда моложе меня, такой милый ребенок, мне очень нравилось выполнять ее капризы. Сбережения у меня были, я снял деньги из сберкассы и зачем-то отдал ей…
– Деньги находились у нее?
– Да, у нее. – Яковлев снова снял очки, помял переносицу. – Сам не могу простить себе этот красивый жест.
– Простите, товарищ Яковлев, а ваша супруга кем работала? – подал голос Остапчук.
– Она не работала. Занималась домашним хозяйством… такая непрактичная, рассеянная, бесхитростная.
«Точно не она, – твердо решил Сергей, – бесхитростный, непрактичный, рассеянный счетовод – это что-то… Нет, не она, не та Галина. Да и мало ли Галин Ивановн…»
– Я купил билет ей в вагон матери и ребенка…
Яковлев закрыл лицо руками:
– Она беременная. Мы так ждали этого… простите.
Захотелось выскочить из кабинета или хотя бы отвернуться, чтобы не наблюдать вот этого всего, когда взрослый, солидный товарищ из госбезопасности с трудом удерживается, чтобы не взвыть.
– Еще водички?
– Ничего, благодарю… в общем, я вышел на платформе, где толкучка, вы знаете. А из вагона никто не вышел. Я решил: мало ли, заснула, проспала остановку, мы рано выехали. Один поезд обратный, второй, третий… я не помню, сколько проторчал на этой проклятой платформе. Кинулся домой – теща говорит, что Галины нет. Я обратно на вокзал, проехал по всем остановкам, до конца…
Он отнял руки от лица:
– Помогите, товарищи. Как это может быть, чтобы человек просто пропал, как не было? Неужто за это мы воевали, ради этого победили?
Не было ни малейшего надрыва, пафоса в его голосе, в словах, это была тихая, отчаянная мольба, крик о помощи несчастного, осиротевшего человека.
Акимов вдруг вспомнил слова старого преподавателя на курсах следователей: «Если, Сергей, хотя бы однажды станет тебе недосуг выслушать, или на людей плевать, или просто скучно – немедленно разворачивайся и сразу рапорт на стол. Беги куда угодно, но следователем не оставайся ни минуты». Он представил, сколько пришлось пережить этому Яковлеву, что он должен испытывать, скромный снабженец-хозяйственник, каждый раз, когда видит перед собой очередную посиневшую пятку с криво накорябанным номером.
Возможно, нечто в том же духе блуждало в голове у Остапчука: лицо у него было сочувствующим. Правда, что-то было не так с поджатыми губами и выражением глаз.
Яковлев ни с того ни с сего принялся умиленно рассказывать, с каким восторгом Галочка описывала фасон вожделенной шубки, как беспокоилась о том, не слишком ли дорого и пойдут ли ее сапожки под обновку. Потом по второму кругу пошло повествование о проклятой поездке, о том, что вроде бы в зале ожидания Галочка с какой-то теткой беседовала, и та уговаривала: поедем лучше в Пушкино, на тамошнюю пушнину, выбор больше и дешевле. Далее пошли вроде бы безобидные, но отчетливые жалобы на МУР, и Акимов был вынужден прервать:
– Товарищ Яковлев, если у вас имеются конкретные претензии, то их лучше направить в прокуратуру. Мы не вправе давать оценку действиям МУРа…
– Простите! Я плохо разбираюсь в субординации, отнимаю у вас время. Конечно, я ухожу. Просто как представлю, что сейчас возвращаться в пустую квартиру…
– А теща ваша где же? – удивился Акимов.
Яковлев сглотнул:
– Скончалась. Сердце… один я остался. Прощайте, товарищи. Спасибо, что выслушали.
Он поднялся, протянул руку сперва одному, потом другому. В это время открылась входная дверь, послышались шаги, в кабинет проник маленький, серьезный Кадыр Муртазин, кассир сберкассы.
– Добрый вечер, – начал он, снимая свою огромную ушанку, – вы что же, граждане, сидите, ничего не слышите…
Тут он увидел Яковлева и кивнул ему, как хорошо знакомому:
– И вам добрый вечер, Владимир Викторович.
После приветствий он замолчал и встал на мертвый якорь, с видом человека, который имеет что сказать и готов это сделать при первом удобном случае.
Яковлев, точно спохватившись, нахлобучив шляпу и неловко изобразив поклон, ушел. Кадыр как бы невзначай проводил его до самой двери, закрыл ее и только после этого, вернувшись, возобновил свою речь:
– Товарищи, сигнализация не работает.
– Почему ты так решил? – поинтересовался Сергей.
– Так я давлю на пупку, давлю – а вы ноль внимания.
– В самом деле, сигнала не было, – подтвердил Остапчук, – хорошо, что прозвонил, спасибо за бдительность. А что, Кадыр, этот гражданин, который тут сидел, так хорошо тебе знаком? По имени-отчеству обращаешься.
Муртазин, который уже собирался уходить, подтвердил, что да, личность знакомая.
– Нечасто такие суммы большие приносят, – пояснил он, – я и запомнил.
– Сегодня? И сколько? – по возможности небрежно спросил Акимов.
– Не сегодня, а двадцать четвертого февраля, вносил деньги во вклад.
– Сколько? – быстро спросил сержант Остапчук.
– Две с половиной тысячи.
– Вот те, бабушка, и Юрьев день, – протянул Акимов.
– Что? – удивился кассир.
– Да нет, это он так, о своем, – успокоил Остапчук, – спасибо, Кадыр, за сигнал, исправим.
– Ну что? – Акимов закурил, угостил Остапчука. – Что скажешь, Саныч?
– Да что тут, – уклончиво и не сразу отозвался сержант, – интересная каша заваривается.
– Согласен. – Акимов, поднявшись, принялся шагать из угла в угол, дымя папиросой. – Прежде всего – чего это он врет по мелочам? Субординации он не знает, а сидел, как кол проглотил.
– Офицерье, – подтвердил Саныч, – ножку как, заходя, приставил.
– …и развернулся четко, через левое плечо.
– Двадцать четвертого, на следующий день, как пропала жинка, находясь в расстройстве и меланхолии, спешит в сберкассу денежки вносить, – заметил Остапчук.
– И заметь, именно столько, сколько, по его же словам, выделил жене на шубу.
– Да уж, и единожды совравшему веры нет, а тут как богато брешет. И по мелочам, значит, и по-крупному тем паче осилит. К тому же товарищ далеко не из жилконторы.
– Надо доложить.
…Выслушав подчиненных, Сорокин решительно заявил, что все это существенно и он обязательно уведомит следователя, а теперь не пора ли заняться исключительно своими делами?
– Но Яковлев… – попытался Сергей.
– Дело ведешь не ты, – отрезал Николай Николаевич, – иди разгребай насущные беды, а тут пусть доблестный МУР копает.
– Во-во. Как бы нам самим не пришлось копать, то есть раскапывать, – заметил угрюмо Остапчук, – еще и мы же виноваты останемся.
– Прикрыли собрание. Свободны.
Глава 7
Петр Николаевич предупредил, что ремонтная очередь дошла до библиотеки, и с сегодняшнего вечера Оле надо передать ключи от помещения военспецам. Однако на вопрос о том, во сколько они появятся, ответить не смог:
– Это тебе лучше у мамы спросить. Они там, на фабрике, прописались.
Оля промолчала: охота же взрослым людям ёрничать, когда другие работают!
Ну и пусть прописались, зато сделали столько, сколько другие и за пять лет не осилят: дорога гладкая, как зеркало, поговаривают и о железнодорожной ветке, в цехах красота и на территории. Колька после учебы тоже вкалывал в бригаде, пока Кузнецов не запретил: твое дело учиться, мне токарь нужен.
Вообще Оля замечала, что к Кольке он относится по-особенному, старается держать его рядом, что ли.