Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 1

Политическое украинство оказалось неготовым оперативно отмеживаться от захватнических планов, более того – проявить им сопротивление, названное В. К. Винниченком «сепаратизмом от гибели». Национальная элита разделилась на три основных лагеря.

Большинство деятелей украинских партий и организаций выступили в поддержку военных усилий царского правительства, за «российскую ориентацию». Лидеры ТУП Д. И. Дорошенко, А. Г. Вязлов, А. В. Никовский вошли в повсеместно созданные отделения Всероссийского союза земств и городов (Земгор). Так же действовали и многие представители УСДРП и «Спилки», в частности С. В. Петлюра. Согласно оценке В. К. Винниченко, эти люди «ориентировались на доброе, широкое сердце русской демократии, на гром победы, который смягчит крутое сердце царизма вплоть до степени народоправства, до парламентаризма и до воли наций, которые благоденственно молчали тогда по всем ее необъятным просторам… Это были те из украинцев, которые корнями своей личной жизни слишком глубоко срослись с жизнью русской»[65 - Винниченко В. Вiдродження нацii. К.-Вiдень, 1920. Ч. І. С. 35.].

Параллельно проявилась ориентация и на «немецкий штык». Конечно, в пределах российской Украины она пребывала в латентном состоянии, отчетливо не могла себя оформить. Расчет тут строился на том, что с течением войны будет уничтожена основа национального гнета – царизм. «А немецкий империализм – эксплуататор культурный и разумный. Он не будет так по-дурацки, лениво, так неаккуратно и нерационально грабить, как это делал царизм. Он, доя силы из народа, будет беспокоиться о том, чтобы он не очень брыкался, он не будет отдирать от него последний клок сена, он будет стараться, чтобы дойная корова была сытой и больше молока давала»[66 - Там же. С. 39–40.].

Третий лагерь политически активного украинства придерживался и не российской и не германской ориентации, а собственной, с опорой на собственную нацию, на собственный народ. Такие взгляды были характерными преимущественно для социалистических течений[67 - Там же. С. 41.].

Впрочем, социалисты, также переживавшие непростые времена, раздирались внутренними противоречиями, что рельефно проявлялось, в частности, в УСДРП. Большая ее часть прониклась откровенно оборонческими настроениями и рекламировала их через «Украинскую жизнь» – русскоязычное издание, редактированное С. В. Петлюрой и А. Ф Саликовским. Частыми авторами, помещавшими там свои материалы, были М. С. Грушевский и В. В. Винниченко.

В специальной декларации, которым «Украинская жизнь» откликнулась на начало войны, содержался призыв стать на сторону России против австро-германских врагов и «содействовать успешному выполнению российской армией чрезвычайно важной задачи, выпавшей на ее судьбу». Правда, там же выражалось сожаление по поводу неблагосклонного отношения господствующих российских кругов к стремлениям украинцев[68 - Солдатенко В.Ф. Свiтова вiйна й полiтичнi сили украiнства // Історiя Украiни. Навчальний посiбник. С. 202.].

Меньшая часть УСДП во главе с А. И. Жуком и В. В. Дорошенком, «блокируясь» с бывшим членом «Спилки» М. М. Меленевским (Баском) и А. Ф. Скоропис-Йолтуховским, избрали прогерманскую ориентацию. Вместе с Д. И. Донцовым, Н. К. Зализняком и другими деятелями украинского движения они уже в начале августа 1914 г. реализовали выдвинутое В. К. Липинским предложение о создании во Львове «Союза освобождения Украины» (Союзу визволення Украiни – СВУ), выступившего за победу в войне кайзеровской Германии.

Надднепрянские лидеры отнеслись к СВУ, его деятельности настороженно, сохраняя недоверие вплоть до конца войны.

Небольшая группа членов УСДРП во главе с Л. Юркевичем заняла центристскую позицию, попытавшись отмежеваться как от русофилов из «Украинской жизни», так и от германофилов из СВУ. Они начали в Женеве издание газеты «Боротьба», на страницах которой отстаивали взгляд на украинский вопрос с позиций «интернационального социализма». Вначале к позициям «Борьбы» склонялся и В. К. Винниченко, но через короткое время отдал предпочтение сотрудничеству с «Украинской жизнью»[69 - Там же. С. 203.].

Война огненным катком трижды прокатилась по западным территориям Украины, принесла разорения, неисчислимые беды, страдания. При этом русские военные власти обрушивали террор на головы австро- и германофилов, а их противники, естественно – на русофилов. Пережитую трагедию историки наименовали, по примеру XVII столетия, новой «руиной Украины».

Военные события и дипломатические маневры Австро-Венгрии и Германии делали еще более проблематичными надежды на украинскую соборность[70 - См.: Головченко В. И., Солдатенко В. Ф. Украiнське питання в роки Першоi свiтовоi вiйни. С. 48–100; Они же. Украiна в контекстi свiтових тенденцiй зламу столiть // Нариси iсторii Украiнськоi революцii 1917–1921 рокiв. У двох книгах. Книга перша. К., 2011. С. 13–86.]. К крайнему напряжению, в котором постоянно находилось население Правобережной Украины, добавлялись превентивные меры самодержавия, направленные на искоренение освободительных настроений украинцев на Надднепрянщине. Поводом были, в частности, и провокационные заявления, и действия стратегических противников, стремившихся разжечь сепаратистские движения[71 - См.: Головченко В., Матвiенко В., Солдатенко В. Дипломатична iсторiя Украiни (кiнець ХІХ – перша чверть ХХ столiття). К., 2011. С. 32–67.]. По национально-освободительному движению наносились все более ощутимые удары. Ликвидировались различные очаги украинской культурной жизни, украинские организации, преследовались активисты, запрещались периодические издания.

Невзирая на то, что киевская газета «Рада» с первых же дней войны стремилась демонстрировать свои лояльность и поддержку позиции самодержавия, оформляла оборонческие настроения в поэтические строки вроде «Ми бороним (защищаем – В. С.) нашi хати, нашi тихii гаi», она была закрыта. Та же судьба ждала «Украiнську хату», еженедельник «Слово», журналы «Дзвiн», «Украiна», «Рiдний край», «Лiтературно-науковий вiсник», «Записки украiнського наукового товариства», «Наша кооперацiя» и др. Примечательна даже такая деталь: запрещалось «печатание украинских афиш и плакатов на бумаге сине-желтого цвета или с бордюром тех же цветов»[72 - См.: Солдатенко В. Ф. Загострення украiнського питання в перебiгу вiйни // Історiя Украiни. С. 206.].

Параллельно усилились атаки на сами термины «Украина» и «украинцы». Множились черносотенные публикации, в частности в редактируемом В. В. Шульгиным «Киевлянине», где доказывалось, якобы «Украина» – это «уродливый польский термин», означающий «окраину», а как название региона – «окраину Польши»[73 - Там же.]. Это «подливало масла в костер», особенно после того, как Австро-Венгрия по договору с Германией в ноябре 1916 г. согласилась на возрождение Польского государства, в котором предусматривалась автономия Галиции без деления на Восточную и Западную. Это открывало дорогу для поглощения будущей Польшей всего региона, несмотря на то что в восточной его части подавляющее преобладание принадлежало этническим украинцам[74 - Там же. С. 206–207.].

Символическими стали и арест, ссылка российскими властями М. С. Грушевского как «австрийского шпиона». Причины просты – выдающийся ученый долгие годы работал во Львове, а в день начала войны оказался на отдыхе в Галиции.

Пользуясь условиями военного времени, царские сановники не прекращали атак на украинство, планируя все более масштабные акции. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов доказывал: «Теперь наступил подходящий момент, чтобы раз и навсегда покончить с украинским движением»[75 - Там же. С. 206.].

Судя по всему, только перманентно переменчивая ситуация на театрах военных действий не позволяла властям реализовать вызревавшие подобные замыслы: просто не хватало сил.

Результаты такого развития событий концентрировались в двух взаимообусловленных факторах: 1) укреплявшемся сознании лидерами украинства практически полной бесперспективности разрешения в ближайшем будущем национального вопроса, достижения равноправных отношений с российской стороной, усиливавшей великодержавные тенденции и 2) латентном накоплении освободительной энергии, до определенного времени не прорывавшейся наружу, что способствовало возникновению иллюзий об абсолютном подавлении национального движения, его искоренении.

Стихийно сливаясь с другими потоками нараставшего массового недовольства в стране – антивоенными выступлениями, социальными волнениями различных слоев общества, национально-освободительное движение способствовало вызреванию всеохватывающих настроений коренной ломки господствующих порядков, неудержимого стремления к революционным переменам.

II. Февральский сдвиг и рождение надежд

1. Отрешиться от имперского наследия

Среди громадного количества научных (как, впрочем, и ненаучных) изданий, посвященных переломной эпохе в полиэтнической России, значительная часть посвящена межнациональным отношениям. При этом особое внимание привлекает сравнительно недавнее фундаментальное издание московского ученого В. П. Булдакова «Хаос и этнос. Этнические конфликты в России 1917–1918 гг.»[76 - Булдаков В. П. Хаос и этнос. Этнические конфликты в России, 1917–1918 гг. Условия возникновения, хроника, комментарий, анализ. М., 2010. 1096 с.]. И дело не только во внушительном объеме книги, заслуживающем уважения вовлечении в научный оборот впечатляющем круге исторических и историографических источников, их критическом, оригинальном анализе, истолковании, нетривиальных, подчас неожиданных и даже эпатирующих оценках и выводах. У взявшего в руки объемный том читателя, имеющего общие представления об историческом процессе, главных событиях, сразу же возникает вопрос: верно ли уже в названии, призванном обобщенно-лапидарно охарактеризовать воссозданную картину, ее логическую пружину или основной стержень, квалифицируется тогдашнее состояние межнациональных отношений, во всяком случае, представление о их доминанте – как о хаосе? Может быть, априори вести речь если не о «побежденном хаосе», как у Виктора Гюго[77 - См. Гюго Виктор. Человек, который смеется // Гюго В. Собр. соч. в шести томах. Т. 5. М., 1988. С. 337–343 и др.], то, по крайней мере, как о стремлении, движении к такому состоянию, его достижению, которое как раз и зарождалось, начиналось со взрывом революции, а с ее развитием все более становилось объективной реальностью, закономерной, детерминантой?

Может быть и другой угол зрения на проблему этнического хаоса, его трактовки. Можно, конечно, использовать систему координат, в которой жестко централизованное государство является воплощением порядка, а любое покушение на его дестабилизацию, иными словами – национально-освободительное движение – несомненными проявлениями деструкции, акциями, разжигающими низменные страсти, провоцирующими нестабильность, вызывающими кризис. И если далее исходить из того, что «при всех своих пороках российский империализм был далек от образа «тюрьмы народов», считать последнюю констатацию, с которой соглашались не только радикалы-большевики, но и многие другие политические силы «воображаемой величиной», полагать, что политика «разделяй и властвуй» при этом «вовсе не была чисто репрессивной, как казалось (? – В. С.)» представителям «освободительного» (кавычки В. П. Булдакова. – В. С.) движения»[78 - Булдаков В. П. Хаос и этнос. С. 11, 13.], тогда исходная позиция автора представляется определенно тенденциозной, ангажированной, расходящейся с общепринятыми научными критериями. Конечно, вместо возникающих сомнений, невольных вопросов, желания сразу ввязаться в дискуссию на умозрительном уровне, используя противопоставление готовых или же конструируемых схем, предпочтительнее внимательно разобраться как в версии, предложенной В. П. Булдаковым и, главное – в степени ее аргументации, так и не ограничиваться только спорадическими сюжетами (даже в огромном фолианте, посвященном изучению событий в громадной стране в целом, это неизбежно), а поставить задачу системного анализа целенаправленно ограничиваемого предмета исследования, сведения субъектов межнациональных отношений всего до двух. Без сомнения, можно рассчитывать, что полученные в итоге результаты могут оказаться более доказательными, всесторонне обоснованными.

Естественно, при всем желании не упустить ни малейшего мало-мальски значимого нюанса, все же важно постараться реализовать задачу воссоздания процессов на крупно-этническом, если можно так выразиться, уровне, а с формированием и упрочением элементов государственности – в плоскости возникающих, становящихся жизненными реалиями международных смыслов и содержаний.

Впрочем, пытаться настроиться на собственную волну, которая обязательно отличалась бы от имеющихся подходов, точек зрения совсем не означает обязательно доказывать, что кто-то делает не то и не так, как, в общем-то, следовало бы. Надо вникать и в замысел других авторов, представить, понять преследующих сугубо для них важную, исключительную цель. Так, тот же В. П. Булдаков с первых строк своей монографии дает понять, что его «сверхзадача» – постигнуть сущность этнических конфликтов, порождающих этническое насилие, неизбежно приводящее к революционному хаосу[79 - См.: Там же. С. 3–4.].

В этом смысле издание как бы продолжает книгу «Красная смута»[80 - Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.,1997. 376 с.] вышедшую двумя изданиями[81 - Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. Изд. 2-е. М., 2010. 967 с.], и, по авторским представлениям, превосходящим всю имеющуюся историографию революции[82 - См., напр.: Булдаков В. П. Революция 1917 года: мифы, которые мы выбираем // Вестник Тверского государственного университета. Серия история. 2017. № 1; Он же. Русская революция: утопия, память, наука // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры. 2017. № 1.; Он же. «Тонкие материи» революции и «ментальные ступоры» историографии // Воронцово поле. Вестник фонда «История Отечества». 2017. № 1; К сталинской диктатуре // Уроки Октября и практики советской системы // Материалы Х международной научной конференции. Москва. 5–7 декабря 2017 г. (История сталинизма. Дебаты). М., 2018. С. 156–166.]. Лейтмотив как названных, так и других трудов В. П. Булдакова при всей терминологической «расцвеченности», метафоричности текстов, ярких морализаторских соображениях-«вкраплениях», нарочито высокомерном отношении к наработкам коллег по профессиональному цеху, весьма прост: в общественной поступи нет ничего хуже, вреднее, предосудительнее и преступнее революций. От них все зло, все беды, все несчастья. И все, кто в них участвуют – от инициаторов, идеологов, лидеров до абсолютно безрассудной, «звереющей», «сатанеющей» в ходе катаклизмов «черни» (т. е. масс. – В. С.), заслуживают лишь порицания и возмущения…

Может быть, уходя от гипертрофированного восприятия и оценок явлений и процессов переломных эпох, и стоит в чем-то согласиться с негативными сторонами действительно далекого от идиллии опыта. Но тогда возникает, как представляется, вполне логичный вопрос: а возможен ли в принципе исторический общественный прогресс без революций.

Как известно, есть лишь два варианта развития человечества (во всяком случае, так было до сих пор) – эволюция и, если она не способна разрешить назревшие противоречия, – революция.

Конечно, революции можно не любить, их можно критиковать и ненавидеть. Но их нельзя отменить, исключить.

Не потому ли желающие искать отрицательные доказательства в оценке революций, нагнетающие страсти вокруг порождающих ими событий и последствий (и таких немало) не ставят вопрос (естественно, ретроспективно и гипотетически) – а что необходимо было делать, чтобы не прекращалось поступательное общественное развитие, с неизбежностью предполагающее социальный прогресс и совершенствование? Даже попыток предложить сколько-нибудь конструктивные «рецепты» не находится.

Автор данной публикации, опираясь на многочисленные труды предшественников и коллег-исследователей, пытался (хотя бы на примерах истории Украины) обосновать детерминированность революций как обязательных и неизбежных вариантов движения общества по восходящей линии[83 - См., напр.: Солдатенко В. Ф. Революции и историческая поступь Украины // Политическая мысль. 1999. № 1–2. С. 154–167; Он же. Вступ. Короткi нотатки про революцii, кон’юнктуру та iсторiографiю // Солдатенко В. Ф. Украiна в революцiйну добу. Історичнi есе-хронiки. В 4-х т. Т. І. Рiк 1917. Харкiв, 2008. С. 7- 84; Он же. Момент iстини (Роздуми про революцii та iх роль в украiнськiй iсторii) // Солдатенко В. Ф. Революцiйна доба в Украiнi (1917–1920 роки): логiка пiзнання, iсторичнi постатi, ключовi епiзоди. К., 2011. С. 394–460; Он же. Культура нацiональноi пам’ятi (на прикладi ставлення до iсторii революцiй) // Солдатенко В. Ф. Нацiональна пам'ять (ресурси та наголоси). К., 2016. С. 52–89 и др.]. Думается, что выводы вполне могут проецироваться на историю России в целом (Украина длительное время была ее органичной составной частью) и по большому счету применимы для понимания, трактовок общемирового развития.

Потому и в данном случае, не находя веских оснований для отхода от выкристаллизованных позиций, представляется важным и необходимым с самого начала осознанно ориентироваться на сущностную, закорененную в сам исторический процесс связь, неразрывное единство социального и национального факторов, особенно рельефно проявляющихся в моменты общественных катаклизмов.

* * *

После отречения 2 марта 1917 г. российского императора Николая II от престола уже на следующий день была принята Декларация Временного правительства о его задачах. Документ включал и обращение к народу, в котором впервые за всю историю Российской империи население именовалось гражданами. А среди демократических свобод, которые бы обеспечили последним их подлинное равенство, предполагалась «отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений»[84 - Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. Т. 9. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М., 1994. С. 124–125.]. Одновременно декларация 3 марта 1917 г. оформляла принцип «непредрешения» вопроса о государственном устройстве до созыва Учредительного собрания, что подтвердило и обращение правительства «Граждане Российского государства!» от 6 марта[85 - Вестник Временного правительства. 1917. 7 марта.]. Потому официальное провозглашение республиканского государственного порядка и Российской республики чрезвычайно затянулось и произошло только 1 сентября[86 - Там же. 3 сентября.].

Однако жизнь настоятельно требовала своего и Временное правительство вынуждено было мало-помалу выполнять сделанные обещания, которые «ложились» в республиканское русло. Вполне резонно замечание специалистов о том, что практически участники политического процесса в феврале – в начале марта 1917 г. считали: «революционная Россия остро нуждалась в стабильном правовом режиме, который нужен был немедленно, а не по результатам работы Учредительного собрания. Так что приходилось рассчитывать, что те или иные политические формы – в центре и на местах – возникли бы в результате общественной самодеятельности, причем стремительно и в самом скором времени»[87 - Российская революция 1917 года: власть, общество, культура. Т. 1. С. 462.].

20 марта 1917 г. было принято постановление главного исполнительного органа страны «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений»[88 - Архив новейшей истории России. Серия: Публикации. Т. 1. Март – апрель 1917 г. М., 2001. С. 142–143.]. В числе первых документов и шагов в этой сфере стала ликвидация ограничений относительно еврейского населения страны, восстановление автономии Финляндии, согласие на создание в будущем «независимого польского государства»[89 - Российская революция 1917 года: власть, общество, культура. Т. 1. С. 151, 494–495.] и др.

Вряд ли кто отважится оспаривать то, что в своем подавляющем большинстве украинцы ждали свержения самодержавия, надеялись, что это неизбежно произойдет и откроет дорогу к новой жизни во всех ее проявлениях. Правда, задавленное в годы войны национально-освободительное движение не могло развиться в такие действия, которые бы позволяли говорить о мощном, осязаемом вкладе в Февральскую революцию. То, что старший фельдфебель учебной команды Лейб-Гвардии Волынского полка Т. И. Кирпичников утром 27 февраля 1917 г. выстрелом убил штабс-капитана И. С. Лашкевича, прибывшего в казарму с целью организовать солдат на «прекращение беспорядков» в столице империи, вовсе не повод начинать зачислять в актив украинского фактора украинское название полка, его национальный состав и особые отношения к царизму.

Несколько иначе стоит посмотреть на расхожую фотографию, без которой не обходится ни одно солидное издание, посвященное Февральской революции: это большая группа, колонна солдат под огромным красным транспарантом, на котором начертано гордое слово «Волынцы». Это воины столичного гарнизона первыми присоединяются к восставшим рабочим. А за ними пойдет и Литовский полк, затем Преображенский… Так судьба самодержавия была решена.

Достаточно оперативно отреагировали на первые же новости из Петрограда в Киеве. На проведенном по инициативе Товарищества украинских постепеновцев (ТУП) собрании представителей украинских партий, общественных, кооперативных, профессиональных организаций, товариществ уже 3–4 марта создается Украинская Центральная Рада. Параллельно формируются Объединенный комитет общественных организаций, Советы рабочих и солдатских депутатов. Подобной активностью характеризуются первые мартовские дни 1917 г. и в других городах, регионах Украины, захватывая в силовое революционное поле практически всех граждан.

На авансцену политической жизни Украины сразу выдвинулась Центральная Рада. Если остальные организации с самого начала создавались как региональные (Советы, комитеты) или профильные (профсоюзные, кооперативные, просветительные, спортивные, студенческие и др.), Центральная Рада заявила о себе с самого начала как общенациональный политически-координационный центр[90 - Украiнська Центральна Рада. Документи i матерiали. У двох томах. Т. 1. 4 березня – 9 грудня 1917 р. К., 1996. С. 39.], принимающий на себя функции представительства от всего края с преимущественно этнически украинским населением.

Симптоматично уже сообщение, появившееся 5 марта в газете «Киевская мысль» под названием «В украинских организациях»: «Вчера состоялось многолюдное собрание членов различных украинских организаций. На собрании этом все организации объединились и вошли в состав комитета «Центральная рада». К этому комитету присоединилась также и украинская молодежь. Собранием посланы приветственные телеграммы председателю совета министров кн. Львову и министру юстиции Керенскому с выражением надежды, что в свободной России будут удовлетворены все законные права украинского народа»[91 - Киевская мысль. 1917. 5 марта.].

Кроме того, что в данном случае речь идет об инициативной акции собрания в деле консолидации нации, привлекает внимание обращение к Временному правительству, в котором Россия признается свободной страной (хотя еще и не республикой), от которой стоит ждать удовлетворения законных прав (они пока не конкретизируются) украинского народа[92 - Украiнський нацiонально-визвольний рух. Березень – листопад 1917 року: Док. i матерiали. К., 2003. С 37.]. В таком же духе (в одних случаях более категорично, в других несколько умереннее и осторожнее) были выдержаны и другие послания от различных украинских кругов из многих мест с Украины и украинских (можно сказать – диаспорных) организаций, коллективов Петрограда и Москвы, ряда городов из российских губерний[93 - Там же. С. 37–145.].

Уже 9 марта Центральная Рада обратилась к украинскому народу с пламенным призывом воспользоваться возникшей ситуацией для реализации национальных идеалов, для внедрения в жизнь новых общественно-политических устоев. «Упали вековые цепи, – говорилось в документе. – Пришла воля всем угнетенным людям, всем угнетенным нациям России. Пришло время и твоей воли и пробуждение к новой, свободной творческой жизни после более чем двухсотлетнего сна.

Впервые, Украинский тридцатипятимиллионный народ, ты будешь иметь возможность сам за себя сказать, кто ты и как хочешь жить как отдельная нация. С этого времени в дружной семье вольных народов начнешь сам себе ковать лучшую судьбу»[94 - Украiнська Центральна Рада. Документи i матерiали. Т. 1. С. 38.].

Несмотря на то, что из конкретных ближайших целей объявлялось только введение украинского языка в образовательный процесс всех уровней, Центральная Рада в общих чертах ориентировала нацию, как полноправный субъект, на самостоятельные созидательные действия, что, естественно, предполагало и новый уровень отношений со всеми другими народами, в том числе и русским.

Все слои населения призывались к спокойствию, поддержке нового строя и национальной организации.

Возникнув как общественно-политический координационный центр, Центральная Рада стала потенциальным источником национальной власти. Без колебаний она оперативно приступила к организации своих органов на местах – губернских и уездных Рад, войсковых Рад.

Возникала потребность в безотлагательной выработке политической платформы как отправного пункта и перспективной стратегии. Исполнение такой миссии с первого же дня связывалось с возвращением в Украину со ссылки (после Симбирска и Казани с конца 1916 г. это была Москва) выдающегося историка с признанным реноме влиятельного общественного деятеля М. С. Грушевского[95 - Там же. С. 37, 41–43.]. Очевидно, с ним поддерживалась связь и именно на него пал выбор как на потенциально самого предпочтительного, авторитетного руководителя органа, представлявшегося политическому украинству чрезвычайно, даже наиболее важным[96 - Там же. С. 44–45.]. И расчет оказался вполне оправданным.

Впервые появившись на заседании УЦР 15 марта 1917 г., М. С. Грушевский сразу придал ее деятельности мощный интеллектуальный импульс, мгновенно повлиял на кристаллизацию позиции всего украинского движения. Уже 19 марта в официальном сообщении о формировании Центральной Рады довольно четко прорисовался ее политический облик: требование «территориальной автономии Украины с государственным украинским языком, с обеспечением прав национальных меньшинств»[97 - Вiстi з Украiнськоi Центральноi ради. 1917. 19 березня. № 1.]