Легенда о Рыжем герцоге

– Заруби себе на носу, парень: у каждого зверя своя шкура. Один разгуливает в бархате, другой – в рясе, третий скалит зубы из-под лохмотьев. А выпусти их нагишом, так все они, клянусь Господом… – Безнадежно махнув рукой, он вышел.

Том озадаченно смотрел на дверь. «Эк завернул!» – с усмешкой пробормотал он. В это время несколько пьяниц жалобно затянули песню о девочке-сиротке, рыдающей на могиле матери. Их осипшие голоса никак не могли попасть в лад. Но Том все же различил мотив и мгновенно подобрал его на лютне. Раскрасневшиеся добродушные рожи, как по команде, повернулись в сторону музыканта. Том заиграл громче. Они блаженно заорали, старательно подражая плачу сироты. Кое-кто и сам уже начал всхлипывать.

Когда песня кончилась, Тома наперебой стали подзывать и предлагать угощение. Но он, как бы не слыша, вновь ударил по струнам и перекувыркнулся в воздухе. За его спиной восторженно взвизгнула женщина. И он с комической серьезностью запел о доблестном рыцаре Джоне, который отправился воевать с сарацинами и бежал от огородного пугала. Вокруг смеялись и отбивали такт кружками. А когда Том наглядно изобразил падение рыцаря с лошади, трактир наполнился одобрительным ревом. Среди общего веселья лишь дворянин в темном углу сохранял невозмутимость. И все же Том ему первому протянул пустую кружку.

– Не желает ли сэр купить песенку? Хотя бы духовного содержания.

– Не желаю, – подняв голубые глаза, отрубил дворянин.

Ни разу в жизни Тому еще не доводилось встречать подобного лица: величественные, благородные черты его словно замерзли, образовав маску непроходимой глупости.

– Тогда, может, хотите про любовь королевича к прекрасной пастушке?

– Не хочу. Отвяжись.

– А-а, понимаю! Вам по душе песни о ратных подвигах! У меня их полный мешок.

– Ступай прочь: надоел. – Дворянин лениво ковырял в зубах.

Том почтительно поклонился и, пятясь, продекламировал:

Один осел,
надев камзол,
забыл свою родню…

По столам легким ветерком пробежал смешок. Дворянин с тупым изумлением уставился на слугу.

– Это про меня, Фредди?

Старый слуга с нечесанными седыми космами собачонкой заюлил перед господином.

– Нет-нет, ваша милость. Разве он посмеет? Он так… болтает сам с собой. – Слуга дернул головой в сторону Тома, будто намеревался клюнуть его своим крючковатым носом. – Убирайся бродяга! Видишь, их милость не в духе!

– Убирайся, я не в духе. – Дворянин рыгнул и возобновил ковыряние в зубах

«Ну и дубина, – удивился про себя Том. – Даже дразнить его скучно». Обойдя столы, Том насобирал с четверть кружки мелочи. Это превышало его расчеты. К тому же трактирщик шепнул ему, щекотнув бородой ухо: «Заходи почаще. Ужин бесплатно». А это уж и вовсе было неплохо.

Весело вскочив на скамью, Том запел о красотке Мэри, которая вышла как-то вечерком прогуляться и вернулась с грудным младенцем на руках; и когда дотошный отец пристал с расспросами, девушка простодушно поведала, что ребенка ей подарил каноник в награду за ангельскую кротость и послушание. Эту песенку сопровождали оглушительный хохот и восклицания: «Ах чтоб тебя!.. Вот загибает – не разогнешь!.. Ну и чешет, собачий сын!» Иной раз какой-нибудь размякший детина игриво щипал свою подружку, и та, вскрикивая от полноты чувств, отвечала ему нежной затрещиной.

Среди звона кружек и песен мало кто обратил внимание, как в распахнутую ударом ноги дверь ввалилась новая троица. Лишь трактирщик, глянув на вошедших, опустил голову и весь как-то сник.

– Ты что же, борода, друзей не узнаешь?! – покрывая шум, рявкнул сухопарый молодчик в дырявой шляпе. – Так я тебе живо напомню!

– Полегче, Тихоня, полегче. – Неимоверный величины толстяк пошуровал пальцем у себя в ухе. – Ты, Тихоня, все молчишь, молчишь, а заговоришь – прямо как дубиной по башке. С человеком надо беседовать вежливо, не то он, – толстяк кивнул на побелевшего хозяина, – возьмет да рассердится, и прогонит нас. Правда, дядя?

– Добрым гостям всегда рад, – осклабился трактирщик. – Как поживаешь, Стив – колотушка? Сколько ребер успел наломать?

Младший из троицы, белесый парняга – в разодранной рубахе и без переднего зуба – мрачно усмехнулся.

– Не считал. Но, сдается мне, до сотни чуток не хватает.

– Почему он не спрашивает, как я поживаю?! – медведем взревел сухопарый.

Толстяк болезненно скривился.

– Не обижайся на Тихоню, дядя. Жаркий был нынче день, проголодался он.

В этот момент сонная баба с кружками эля, колыхая формами, проплыла между ними. С неожиданным проворством толстяк извернулся и задрал на ней юбку. Баба как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Закатив глаза, толстяк чмокнул губами. Его дружки раскатисто заржали.

– Лучше без скандала, ребята, – проговорил трактирщик, глядя в пол. – Садитесь, я угощаю.

– Зачем скандал? Какой скандал? – умильно заворковал толстяк. – Слышишь, Тихоня?! Не смей больше орать! Все-таки мы в гостях, здесь все-таки музыка и… вон какие крошки сюда забредают!

– Где? – Тихоня заинтересованно вытянул шею.

– Вон там, рядом с деревенщиной в полотняной рубахе. Ну как, разглядел?

Стив – колотушка ткнул пальцем толстяку в брюхо.

– Все, Бочонок, кончай. Садись, пока угощают. А то, – он подмигнул трактирщику, – хозяин чего доброго передумает.

В то время как удалая троица набросилась на копченую грудинку, Том разыгрывал в лицах ссору монаха с чертом. Хохочущие зрители окружили его плотным кольцом. И как только святой отец своей бранью загнал нечистого в кувшин со сметаной, Том подбросил в воздух лютню и задорно объявил: «Песня о волке».

Х Х Х

Тут Пайнсон прервал чтение и посмотрел на утонувшего в кресле писателя. Сэмюэль Бэрбидж поощрительно кивнул.

– А что если… – пробормотал нотариус и, отложив тетрадь, выбежал из комнаты. Вернулся он с гитарой в руках. – А что если мы, так сказать, оживим спектакль? Как вы на это посмотрите, сэр?

– Это не мое шоу. – Мистер Бэрбидж тонко улыбнулся. – Читаете вы, должен заметить, весьма выразительно. Остальное – дело вашего вкуса.

Пайнсон взял несколько аккордов.

– Тогда, пожалуй, рискну. Том по сюжету играет на лютне, а я – на гитаре. Вот и вся разница. – Прислонив тетрадь к бутылке с коньяком, нотариус хрипловато запел.

Х Х Х

В одном краю двести лет назад
скот вовсе не ел траву:
щипали козы там виноград,
вкушали быки халву.

Овечки нежные в том краю
давали не шерсть, а шелк.
И вот – поди ж ты! – в таком раю
завелся матерый волк.

– Эй, как тебя! – проревела чья-то луженая глотка. – Давай что-нибудь повеселей!