От Лубянки до Кремля

От Лубянки до Кремля

Памяти моих товарищей-офицеров-Чекистов, оставшихся верными долгу и присяге

Через тернии – к звездам

О партии и КГБ. Конструкторское бюро химавтоматики (КБХА). О Парткоме КГБ СССР. Что вы думаете о надежности охраны Кремля? Предложение, от которого невозможно отказаться. 13-й отдел Главного управления контрразведки. И еще немного о Парткоме КГБ. Информационно-аналитическая группа УКГБ по Воронежской области. «Юрьевы дни». НИИ «Прогноз». Первые впечатления о Горбачеве.

Никогда не думал, что мне придется работать в 9-м Управлении КГБ СССР, в легендарной «Девятке» – советской правительственной охране. Надо сказать, что даже у сотрудников других подразделений Комитета госбезопасности, видевших лишь внешнюю – силовую сторону работы этого необычного подразделения, мнение о сотрудниках охраны, о специфике их работы были, как я убедился позднее, весьма превратны.

Высокие, красивые, накачанные, нахрапистые, уверенные в себе и своем праве командовать всем и всеми, видимо, хорошо стреляющие из всех видов оружия и владеющие самыми секретными приемами рукопашного боя сотрудники правительственной охраны – элита КГБ, всегда считали мы.

О них и в чекистской среде немало ходило различного рода добрых и не очень побасенок и анекдотов. Видимо, от недопонимания, а может быть, от зависти.

Хотя каждый из нас в том или ином качестве за время службы не раз привлекался к обеспечению безопасности высших должностных лиц нашей страны, высоких зарубежных гостей, масштабных общественно-политических мероприятий и понимал, что «один в поле не воин» и что «интеллект и грамотная организация мероприятия важнее силы».

Будучи еще слушателем Высших курсов КГБ СССР в Минске я участвовал зимой 1973 года в мероприятиях по обеспечению безопасности Л.И. Брежнева, когда он приезжал в столицу Белоруссии после переговоров в Заславле с президентом Франции Жоржем Помпиду. В тот раз я, будучи заместителем командира учебной группы, отвечал за пропускной режим на одном из входов в здание гарнизонного Дома офицеров и убедился, что желания показать себя и власть у охраны было с избытком.

Второй раз мне пришлось приобщиться к подготовке охранных мероприятий, когда на Воронежский механический завод, куратором которого по линии контрразведки я был, приезжал «крестный отец» Ельцина, секретарь ЦК КПСС по вопросам ВПК Я.П. Рябов.

Во время работы в Воронеже мне неоднократно приходилось организовывать работу по обеспечению безопасности проведения ежегодных совещаний партийного актива области, так как эти заседания проходили в одном из лучших в то время в городе дворцов – во Дворцах культуры Воронежского механического завода или КБ химавтоматики.

С вопросами охраны мне пришлось также столкнуться во время одной из загранкомандировок, когда в 1984 году в качестве «тренера-психолога» я в составе сборной команды СССР по спортивной гимнастике выезжал в США.

Помимо других обязанностей мне была поставлена задача изучения вопроса о том, какие меры американцы планируют принять для обеспечения безопасности советских спортсменов во время их возможного участия в летней Олимпиаде в Лос-Анджелесе?

Тогда прошло ведь чуть больше 10 лет с того момента, как ранним утром 5 сентября 1972 года восемь вооруженных террористов группы «Черный сентябрь» ворвались в резиденцию израильской делегации в Олимпийской деревне Мюнхена, расстреляли на месте двоих спортсменов, а еще девятерых взяли в заложники. Подобного нельзя было допустить.

Учитывалось, что соревнования, в которых в тот раз должны были принять участие советские спортсмены-гимнасты, должны были проходить на будущих олимпийских спортивных сооружениях, и я мог, не расшифровываясь, объяснить свой повышенный интерес к несвойственным для «тренера-психолога» вопросам заботой о сохранении жизни и здоровья гимнастов и смело задавать вопросы о мерах безопасности.

Заинтересованные в присутствии на Олимпиаде советских спортсменов американцы, по-моему, прекрасно понимая, в какое ведомство попадут их рассказы, откровенно делились своими планами, без стеснения демонстрировали нам технические новинки в вопросах безопасности и др. Я увидел много нового и интересного.

По планам американцев советские спортсмены должны были расселяться в старом здании Лос-Анджелесской федеральной тюрьмы с толстенными стенами из красного кирпича, окнами-бойницами и с высоченными заборами из металлической сетки. Все по-американски прагматично. Уж если хотите стопроцентную безопасность в местах проживания – то вы ее получите.

По возвращении подготовил довольно объемную справку, которая была доложена руководству Комитета.

Советские спортсмены, к сожалению, так на Олимпиаду и не поехали, но справка позднее сыграла существенную роль при решении вопроса о моем переходе в «Девятку».

Многое из увиденного в Лос-Анджелесе я постарался позднее внедрять в практику советской охраны.

Ну и надо учитывать, что я в течение нескольких лет занимался контрразведывательным обслуживанием особо важных объектов Министерства общего машиностроения, где приходилось заниматься и вопросами совершенствования системы физической охраны тоже.

О партии и КГБ

Для меня одним из самых драматических моментов 1991 года был отказ почти 18-миллионной армии членов партии, я не называю их коммунистами, поддержать попытку кучки патриотов сохранить Союз Советских Социалистических Республик. До сих пор так и не проведен серьезный политический и социально-психологический анализ причин этого фантастического феномена.

Это чем-то напоминает мне события в Иране. Там также в один буквально день население поголовно стало ортодоксальными мусульманами, а женщины, получившие прекрасное светское образование в лучших вузах мира, надели чадру.

Я был одним из первых читателей книги Л.В. Шебаршина «Рука Москвы». Именно у ее автора, который был во времена революции аятоллы Хомейни резидентом советской разведки в Тегеране, я надеялся получить ответ на этот непростой вопрос. Но, увы! Это и стало причиной резкого охлаждения наших с ним сначала очень доверительных отношений.

Что-то подобное произошло в конце Второй мировой войны в Италии, когда «в отказ» пошли почти 5 миллионов национальной фашистской партии.

Ну и немного о себе.

Я вырос в семье гуманитариев. Отец – советский офицер, в 1941 году закончил Тамбовское кавалерийское училище и прямиком отправился на Западный фронт, под Ленинград, где уже в сентябре получил тяжелое ранение, отлежал в госпитале и вернулся на фронт уже под Москву. Не имея законченного формального высшего образования, он прекрасно разбирался в истории нашего государства, особенно в новейшей. Уже работая в органах государственной безопасности, я не раз обращался к отцу за историческими справками, советами. И всегда получал исчерпывающий ответ.

После нескольких лет скитаний после увольнения со службы он поступил на вечернее отделение исторического факультета Воронежского госуниверситета. Но с третьего курса ушел: «Не интересно!».

Моя родная мать – Величко (Панчук) Шафика Абдулловна родом из г. Буйнакска, перед войной закончила Буйнакское медицинское училище и, получив воинское звание младший лейтенант медицинской службы, ушла на фронт, где и встретила моего отца. Погибла в 1947 году в Прибалтике (по одной из версий) от рук бандитов. Я ее практически не помню.

Воспитавшая меня неродная мать – Величко (Щербашина) Александра Иосифовна – преподаватель русского языка и литературы, завуч, директор школы, заслуженный учитель – была прекрасно образованным человеком.

У нас была огромная домашняя библиотека. Я помню, как многие годы родители, сменяя друг друга, ночами стояли в очередях на подписные издания. И наша библиотека не была украшением гостиной, а была рабочим инструментом отца, матери, а потом и моим с младшим братом. И первые свои заработанные в стройотрядах деньги я в первую очередь тратил на книги. Родительская библиотека досталась младшему брату. Но после приезда в Москву у меня собралась новая, книги из которой легли в основу созданной нами библиотеки Клуба ветеранов госбезопасности.

В ее комплектовании приняли участие многие члены нашей организации – М.С. Докучаев, Л.Е. Оловянникова, Н.Д. Маклаков, А.Т. Жадобин и др. Сейчас библиотека Клуба, к великому сожалению, хранится у меня в гараже и на даче. Наши многократные попытки предложить мэру столицы (Лужкову) создать еще одну тематическую библиотеку в Москве так и не увенчались успехом.

Коммунистические убеждения у нас в семье никем и никому не навязывались, но и никогда не оспаривались. Они были естественны, как сама жизнь. Социальная справедливость, когда нет богатых и нет бедных. От каждого по способностям, каждому по труду. Братство народов и т. п. Только идиот или откровенный враг честных людей может оспаривать эти тезисы. Вопрос только в том, что реализовывались они не всегда умно.

Помню, как вступив в пионеры, я в феврале пройдя от школы до дома с расстегнутым воротником пальто, все должны были видеть, что у меня на шее красный галстук, что я – пионер, слег с жестокой простудой. В этот день с Балтийского моря дул ледяной ветер. Это было в военном городке г. Лиепая, Латвийской ССР.

Я всегда гордился своим комсомольским значком, всегда был активистом, всегда был впереди. Хорошо учился, участвовал в самодеятельности, рисовал стенгазеты, был членом комсомольского оперативного отряда и др.

В школе много читал. Если сначала зачитывался приключенческими книгами, интересовался географией, жизнью животных, астрономией, физикой, то в старших классах отдавал предпочтение истории и политике. Часто делал доклады перед классом. Одноклассники любили мои выступления, во-первых, в этот день можно было не учить уроки, а во-вторых, мне удавалось находить в наших книгах много неожиданного и интересного. Из-за чего чуть было не пострадал. Уж очень любил задавать вопросы о наиболее сложных событиях нашего неоднозначного прошлого – Октябрьской революции, Гражданской войне, репрессиях 37-го года и т. п. Своими вопросами и их трактовкой неоднократно ставил нашего преподавателя истории и обществоведения в тупик. Теперь я понимаю, что не на все из них он мог откровенно ответить перед всем классом, времена были непростые. А я его уличал, ловил на неточностях, односторонних подходах. Цитировал классиков, у которых можно найти убедительное подтверждение для самых противоречивых фактов. И циркуль и курицу можно свести в одну группу, так как у них по две «ноги»

Уже тогда дополнительными источниками нашего «политического самообразования» становились и западные голоса, которые в Прибалтике слышно было очень хорошо. До сих пор помню, как прорываясь сквозь шум глушилок, диктор то ли «Свободы (тогда – «Освобождение»), то ли «Голоса Америки» прокричал: «Нас глушат те, кто боится правды!» Это был очень хорошо выверенный удар «под дых». И, действительно, размышлял я-подросток, если мы не боимся правды, то зачем глушить? Этот вопрос очень долго мучил меня. Не помню сейчас, какой я для себя нашел ответ.

Уже в Воронеже в лице преподавателя истории и обществоведения Ивана Васильевича Тростянского, удивительно, но до сих пор помню его имя-отчество, нажил себе «классового врага». На последнем педсовете, где обсуждался вопрос об оценке поведения учеников, он мою мать – завуча школы довел до слез. «Я считаю, – заявил он, – что Валере Величко мы поставить «пятерку» по поведению не можем – он «антисоветчик». Страшнее обвинения в то время было не придумать. Так можно было поломать человеку всю жизнь. Но коллектив учителей единогласно заступился за меня. Иначе не видать бы мне вуза, а уж тем более КГБ.

Уже через много лет мать, встречая Ивана Васильевича на улице, каждый раз, заявляла: «Иван Васильевич, а мой Валера уже майор Комитета госбезопасности, а Валера уже подполковник КГБ, а Валеру перевели в Москву, а вы говорили – «антисоветчик».

И гордо подняв голову, проходила мимо.

Во времена срочной службы в армии (1964–1967) я возглавлял комсомольскую организацию батареи, артиллерийского дивизиона. Как лучший секретарь комсомольской организации после знаменитых учений «Днепр» в 1967 году был награжден Почетной грамотой и значком ЦК ВЛКСМ. Политотделом Прикарпатского военного округа во время этих учений была даже выпущена листовка: «Берите пример с комсомольца – старшего сержанта Величко!» Совершенно случайно одна из листовок, которые разбрасывали на учениях с вертолетов, упала на броню моей БРДэмки. Мы шли маршем в огромной колонне, и остановиться, чтобы подобрать еще парочку листовок на память, а очень хотелось, естественно, не представилось возможным. И, к сожалению, этот единственный дорогой для меня экземпляр я отдал кадровикам, когда меня «изучали» для работы в органах госбезопасности, и он сейчас, видимо, пылится где-то в моем личном деле. А жалко.

Вернувшись после трех лет срочной службы в родной вуз (Воронежский госуниверситет), я практически каждое лето 1968–1971 гг. работал в студенческих строительных отрядах (ССО «Спартанец»). Мы, бывшие солдаты, направлялись на самые трудные работы, по сути дела, делали стройотряду план.

Летом 1968 года мы с товарищами около двух месяцев просидели в раскаленной печке на кирпичном заводе. «Завод» представлял из себя вырытую в земле глубиной 3–3,5 м, а шириной 4–5 м эллиптическую траншею. В ней «елочкой» на всю глубину и ширину раскладывались отформованные тут же во дворе под навесом кирпичи-сырцы, потом они сверху засыпались углем, который поджигался. Огонь шел по кругу, высушивая и обжигая кирпичи. Вот такой сложнейший технологический процесс, известный, видимо, со времен царя Гороха.

Раздевшись до трусов, надев толстенные валенки и такие же рукавицы, мы, бывшие солдаты, а тогда бойцы ССО: Саша Мордвинцев, Виталик Попов и Виталик Гонопольский, забравшись в это адское пекло, выкидывали еще горячие кирпичи на проложенный вокруг траншеи транспортер, а потом с него на кузов автомашины. Особенно трудно было бросать кирпичи со дна. Кирпичи были настолько еще раскаленными, что от них сначала дымились, а потом и загорались варежки. Гасили их в стоящем рядом ведре воды. Кирпич летел вверх, а пыль и пепел сыпались в глаза (защитных очков, конечно, не было). Ну, а если ты или товарищ у транспортера промахивались, то можно было схлопотать этим кирпичом по голове.

Местные мужичонки, как правило, маленькие и совершенно высохшие от жара, прежде чем забраться в печку, «принимали на грудь чекушечку очищенной» (так они отличали водку от самогона) и страшно удивлялись: как это в трезвом виде люди могут работать в печке по полторы-две смены?

На нашей студенческой стройке, а строили мы, кажется, коровник, ежедневно требовалось 10–12 тысяч кирпича, а печка давала не более 8–9. В конце смены оставшиеся кирпичи были чуть ли не красными, горели и валенки, и рукавицы, но мы стойко выполняли план, от которого зависел заработок всего отряда.

И после этого, еле добравшись вечером до палатки, а работали весь световой день, успевали и проводить политинформации, и готовить номера самодеятельности, и по вечерам даже петь под гитару и танцевать с девчонками. А я – выпускать красочные боевые листки, «Комсомольские прожекторы» и др., которые на региональных конкурсах ССО, как правило, занимали первые места. Молодость великое дело!

Хотя главная цель этих летних работ была, конечно, заработать денег, чтобы можно было продолжить учебу. За лето можно было заработать до 1000 рублей. Тогда это было очень много, инженер получал 100–120 рублей в месяц. На первую стройотрядовскую зарплату я, помню, прилично оделся и купил себе ленточный магнитофон «Чайка».

Жила наша семья, я не побоюсь этого слова, бедно. Все зимы я ходил в летнем плащике или легкой курточке. Отец, попавший в начале 1960-х под сокращение армии, под знаменитый «хрущевский миллион двести», работал комендантом то в рабочем общежитии, то в студенческом и получал пенсию около 70 рублей.