Небесная танцовщица apsaras

День я провёл в городском кафе на воздухе в обществе шаткого зонтика и хромого стола, разглядывая одну и ту же строку на давно не менявшейся странице. Вокруг меня на залитой солнцем арене двигались одиночные особи обоего пола, пили кофе, разговаривали. Я в замедленной проекции воспринимал их движение губ, особенно женских, улавливал отголоски схожих ситуаций, оттенки интонации. Женские нотки успокаивали, убаюкивали своим присутствием, вносили в мой растревоженный организм уверенный эквивалент снисходительной мудрости: «…взял и позвонил…» – «…никогда бы не простила…» – «…ванильные маргаритки…» – «…душка такой…» – «…ты же мне обещал…». Улавливая нюансы подслушанных фраз, я наслаждался порой только лишь звуками, гармониками противоположных моему полу голосов, их сакральной частью, на которое реагировало моё изнывающее тело. Мне казалось, что с каждой минутой я всё чётче и чётче слышу пока ещё незаметные, но уже почти понятные, почти явные призывы, каждой находившейся рядом особи другого пола.

Можно было бы хоть сейчас встать и преспокойно отправится к Алисе. Она всегда была мне рада, приклеивала на своеобразное лицо, похожее на птицу Феникс из экранизированной сказки «Садко», улыбку. И с этой же застывшей гримасой безропотно отдавалась мне. Ни ужимок, ни вздохов. В дни командировок Аллы я захаживал к ней на это скучное мероприятие. Единственное, что меня сильно смущало, её увлечение спортивными футбольными и хоккейными командами. Она знала всех поимённо и даже посещала их раздевалки после матчей: запах конюшни, однообразное мелькание форменных цветов, голые торсы и возможно опять её застывшая среди них улыбка.

Иногда хотелось неизведанной романтики, и я шёл к Алёне. Эта полуребёнок, полуженщина не могла начать пока не наслушается вдоволь соловьёв теплой летней ночью или пока не заставит меня посмотреть душераздирающий фильм об основах творческих отношений. Затем обязательно следовало обсуждение картины, её глубокий анализ, притягивание за уши того, кто сидит сейчас рядом, затем имитация бурной страсти, и моё дымящееся тело можно было обнаружить в любом месте, где нас заставал жизнеутверждающий финал интеллектуальной беседы. Однажды это случилось на берегу реки и пара усатых рыбаков, побросав свои удочки, наблюдала за нами из-за кустов. Когда же Алёна, вытирая губы платочком, их заметила, они, как ни чём не бывало, держали в руках свои длинные палки, нацеленные на другой берег.

Была ещё одна женщина бальзаковского возраста. Я посещал её в дни, когда хотелось тишины и чего-нибудь вкусненького. Она играла мне на пианино, просила что-нибудь починить, скорей не из-за надобности, а чтобы посмотреть на мужика за работой. Стояла рядом, вытирала незаметно слезу и смотрела. С удовольствием, по моей просьбе приносила молоток или пассатижи, и только потом приглашала меня на ложе, заблаговременно приготовленное в наспех задрапированной спальне (отвалившиеся обои было не скрыть, кровать страшно скрипела). Давно разведённая, с двумя уже взрослыми детьми, про которых она рассказывала долго и с любовью, теперь вот лежала со мной недолюбленная, уставшая, со шрамом внизу живота от кесарева сечения. Променявшая по молодости девичью фамилию Ларина на эрзац Клопова. Вступившая в неравный бой с самим алкоголем в лице спившегося мужа. Конечно, я пытался восполнить её жизненные потери. Потом мы обязательно пили по бокалу хорошего вина, вместе готовили символический ужин, она в моей рубашке, я в её халате (так ей хотелось), глаза её светились, мне было приятно, но жить в таком умилении я бы долго не смог.

Чуть позже я узнал, что она выгоняла детей из дому на эти два часа, чтобы побыть со мной, и они вынуждены были гулять и в дождь, и в снег, но раньше домой не имели права приходить.

Ещё я мог пойти к девушке по имени Маша. Она была дочкой нашей классной дамы, но жила теперь отдельно от всего этого школьного безумия. Со времён, когда я ещё посещал это унылое заведение, я помню её малышкой: красное платье в белый горошек, розовый бант больше головы, один носочек съехал в сандалику на спичечной ножке. «Маша, вынь палец изо рта!» Мама приводила её на классные часы, не с кем было оставить. Тогда я представить себе не мог, что в один прекрасный летний день, мы встретимся с ней на скамейке в прохладном парке. Она уже взрослая, статная девушка от радости встречи потащит меня к себе на квартиру, где тихо и без всякого особого пафоса признается в давней своей любви ко мне и соблазнит, так по-детски просто (губы липкие от мороженного), словно всю жизнь только и ждала когда же она, наконец, вырастет, чтобы ей позволено было делать такое.

Теперь она иногда робко звонила мне и шёпотом просила приехать. По возможности я являлся к ней с редким букетом гвоздик и шоколадкой. Встречи становились все трагичнее и короче. На последней, полной тяжкой неизбывности, лицо её было мокро от слёз. Она просила остаться, но я ушёл. Как мне было объяснить этой хрупкой прозрачной, до чистоты алмаза, душе, что я бы умер за неё, потребуй от меня провидение в тот момент такой жертвы. Но глаза её были тревожны и зрачки всё время блуждали, в какой-то своей искусственной темноте. Это была не моя трагедия.

И я пошёл к Алле, поскольку она покинула меня утром, даже не разбудив, и не попрощавшись. Я всё-таки решил её убедить в бесплодности задуманного и заодно воспользоваться плодами своего убеждения немедленно ибо, … ибо!

Дверь в кабинет Аллы оказалась заперта. Не придавая этому никакого особого значения, я решительно настроился подождать, но секретарша Варя сказала, что Алла Велиановна уехала по делам и будет не скоро. Как раз в это время в кабинете, что-то громыхнуло, и стыдливая замершая в испуге тишина, стала сочиться через невидимые щели из-за закрытой двери, сквозь замочную скважину которую мы с Аллой не раз сами затыкали кусочком скомканной бумаги или просто оставляли там ключ. «По делам говоришь?» – Варя невозмутимо кивнула головой. Я подошёл к двери и заглянул в замок – ключ был на условленном месте изнутри. Ещё не зная, что сказать, и что сделать, я вышел из приёмной в некоторой задумчивости. Проходя мимо стола Наташи-бухгалтера, улыбнулся ей многозначительной всё позволяющей улыбкой. Она посмотрела мне в след тепло и долго. Мы держали взгляды, пока я не воткнулся правым ухом в косяк выходной двери. Кто-то противно хихикнул.

Поступок Аллы меня почему-то совсем не задел, наоборот я уговорил себя порадоваться за неё, она смогла, найти мне замену, пусть на это короткое время, но смогла. Хотя осталось ощущение, что меня выплеснули на тротуар вместе с водой из тазика, где только что с любовью тёрли мои подмышки. Теперь я сидел голенький на холодном асфальте и с интересом разглядывал проходящие мимо женские икры. Авось кто подберёт!

Двигаясь в солнечном тепле улицы, я не мог подавить в себе всё нарастающего влечения к Алле, теперь, и к Наталье и вообще к любой другой совершенно незнакомой женщине проходящей мимо. Меня бросало то в жар, то в холод. Дрожь пробегала по ставшим вдруг чутким телу, ведьмиными кругами. Я закурил, и дым эровидными формами клубившийся вокруг меня только добавил внутренней щекотки. Вспомнилась учительница английского языка, одна мамина знакомая, которая по дружбе согласилась подтянуть меня по предмету. Она всегда сидела за столом, где мы произносили гаммы из английских слов, в домашнем халатике с пушистым воротничком из дымчатого меха; и когда я специально неправильно произносил времена глаголов, она, пытаясь мне донести правду о них, сильно наклонялась, почти вываливая на стол свои шары, покрытые прозрачной кожей с синенькой чёрточкой жилки на левом, правом…ух! До занятий ли мне было! Отороченные мехом они ещё долго приходили ко мне во снах и жили в них семяпроизвольной жизнью.

Мозг отказывался работать. Раздражение охватило всё тело. Я пил кофе и ходил по вечерним улицам то, ускоряя, то замедляя шаг. И тут меня посетила ещё одна шальная мысль. Ответ на вопрос из старой Советской песни, которую я зарядил вслух, дабы охладить свой не в меру разыгравшийся пыл.

«А с чего начинается Родина?» – пропел я сам себе протяжно и задумался. Открытие тут же сразившее меня, конечно, не будет воспринято другими людьми, так как мной в период вынужденной сублимации, но доля голой правды в этом есть. Я вдруг с прозрачной ясностью понял, что Родина начинается не в степях, где качает нефть Натальин рогач и не на передовой космических достижений, и не в Кремле под крылом важных мужей, а в нашей областной больнице. Там, на одном из многочисленных этажей есть специальная голая комнатка по добыванию анализов спермы: без окон, с холодным всё заполняющим искусственным светом, оборудованная красной кушеткой на твёрдых железных ногах и высоким умывальником, чтобы туда не совали лишние части тела. Именно здесь достигается равенство прав между угрюмым токарем седьмого разряда, простудившим простату на зимней рыбалке, и подмочившим свою репутацию в чужеродной вагинальной среде представителем закона. Сей образчик, можно было бы сделать паттерном жизни этой страны, ведь именно отсюда выходят раскрасневшиеся мужья в сопровождении несколько смущённых супружниц, без которых стрессовая добыча спермы в таких условиях была бы затруднена; вынужденных теперь лечиться вместе и свято верящие в то, что брызги из общественного унитаза случайно достигшие мужниных причиндалов, являются причиной их бесплодных несчастий.

На пятый день терпение моё просто иссякло. Его не осталось. Я стал заглядываться на толстушек, понимая, что они более лёгкая добыча, чем все остальные, приноравливаясь искоса к обтянутому колготами жиру. Оголённые женские плечи, и руки, даже бутылочной формы, вызывали у меня головокружение. При виде ног любой формы и длинны из под юбок, я просто опускал глаза, потому что в них начинали плыть оранжевые круги. И только теперь я согласился сам с собой и позвонил Наташе-бухгалтеру. Алла её отпустила с работы по первому требованию. Бессмысленный душ в преддверии её прихода, странная нервозность, успел ещё раз вспотеть. Вот – звонок в дверь, разогнавший мурашек по всему телу.

Она вошла тихая не накрашенная (своеобразная степень маскировки), поставила сумочку у зеркала в прихожей, как-то медленно и безропотно сняла туфельки с загорелых ножек и остановилась в пространстве прихожей. Руки за спиной спрятаны, губы закушены, глаза смотрят куда-то в сторону на однообразные цветочки на обоях. Бёдра чуть покачиваются, словно у стеснительной школьницы. Я не знал, что предпринять и весь мой запал и нестерпимое желание при виде сей непорочности куда-то делись. Летняя истома взяла меня в оборот. «Есть холодный лимонад», – выдавил я из себя. «Да, хорошо», – будущая мать моего ребёнка, вышла из оцепенения и сама прошла мимо на кухню, обдав мои ноздри сладким запахом феромонов. В подкорке пронеслись свадебные марши.

Мы молча сидели друг напротив друга, оба с ледяными стаканами в ладонях. На стене почему-то отвязно шикали бесшумные часы. В форточку ворвался грозовой ветерок, и она звучно хлопнула, следуя за порывом воздуха. Я вздрогнул и встал, чтобы закрыть.

«А ты любишь читать?» – услышал я за спиной. «Да, очень, особенно классику», – я обернулся и снова сел. «И я люблю, только её и читаю», – она встала и подошла к окну. С другой стороны на стекло шлёпнулись крупные плески предвещающие летний ливень. «И дождь вот такой люблю, чтобы на всю катушку…побарабанил», – я встал следом и попытался её обнять сзади, за утянутую юбкой и без того прозрачную талию. Но она инстинктивно дёрнулась и грубо отстранила меня. Потом вдруг спохватилась: «Ой, извини, я что-то не так делаю, мы же тут собрались…». Но, я её перебил: «Нет, нет, как скажешь! Хочешь, в этом деле будешь командовать только ты – сама?» – Наталья обернулась ко мне и сказала без тени напряжения, обыденно, по-деловому: «Я приду завтра, сегодня день не подходящий!» «Но завтра суббота и чем она будет лучше?» – возразил я, включаясь в её лёгкий тон. «Да, разве? Хорошо – ты придёшь ко мне, нужен определённый день». «А как же муж?» – снова парировал я. «Мужа не будет, он нефть качает на западносибирской равнине, ещё неделю», – она отстранила меня и вышла в коридор. Я поплёлся следом проводить. «Что за определённый день?» – вот всё у них не как у людей бурчал я про себя. При всём при этом у кого «у них», и у каких «людей» даже мне самому было не совсем понятно.

«Зонтик возьми, завтра вернёшь».

Через час домой примчалась Алла, с намокшими от безрассудных капель дождя волосами, жутко встревоженная с озабоченными морщинками на лбу: «Как не вышло? Почему не вышло?»

«Мы же не кролики!» – ответил я раздражённо.

Вечер прошёл в затяжном молчании и ужин, предназначавшийся для нас с Натальей, остался нетронутым. Но самое странное произошло со мной ночью. Не спалось, ничего не хотелось, всё время где-то рядом в тишине пустоты или в пустоте тишины присутствовало лицо моей гостьи. Короткая стрижка шатенистых волос под мальчика (специально для меня подстриглась); сероватые в небесную белизну зрачки, опутанные чуткими ресницами то и дело махающие крылами в мою сторону; и такое особенное ни к чему не применимое выражение лица, словно ищущее чего-то и постоянно пропускающее мимо и снова безнадежно ищущее. Небольшие трещинки на тонких губах, отображение настроения: то расправлялись вместе с полуулыбкой, приоткрывая нечто важное, то вновь собирались сосредоточенно, что-то пряча и обдумывая, кажется, я их начал целовать, провалившись под утро в дремоту.

Разбудила меня настырная рука Аллы, зовущая рука Аллы. Она тянула меня за хобот, как слона, но слон оказался болен грёзами о той другой, доступной и не доступной, занятой и свободной, наполненной тайнами и совершенно открытой. «Нет, Алла, только не сейчас, не сегодня. Ты же сама хотела, ты тоже должна потерпеть. Алла, Алла – моя суровая большая женщина, моя воительница, мой бизнес форвард, моя тайная изменница. Богиня всех униженных и попавших в беду!»

Сразу после завтрака запиликал телефон. Воительница моя, недовольно буркнула трубке ответ, чиркнула на бумажке карандашом и несколько пренебрежительно протянула мне билет в другую галактику: «Вот адрес, там тебя будут ждать». Понятно, что она уже и сама пожалела, что ввязалась в это дело, всё-таки выходной и я должен быть с ней. Ну, а я пожалел, что сам сейчас не успел взять трубку телефона, и мне ещё целый час до встречи с этим чудным голосом, ещё вчера посадившим меня на свой золотой крючок; зовущим меня через тысячи медных соединений, и пришедший ко мне по километрам наспех скрученных и плохо спаянных медных проводов чуть ли не с планеты под названием «Счастье».

Адресом оказался отель довольно приличного уровня (к себе домой меня побоялись приводить). Теперь я уже шёл как на свидание, а не как на соитие. Я весь благоухал свежестью, и букет густо пахнущих лилий светился у меня в руках ярким оранжевым пятном. Странный улыбчивый швейцар без обиняков открыл мне двери. Я пригласил его покурить и угостил сигареллой, он задымил. Спросил: «Зачем?» Я ответил: «Ради жизни на Земле». Он ответил: «Я прослежу?»

Красная ковровая дорожка со строгим арабским орнаментом привела меня к номеру 69. Позвонил, уже готовый к встречной речи. Никто не открыл. Тогда я постучал. Сначала костяшками пальцев, занёс кулак, чтобы ударить сильно и наверняка, сердце на миг выпало из привычной лунки и с внутренним шипением запрыгало по телу – неужели обман. Дверь резко распахнулась, и я увидел заспанное, со следами мятой подушки на щеке лицо. Уже не такое чужое, как вчера, а привычное, почти родное.

«Я здесь ночевала,…хотела обжить место. Входи», – она сделала шаг назад, впуская меня. Я сделал шаг вперед, и дверь щёлкнула за моей спиной. Мы снова помялись в прихожей: шкаф, вешалка, руки помыть. Всё так скомкано и быстро, сознание ничего не успевает остановить. Вот она уже лежит на кровати в последней махровой защите, вот я мучительно раздеваюсь, она раздвигает халат (чёрный треугольник в его жёлтом проёме), короткое сопение ей в подвёрнутое ухо. Вот я уже на улице. Предатель-швейцар на меня даже не взглянул. Кажется, она сказала, что нужно будет ещё раз. Туман в голове, досадный туман. Не так всё должно было быть, не так!

Вернулся я домой под вечер (никак не мог себя собрать после случившегося), как мартовский кот, взъерошенный и с переполненными влагой глазами, осторожно открыл дверь родным ключом и обнаружил свои вещи собранными в два небольших говорящих сами за себя чемоданчика, стоящими в прихожей. Алла не первый раз так делала, давая мне понять, кто в доме хозяин. Обычно к утру чемоданчики разбирала сама, раскладывая мой скарб обратно на полки. Такой вот несносный характер. Намёк я принял к сведению.

Сама она сидела на кухне абсолютно голая и пила коньяк. Подошла, пошатываясь ко мне и показывая пальцем на дверь спальни: «Быстро туда!» – приказала она, властно мотнув головой, и качнулась. Я её поддержал неуклюже. Она вцепилась в меня своими красными присосками и не отпускала. Конечно, я не смел ей в этом отказать, и пошёл, и сделал всё что нужно, так без охоты, ради хорошего отношения и благодарности за новую подаренную жизнь. Когда она насытилась и отвалилась пиявкой, засопела, переваривая съеденное, кверху своим апельсиновыми формами, я незаметно встал, оделся, забрал чемоданы и вышел вон. Навсегда.

Думаю, что навсегда.

Познав настоящее, невозможно зависеть от прошлого. Даже если на этом прошлом, как на страховочном канате, висит какая-то важная часть твоего существования.

Дальнейшие мои скитания закончились поисками квартиры, где я и устроился в одиночестве, отключил телефон и практически провалялся неделю с книгой в руках. Конечно, пил! Выветривал из себя похмелье вместе с Аллой, её царские прихоти, последнее, оказавшееся не к месту и времени соединение с женщиной-бухгалтером. Память задним числом восстанавливала впечатавшиеся в сетчатку, сразу не распознанные моменты последних дней. Натальино красное ухо с лёгкими завитками тонких волосков на виске, я ещё подумал тогда, нервно двигая тазом, как это из женского тела, из этой вот кожи, над которой я сейчас нависаю, растут волоски, и сейчас растут, и я уйду, они будут расти. Помню, что от этой мысли мне сделалось душновато. Потом воспоминание повернуло калейдоскоп и из камешков телесного цвета сложилось массивное античное бедро, а потом и вся Алла. Мелькнули бежевые колготки, зачем-то завязанные на балясине кровати отдалённо напоминающей фаллос.

К концу четвертого дня захотелось услышать голос чистосердечной Маши. Руки потянулись к трубке, и только экранчик телефона обрёл свой рабочий вид, как тут же раздался звонок. Я знал, что так будет, но от чего-то долго тянул время, ликовал внутри себя, делал ставки на то, кто же первый хватится моей личности. «Боже! Наконец-то! Ты где? Срочно говори ты где?…», – трепетал эфир Наташкиным голоском. «А я ставил на Алёну!» – сказал я сам себе вслух и продиктовал свой новый адрес.

Смерч прилетел почти мгновенно и начал вертеть одежду ещё у входной двери, потом закружились подушки, покрывала, простыни наполненными парусами понесли нас. Её скомканная блузка несколько раз накрывала мне голову. Брюки странным образом зацепились за левую ногу и долго не хотели оставить меня в покое. Что-то случилось с рубашкой, кажется, она пошла по швам. Помню только, как я держал её гибкое извивающееся тело, а она, обхватив меня несколькими змеиными кольцами, всё синее и сильнее сжимала что-то внутри моего я, пока не выдавила меня всего в себя без остатка.

С этого дня время начало съёживаться, придвигая нас всё ближе и ближе к друг другу.

Наташа-бухгалтер ушла от своего нефтяного магната. Приехала ко мне на съёмную квартиру с невероятного цвета чемоданом на колёсиках. Вся такая молчаливая и обременённая последним разговором с мужем, разразившимся горькими слезами перед её отъездом, чего она вовсе не ожидала.

Потом я принёс Алле деньги за оплодотворение, как посреднику и отдал половину просто так проверить возьмёт, не возьмёт. Взяла, и бросила в открытый ящик с расчёсками, стоящий у неё в прихожей. Почти равнодушно осведомилась: не останусь ли я у неё сегодня. Я не остался.

Обманутая залётным негодяем Ксения ещё несколько раз пыталась внушить мне чувство отцовства к своему чаду, что вновь и вновь оставалось без ответа. Ночные звонки, рыдания в трубку не прибавляли оптимизма моей жизни. Однажды я чуть не сломался, но вовремя прикуренная сигарета вернула меня в холостяцкое состояние.

Артурчик разыскал меня и снова огорошил совершенно невыполнимой просьбой. Видите-ли, он ушёл к другой, а той беременной, ту, что они «лечили» вместе с Вано от комплекса неполноценности, срочно нужен муж. И, не мог бы я им стать. Я попросил его вежливо больше мне не звонить. И подумал ещё вдогонку: «Наделал делов, заботливый ты наш!»

Одна Наталья оказалась настоящей. Она действительно хотела этого ребёнка и хотела ребёнка от меня. Среди многих плевел и бездарных ростков, именно она была шедевром творения и поскольку не могла отстраниться от своей женской сущности, то прибегла к помощи хитрости. И помощь эта оказалась лишь поиском бесконечности и продолжением себя, поскольку продолжения себя самих для всех нынешних человеков возможно только так.

Хитрость же она выбрала самую простую и понятную, поэтому не заметную для другого разума. Оказалось, что фото она выкрала у меня из альбома, я потом видел этот пустой яркий квадрат на фоне выцветших страниц, когда приходила к нам с Аллой по каким-то делам домой, я ей просто понравился.

Вы понимаете? Я ей просто понравился! Понравился я ей! Так-то вот запросто!

Муж у неё действительно был, и ребёнок, как выяснилось позже, родился от него. И он ни капельки был на меня не похож, а я к его внешности вообще не имел никакого отношения. Вообще не понимаю, как я мог поверить во всю эту фантасмагорию с фотографией? Такую женскую выходку невозможно было бы простить ни кому. Но когда я держу её за податливую руку на прогулке или вижу, как она старается, вырисовывая образ нашего счастья своими поступками, как светятся живым её глаза, останавливаясь на мне; как она ждёт меня и надеется всегда, всегда в любой день и час, что я её, что я с ней. Я не думаю уже ни о каком обмане и хитрости, ведь то, что она принесла с собой, поменяло меня. Она открыла мне суть моего прошлого и показала великое начало будущего, направила моё неуёмное желание женщины в нужное русло, и заставила, наконец, пригубить этот запретный плод добра и зла.

Что за бред я несу?

Как только Наталья узнала, что ребёнок от мужа, так сразу вернулась к нему. Там деньги, там достаток, там настоящий отец, в конце концов. Я не останавливал её. Я вообще никогда и никого не останавливаю и не зову. Все вокруг сами приходят и стараются проложить вокруг меня свои запутанные тропинки. Я брожу по ним и иногда составляю карты, чтобы не сбиться со своего, предназначенного только для меня, пути. Если бы только я имел право привлечь тихую, оттаявшую от какого-нибудь горя, душу к своей давно потерянной судьбе, я бы сделал это. Но Вы же понимаете, друзья мои, что повсеместный обман достиг совершенства и уже молодая поросль жадно взирает из распашонок, чем бы поживиться за пределами детской кроватки. Поэтому я прощаюсь, и ухожу в далёкое плавание.

Вот и новая знакомая тянет оранжевое через трубочку у барной стойки. Она загорела и стройна. За её плечами на побережье торчат две облезлые пальмы и зеленоватый кусок океана. «Как твоё имя, дитя джунглей?» «Hello!» – кивает она мне, принимая заманчивую позу, обтягивающее платье, манящий изгиб перламутровой шеи. Я улыбаюсь широко и протягиваю ей сигарету.

Часть 2

Небо – острова

На высоте

Взгляд ловит покрывало облаков

и край крыла за тёмно-синим фильтром,