Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

– Здорово, Андреяныч! – крикнул Митрич весело. – Не утонем мы тут?

– Не бойсь, – ответил, смеясь, Андреяныч, – глыбже девяти пядей[72 - Пядь – старинная мера длины.] нигде нет!

– У нас один Гришуха утонул было, – крикнул рослый парень, – зашел вброд по самый рот! Ладно не вода, а то захлебнулся бы!..

Все захохотали, хорошо зная, что ростом Гришуха в обрез восемь пядей.

– Что? Сменять нас приехали? – спросил Андреяныч. – Иззябли мы тут, студено в сырости да на ветру…

– Где сменять! – злобно буркнул Митрич. – Шемяка, бают, окаянный, сюды идет, а может, и врут, на ветер лают. Пока же грейся вот, православные! Князь водки с нами прислал – у кажного по две сулеи. Нас десять, и вас десять – всем по одной…

– Го-го! – радостно зашумели кругом. – Да будет здрав государь наш!

– Садись к огню, у нас каша поспела!

– Попьем-поедим во славу государеву!..

– Пить-то пей, – сурово заметил Митрич, – а на дорогу гляди!

– Что глядеть-то! – усмехнулся Андреяныч. – Вон она вся на виду, отсюда ее до самого бора видать.

– А вас и еще лучше видать, за целую версту мы вас узрили… Эй, гляди, едут из бора-то…

На дороге показались многие сани-роспуски с кладью, закрытой рогожами, а на иных полстями из войлока. Позади же каждого воза один человек идет.

– То сироты монастырские, – засмеялся Андреяныч, – поди, рыбу под рогожами в обитель на возах везут, а мы и водку пьем, да страшимся…

– Бери ложки-то, – крикнул веселый рослый парень, – не кажный день пшено с водкой едим! Выпьем по полной, век наш недолгой!.. – Он выпил и, крякнув, добавил со смаком: – Нет питья лучше воды, коли перегонишь ее на хлебе!..

– Что и баить, – отозвался Митрич, – слеза хлебная…

– А обоз-то все идет, – удивлялся Андрияныч, – сколь добра чернецам везут!

Возов двадцать выехало из бора и, растянувшись по дороге, подымаются в гору уже позади дозора. Вдруг всполошился малорослый Гришуха.

– Смотри, смотри, Андреяныч, – закричал он, – из леса воины скачут!..

Схватились все с мест, к коновязям бросились, чтобы на коней пасть, а позади них, видят, весь обоз остановился. Взметываются на возах рогожи и полсти, а из-под них воины в доспехах с каждых саней по двое вылазят, да и те, что по одному за возами шли, тоже в доспехах. Окружили мигом отряд Митрича со всех сторон, а тут и конники пригнали, к самому костру подъехали.

– Вяжи их, – кричит боярин Шемякин, Никита Константинович, – бери у них коней, имай снаряжение!

Переглянулся Митрич с Андреянычем и рукой безнадежно махнул, указав на дорогу, где еще человек сто конников неслись вскачь.

– Гляди, не зевай! – грозит своим воинам боярин. – Все в ответе! Правых не будет! Не упущай ни единого, чтоб никто упредить Василья не мог!

Отзвонили церковные звоны, и великий князь с сыновьями своими, придя в келарские хоромы, сел за трапезу. Весело за столом, «седьмица сплошная», всеядная, и на столе стоят всякие снеди в изобилии, и пиво, и меды монастырские стоялые. Пар идет от больших мис с жирной ухой, а на блюдах кругом хлеб монастырский пшеничный, рыба провесная, икра паюсная, огурцы соленые, яблоки моченые, оладьи с медом, кисели сыченые, и морошка, и клюква, и брусника, с медом варенная.

В слюдяных же окнах горит блестками ясное солнышко, рассыпается искрами на золотых и серебряных чашах и блюдах, светит прямо в глаза Ивану, смотреть мешает. Хмурится княжич, на отца поглядывая, а тот смеется, шутит с монахами, пьет чарку за чаркой с прибаутками.

– Кушай, господине, – ласково говорит келарь, – не обессудь: по простоте мы живем, без хитрости! Чем богати, тем и ради…

– Яз тобе по душе сказываю, – отвечает Василий Васильевич, – все добро у вас – уха сладка, варея гладка, будто ягодка. Благослови, отче, водки стопку единую… Говорят люди книжные: «Аз есмь хмель, высокая голова, боле всех плодов земных!»

– Княже, княже! – закричал Васюк, вбегая в трапезную. – Пригнал Илейка с Клементьевой горы, баит, шемякины вои изгоном пригнали…

Побелел Василий Васильевич как снег, вскочил из-за стола и к окну. Видит, от села Клементьевского воины в доспехах скачут. Помутилось в глазах его, и, тряхнув головой, вскричал он:

– Измена! Пошто не послушал яз Бунко! – Подбежал потом к Васюку и сказал ему на ухо: – Живота не щади, а сыновей моих упаси! О собе же яз сам, как Бог даст, промыслю…

Выскочил он в сени, бегом на конюшенный двор спешит коня взять, к князьям Ряполовским скакать или к Ховрину, к реке Вори. Застыл будто весь сразу Иван, встал и стоит недвижно. Кажется ему, сон видит он страшный, а кругом все разбежались и попрятались, кто куда.

Вдруг Юрий заплакал таково жалобно, что оторвалось сердце Ивана, обернулся он к братику малому, обнял его крепко. Утер слезы Васюк и, схватив за руки обоих княжичей, побежал с ними вниз по лестнице, а в нижних сенях в боковую дверь втащил, в келию пивного старца,[73 - Пивной старец – помощник келаря, ведает всем, что относится к варению пива.] отца Мисаила. Тут и старик Илейка был. Не узнал его сразу Иван – в рясу старик одет и ворох ряс на полу разбирает.

– Одевай детей-то, – сурово сказал отец Мисаил. – Длинны будут, можно подол-то обрезать… – Взглянув на Ивана, он добавил: – Ишь ты, Господь взрастил: тобе и с мужика впору будет.

Васюк одел Ивана монахом и сам нарядился в рясу. Юрию не нашлось ничего подходящего – мал был, шапку чернецкую только надели.

– Князь-то – у гроба Сергия, – вздохнув, молвил пивной старец, – пономарь Никифор замкнул его во храме на ключ. Не был князю конь готов, ибо сам великий князь упреждение Бунково лжой охулил…

Васюк досадливо дернул головой и сказал сердито:

– Поверил государь ворогам своим во лжи, а правды узнать не восхотел из-за гнева своего…

– Что ж, – вмешался Илейка, – надыть к Пивной башне идти, а то прискачут злодеи, весь двор займут. Сюды тоже нагрянут.

– И то, – засуетился отец Мисаил, – идем сей же часец. В ночи пришлет нам туда конюшенный старец двое саней об один конь, аз же снеди дорожной вам соберу.

Вышли все из келарских хором черным крыльцом прямо к собору Святой Троицы. Илейка, держа на руках Юрия, шел рядом с отцом Мисаилом впереди, а следом за ними Васюк с Иваном. Вдруг отец Мисаил сделал знак остановиться и прижался за углом к стене храма, маня всех к себе. Прижался к стене и княжич Иван, глядя вниз к Никольским воротам, куда молча показал всем пивной старец.

Снизу, взметывая снег, мчались во весь дух шемякины конники, а впереди них Никита Константинович с криком скачет, словно сбесил его кто. Подскакал он вплотную к собору да у передних дверей, где конь его запнулся, пал прямо с размаху на камни, что при входе в помост вделаны. Бросились конники на помощь боярину, подняли с земли, а он лицом бледен, едва дышит, шатается, будто пьяный…

– Наказует Господь за измену, – прошептал отец Мисаил и, перекрестившись, добавил: – Исусе Христе, Сыне Божий, заступи и спаси государя нашего…

Конский топот и крики внизу заглушили молитву старца – сам князь Иван Андреевич со всем своим воинством в монастырь прибыл. Завидя боярина Добрынского, закричал он ему еще издали во весь голос:

– Где великий князь?

Но Никита Константинович еще не пришел в себя, и трудно ему было отвечать.

– Где великий князь? – уже сердясь, воскликнул Иван Андреевич снова, подъезжая к боярину. – Тобя, Никита Костянтиныч, спрашиваю; где князь?

Вдруг Иван услышал такой знакомый и словно чужой голос, вопиявший из храма:

– Брате, помилуй мя!..

Страшен голос от нестерпимой тоски и отчаянья, и сразу задрожали руки у Ивана, и словно разорвалось в груди от тоски и боли.

– Тата! Та… – не помня себя, вскрикнул он, но крик сразу пресекся под широкой ладонью Васюка, зажавшего княжичу рот.