Ужасный Эдди

– У нас пес не признает никаких правил. Может цапнуть любого, если ему что-то не понравится. Сколько у меня уже шрамов из-за его… И маму кусал, и отца, не говоря уже про друзей.

«Не признает правил, говоришь? Видно, правду говорят, что собака похожа на хозяина», – ухмыльнулась я.

Эдди повел меня на кухню:

– Я тебе чай приготовил с бисквитами. Ты какие любишь?

Я чуть было не сболтнула, что к бисквитам равнодушна, но вовремя удержалась.

– Мне вот тот, маленький, – постаралась я уменьшить «зло».

В последующие два часа Эдди угощал меня какой-то особенной водкой, демонстрировал табак с малиной, пока я, наконец, не выдержала:

– Эдди, ты вообще рисовать умеешь?

Он обиженно засопел:

– Умею. Давай, устраивайся на диване.

Я примостилась в уголке около книжных полок, пес уселся рядом.

Какое-то время Эдди рисовал молча, потом заманил собаку куском курицы на кухню, и закрыл дверь в комнату:

– Он меня нервирует. Вика, давай сделаем небольшой перерыв.

Мы сидели рядышком и смущенно молчали. Что делать, когда хочется целоваться, но не можешь признаться или как-то подать знак?

– Что же ты не рисуешь? – нерешительно начала я. – Творческий кризис?

– Нет, просто ты ко мне несерьезно относишься, а я тебя люблю.

В этот момент я чуть было все не вывалила: и про то, что серьезное к нему отношение может разбить мое сердце, и про то, что серьезно Эдди относится только к своим желаньям, а я сейчас одно из них, и про Хлою…

Но что-то меня остановило. Так бывает, сидишь с желанным, любимым человеком, и все сейчас в твоей власти, он только тебя слышит – можно сделать с ним все, что захочешь… Эта ответственность убивает любую агрессию, какой бы оправданной она не казалась.

Я тихо поцеловала его в губы. Он сжал мои плечи, выпил поцелуй, как будто умирал от жажды. Через несколько лет я вспомнила этот жест: точно такое же движение ртом сделала наша новорожденная дочь в свою первую ночь. Я тогда спросила пожилую медсестру:

– Вы же мне грудь «зеленкой» намазали, разве она захочет теперь ее взять?

– Еще как захочет, – захохотала женщина. – Молодая, ничего не понимаешь, она сейчас только твоего молока и хочет!

Акушерка поднесла младенца ко мне и Арина без промедления схватила сосок. Она сделала пару жадных глотков, потом медсестра с силой оторвала малышку. Та заревела с обидой, в полный голос.

– Что вы делаете? – занервничала я. – Она же только начала! Она кушать хочет!

– Нельзя, глупая, – так же весело отвечала мне акушерка. – У новорожденных еще желудок не работает. Она ж полчаса как родилась! Куда ей больше, животик заболит…

Если честно, я не поверила медикам. В тот момент я больше доверилась Аришину крику, в котором явственно звучало негодование голодного человечка, которому дали еду и тут же отобрали. Поэтому первое, что я сделала, когда мы с дочкой остались наедине, это предложила ей грудь вновь. Она энергично зачмокала и заснула через пару минут.

Но это было потом. А тогда мы целовались над никогда незаконченным портретом, словно от этого зависело главное в нашей жизни. И потому, как благодарно, трепетно Эдди мне отвечал, я поняла, что сейчас он не врет. Может, я и права на счет его увлечений, только он-то об этом не знает. Если и обманывает, то потому что сам обманывается.

Мы просидели на диване весь день до вечера. К американцам я вернулась с такими красными распухшими губами, что объяснений с Беном не последовало, он все понял без слов.

Олег догадался тоже. Странно, Эдди он простил через неделю, меня же игнорировал два года. Что это за штука, мужская солидарность? Впрочем, тогда я была так безмятежно счастлива, что не задавалась никакими вопросами: ни почему это Эдди не проводил меня, ни какой социальный статус у наших отношений, ни сколько они продлятся.

Все равно его не брошу, потому что он хороший

Мы встречались урывками, украдкой, как тайные любовники. То в квартире его родителей, то у меня в общежитии. Гуляя по городу, забегали в подъезды, чтобы поцеловать друг друга. Поцелуи, бесконечные разговоры – мы были поглощены разглядыванием, разгадыванием чужой вселенной, разбирая все непонятное или просто другое, не такое, как у тебя внутри. Если поблизости была постель, я с трудом останавливала его руки:

– Эдди, у нас с тобой не просто интрижка. Я же в церковь хожу. Подумай, сейчас все чисто, правильно, без греха…

Конечно, он не понимал и бесился. Двое молодых людей, которые любят друг друга, в чем проблема то?!

– Мы не муж и жена. Бывает по-другому, и у меня было тоже. Но тогда настигали стыд и нежелание видеть соучастника твоего падения. Ты идешь на исповедь и возвращаешься с твердым намерением больше так не делать, хотя тело горит и тебе хочется всего и сразу. Но стараешься сдержать обещание! – объясняла я.

– Конечно, если это случайный человек, то может быть… Хотя, мне и это непонятно. Тут ведь все по обоюдному согласию, – горячился Эдди. – А у нас секс только продолжение любви. Что тут может быть грехом?! Все вокруг занимаются сексом!

Я понимала, что права, но не знала, как объяснить ему нежелание интимной близости. Однажды, после бурных препирательств и моей временной победы, пришло понимание ситуации.

«Возможно, он думает, что крест на моей груди – это дань моде. Но что делать с остальным?! Хочет, чтобы мы всегда были вместе, а замуж не зовет! Потому что студент, нет средств? Ну и что, я тоже студентка, мы в одинаковом положении, – думала я. – Не из-за ответственности передо мной, просто ему это ненужно. Он не уверен в силе своих чувств, хотя только об этом и говорит. Но если это так, то почему я должна соглашаться на то, что мне претит? Почему нужно спать с человеком, которому не хватает смелости назвать меня при всех своей женой?»

Подумала и не сказала. Помешала глупая гордость, которую я по наивности называла женским достоинством. Как все сорняки, это чувство очень быстро пустило во мне корни и скоро заглушило уверенность в наших отношениях. Теперь никакими силами нельзя было вырвать у меня признание, почему я так упорствую.

Так прошло три недели. Потом он как-то догадался. Меня это всегда поражало: если Эдди хотел понять человека, то просто настраивался на него, как транзистор, и все узнавал.

Я хорошо помню этот вечер: мы забежали в подъезд, Эдди втиснул меня в стену, наклонился к самому лицу… Нос, рот заполняет коктейль из разных запахов: солено-пряный аромат его кожи, запах шампуня «а-ля морской бриз», сырой фитилек плесени, тянущийся из-под лестницы, осыпающееся облачко сухой пыли между дверными створками…Эдди отрывается от меня, смотрит пристально своими желтыми кошачьими глазами и повторяет, как мантру:

– Не бросай меня, Вика. Чего ты хочешь? Переезжай ко мне сегодня же, родители поймут. Это серьезно, это навсегда. Пожалуйста, не бросай меня. Ты ведь не знаешь, что это на всю жизнь? Конечно, нет. Тогда бы ты верила мне.

Вика, когда-нибудь ты тоже это поймешь, просто я узнал раньше. Не бросай меня…

Я удивлена, ошеломлена. Почему он так говорит?! У нас все в порядке. Почти. Пытаюсь неловко отшутиться:

– Все равно его не брошу, потому что он хороший… Эдди, твои родители, возможно, и поймут, только вот мне невдомек – в качестве кого я приду в твой дом? Я не кошка, которую можно подобрать на улице и принести в квартиру. На каких условиях я приду в твой дом?

– Моей девушки, – Эдди прячет глаза.

Он, как всегда, понимает, о чем я, но у него нет сил сказать «выходи за меня замуж».

Вроде как это пора удовольствий, а женитьба – дело ответственное. А разве за меня нужно отвечать? Я вполне самостоятельна, детей в ближайшие годы не предвидится, так что? Я достаточно хороша, чтобы обжиматься с ним в грязном подъезде и не гожусь при этом в спутницы жизни? Его семья настолько лучше моей?

Он знает, что я поняла, и сжимает мою руку, как бы прося прощения. У меня во рту появляется гадкий привкус ярости. Я громко чеканю каждой слово:

– Девушки в гости ходят, а к родителям жен приводят. На такие условия приходят только шлюхи. Эдди, по-твоему, я – шлюха?

В его глазах, как всполох, смятение:

– Ты моя девочка, моя милая, моя радость…