Но вы же преподаватель

Ведь несмотря на то, что я одета и говорю с ним как с преподавателем; не чувствую, что она была временной. Что-то незримо и неуловимо меняется между нами.

– Вам не стоило тратить столько денег, – стараюсь придать голосу если не холодность, то отчуждённость; а не дурацкую дрожь.

– Я сделал это, чтобы тебя отпустили, – неожиданно заявляет Егор Викторович.

И тут я забываю про всякое смущение, развернувшись всем корпусом. Речь о сегодняшней смене… Или преподаватель поговорил с администратором и тот решил меня уволить? Да, не сообщил об этом, но ведь и о следующей смене мы не договорились.

– Я могла бы отпроситься, чтобы поговорить с вами, – мой голос звучит хрипловато. Видимо, от нервов.

Даже рассматривать не хочу вариант, при котором Егор Викторович договорился о моём увольнении. От одной только мысли об этом заводиться начинаю. Потому что он не имеет права.

Преподаватель смотрит внимательно, словно пронзает насквозь. Но и тот чувственный блеск во взгляде, который недавно вскружил мне голову и довёл до дурацких поступков, по-прежнему есть.

– У меня не хватило бы выдержки смотреть твои танцы дальше, – при этом довольно жёстко возражает Егор Викторович.

Поджимаю губы. Не знаю, что он имеет в виду, но звучит довольно грубо. Я едва сдерживаюсь, чтобы не напомнить, что они ему вообще-то с его же слов понравились.

Молчу об этом только потому, что сердце волнительно ускоряет темп от одного только воспоминания, как Егор Викторович это сказал.

– Тогда мы могли бы отложить разговор до понедельника, заодно вы успели бы успокоиться, – почти невозмутимо чеканю я.

Хотя на самом деле почти накатывает мандраж – Егор Викторович вот-вот может сказать, что разговор нужен прямо сейчас, потому что в понедельник меня уже никуда не ждут.

Но преподаватель только странно усмехается и неожиданно говорит совсем другое:

– Думаешь, мне надо успокоиться?

Сглатываю. Как-то неоднозначно звучит его вопрос. Не понимаю даже, всерьёз, или к моим словам так придрался.

Отвожу взгляд от Егора Викторовича и смотрю вперёд, на парковку. С трудом сдерживаюсь от желания поторопить его с тем, чтобы, наконец, поехал. Хотя с другой стороны – может, он вовсе не собирается меня подвозить. Не обязан. Просто, наверное, решил, что в машине говорить будет удобнее.

– Я не знаю, что у вас на уме, – тихо признаюсь. – Я даже не знаю, вы заплатили деньги, чтобы меня отпустили со смены, или чтобы уволили. Я только знаю, что в целом ничего плохого не сделала. Я работаю здесь лишь временно, пока один день, осталось ещё несколько, и всё. Сомневаюсь, что кто-то из универа или организаторов конкурса может зайти, поэтому прошу вас не выдавать меня. Я вас не опозорю, к конкурсу абсолютно готова и нам обоим выгодно…

Резко осекаюсь, вдруг почувствовав, как подушечки пальцев Егора Викторовича ложатся мне на губы, вынуждая замолчать. Так и замираю со слегка приоткрытым ртом и почему-то дышу теперь осторожнее. Вообще-то странный жест от преподавателя, но мне по какой-то причине не по себе давать это понять. Ни словами, ни даже тем, чтобы его руку убрать.

Впрочем, Егор Викторович будто и ничего от меня не ждёт. Вот так бесцеремонно прервав мою речь, мягко и в то же время непреклонно заявляет:

– За твоё увольнение он запросил бы миллионы. И был бы прав. Ты слишком хороша, чтобы отпускать тебя так просто. Поэтому да, я договорился лишь о том, чтобы забрать тебя сегодня, а потом уже с тобой решить все твои проблемы. Сколько тебе нужно денег, чтобы сюда не возвращаться?

Я почти не дышу, слушая эти заявления. Но ступор и странное смущение не длятся долго. Совсем скоро их заменяют досада и ощущение неправильности. Не хочу, чтобы Егор Викторович милостиво «решал все мои проблемы», говорил так со мной, да и вообще знал, что у меня происходит. Не его дело. Он вообще-то мой преподаватель.

Резким движением убираю его руку с моих губ, которая какого-то чёрта ещё там оставалась. И даже двигалась слегка, едва уловимо очерчивая контур.

– Сколько я вам должна за сегодняшний день? – холодно интересуюсь.

Странно, но сейчас для меня важнее рассчитаться перед Егором Викторовичем, чтобы закрыть для себя тему с каким-либо его участием или обязательством перед ним; чем сохранить деньги. Мне даже кажется, что я легко их заработаю снова, не такая уж проблема.

– Синицына… – с предостережением тяжело вздыхает преподаватель, будто я тут от участия в конкурсе отказываюсь или ещё как его подставляю, а не деньги вернуть предлагаю.

Вот только мне наплевать, по какой причине мой вопрос так напрягает Егора Викторовича.

– Я не возьму с вас денег, – отчеканиваю, и сама поражаясь своему упрямству. Ведь формально я их заработала, да и доплатить за окончание моей смены было его идеей, я бы ещё потанцевала без проблем. – И, кстати, с каких это пор преподаватели зарабатывают столько, чтобы ими разбрасываться? – это вырывается само.

Прикусываю губу в неловкости – не моё дело, почему он позволил себе спустить столько за один только вечер; да и вообще, некрасиво намекать Егору Викторовичу на небольшую зарплату.

Но он лишь усмехается. Не похоже, что вопрос его задевает.

– У меня есть накопления.

– Оставьте их себе, – тут же заявляю, с трудом подавив желание посоветовать ему приберечь для других стриптизёрш.

Это будет уже чересчур. Во-первых, что бы ни было, это всё ещё мой преподаватель. Во-вторых, мне нет дела, где и как он проводит время, чтобы высказывать это ему. В-третьих, вроде бы администратор говорил, что парень, заказавший мой приват; пришёл в клуб впервые…

Так, стоп. Мне ведь нет до этого дела.

– У меня останутся, поверь, – ухмыляется Егор Викторович. – А ты от меня так просто не отделаешься. Раз уж мы с тобой в одной лодке, то либо рассказывай давай про свои проблемы, либо просто молча прими деньги. Вернёшь, когда сможешь, я всё равно почти не пользуюсь накоплениями.

Хмурюсь. Мне совсем не нравится сложившийся расклад. Но… Разве в моём случае стоит рисковать его терпением? Да, Егору Викторовичу выгодно хранить мою тайну, но этот его непонятный настрой порядком напрягает. И не кажется хоть немного предсказуемым.

– Синицына, – похоже, преподаватель теряет терпение от моего молчания. – Мне напомнить тебе, как ты вертела передо мной самыми разными частями тела, прекрасно видя, что я – это я? Или всё-таки будешь хоть немного менее упрямой?

Мгновенно вспыхиваю от этого строгого напоминания. Снова стыдно становится… С трудом сдерживаюсь, чтобы не прикрыть ладонями наверняка покрасневшее лицо.

От этого сдерживает лишь то, что я чувствую взгляд Егора Викторовича всей кожей. Такое ощущение, что он специально это сказал, чтобы на реакцию посмотреть. Хочет, чтобы я вину чувствовала?

Я, может, и чувствую; вот только показывать ему этого не собираюсь. К тому же, сам не святой.

– А мне напомнить, что вам это понравилось? – выпаливаю, и тут же нервно ёрзаю на месте. Вопросом самой себе много чего связанного с тем танцем напомнила, и теперь совсем не по себе. Тот его взгляд… Он и сейчас неоднозначный. – Простите… – поспешно добавляю, всеми силами стараясь взять себя в руки. – Я… Я выбираю вариант рассказать, что у меня за проблемы. Принять деньги не могу. Даже в долг.

Егор Викторович тяжело вздыхает, но наверняка понимает, что настаивать бесполезно.

– Я помню, – неоднозначно сообщает он, и даже эти простые слова заставляют меня сильнее прикусить губу. Не думала, что преподаватель вообще ответит на тот мой дурацкий вырвавшийся на эмоциях вопрос. – Рассказывай.

Теперь вздыхаю я. Не хотела бы, чтобы кто-то в универе знал. С другой стороны – логично, что Егор Викторович хочет знать. Как мой наставник в конкурсе, он в ответе и за мою репутацию, а я в сомнительной роли перед ним сегодня предстала. Потому выбора особо нет.

– Мама болеет. Рассеянный склероз, – говорю, и, поскольку далёкие от медицины и постоянных походов к врачам люди часто не так понимают эту болезнь из-за слова «склероз», поясняю: – Это не связано с нарушениями памяти, это…

– Я знаю, что это, – мягко перебивает Егор Викторович. – Поражение нервной системы мозга, которое ведёт к сбоям и постепенному отключению функционирования разных частей тела и органов. Мне жаль. Тебе нужны деньги на больницу? Какую-то операцию?

Неожиданно, что преподаватель знает. Хотя, наверное, ничего удивительного. Образованный ведь человек. Вот и остальное допонял, хотя это, наверное, сделал бы любой на его месте.

Конечно, мне постоянно нужны деньги. И на больницы, и на операции, и просто на жизнь.

– Сейчас мама вроде бы в этом не нуждается, но в санаторий надо бы отправить. И желательно до того, как я уеду в Томск, – напряжённо сообщаю. И добавляю чуть тише: – Если уеду…

Это ведь совсем не определённый вопрос. И мне не хочется, чтобы Егор Викторович думал, будто я витаю в облаках и уже нафантазировала себе. Вдруг он ещё раздумывает, а стоит ли вообще мне участвовать дальше.

Но преподаватель со спокойной уверенностью ободряюще заявляет: