Девушка с синими гортензиями

– Видите, у нас все не сходится, – усмехнулась секретарша. – Помните, что сказал отец Филиппа? Возле стола находился стул, причем стоял боком. Так часто делают, когда хотят встать на него, а тем более перебраться со стула на стол, скажем, – иначе спинка будет мешать. По вашей версии, это была инсценировка, и свидетели ее увидели. Зачем придумывать что-то заново, какой-то обморок, когда достаточно было указать на стул и сразу же заявить: «Наверное, она залезла на стул, с него на стол, а потом перебралась на окно, потому что ей было душно»? Опять же, вы предполагаете, что Рейнольдс плохо соображал. Однако он сообразил, что надо повернуть стул боком, то есть логика ему вовсе не изменила. И куда делась крышка от коробки со шпильками? Получается, мужчина сразу же придумал историю с причесыванием на окне? Может, проще было положить на видное место кокаин и намекнуть следствию, что его жена была не в себе и, так сказать, непреднамеренно покончила с собой?

Видаль нахмурился. Через минуту сказал сдержанно:

– Я полагаю, мы не можем знать ход мыслей мсье Рейнольдса. Но вы правы, дело действительно очень запутанное. Лично я предпочел бы, чтобы оно было попроще, – прибавил журналист с подкупающей откровенностью.

Мадемуазель Алис задумалась и замедлила шаг.

– Прошло десять лет, – сказала она. – Слишком большой срок для успешного расследования. Да еще прошла война, которая унесла многих свидетелей. – Дама поморщилась. – Видите ли, расследование преступления похоже на складывание мозаики из многих фрагментов, и пока… пока у нас отсутствуют два главных фрагмента.

– Убийца и то, каким образом он смог покинуть каюту? – предположил Видаль.

– Нет, – ответила мадемуазель Алис. – Он и она. Жозеф Рейнольдс и Женевьева Лантельм. Мы совсем ничего о них не знаем, а ведь и жертва, и предполагаемый убийца – ключи к разгадке дела.

– О, полно вам! – отмахнулся Видаль. – Уж о них-то я знаю все. Я прочитал газеты и расспросил коллег, которые в свое время о них писали. Кто вас интересует – Жозеф Рейнольдс? Пожалуйста: родился в Константинополе в 1857-м, сын английского врача и француженки. В детстве его отправили в Париж, учиться в лицее Кондорсе, где он сразу же показал, чего стоит: выпускал рукописную газету и брал с товарищей за прочтение по десять сантимов, причем сам был в ней и журналистом, и редактором, и автором стихов. Судя по всему, тогда Рейнольдс и научился делать деньги на прессе. Окончив лицей, он работал в «Голуа», «Фигаро» и еще в полудюжине изданий, пока не основал свое собственное, которое сразу же составило им конкуренцию. Прозвище этого господина было «Сточная канава», и не зря. Он активно занимался политикой, замарался в афере с Панамским каналом, но вышел сухим из воды. Потом политика ему поднадоела, и Рейнольдс заинтересовался театром, тем более что всегда был неравнодушен к хорошеньким женщинам. Как раз на репетициях своей пьески «Рикошет» в начале 1906 года он и познакомился с будущей, пятой женой, красавицей Женевьевой Лантельм. О прошлом актрисы ходили самые темные слухи – что ее матери принадлежал бордель, в котором одно время пришлось работать и дочери, однако девушка нашла в себе силы порвать со своей средой и подалась на сцену. В начале века она играла крошечные роли в театре «Жимназ», а в октябре 1903-го решила получить профессиональное образование и, пройдя серьезный конкурс, поступила в консерваторию, на курс маститого мсье де Фероди из «Комеди Франсез». Через некоторое время знаменитая актриса Режан основала свой театр и среди прочих пригласила туда подающую надежды мадемуазель Лантельм. Однако в конце концов молодая актриса оттуда ушла, причем выясняла отношения с директрисой через суд. С тех пор она играла в «Водевиле», «Варьете» и еще полудюжине театров, а последние ее роли состоялись на сцене «Ренессанса». Публика ее любила, критики были к ней вполне благосклонны, художники писали ее портреты. Связь с богатым и влиятельным Рейнольдсом закончилась тем, что она его на себе женила. Причем, чтобы получить развод, магнат обязался платить предыдущей жене, номеру четыре, чудовищные отступные – по 48 тысяч франков в год[5 - За 6000 франков в то время можно было купить автомобиль.]. За полгода до гибели мадемуазель Лантельм журнал «Фемина» уверенно писал, что актрису «можно причислить к самым счастливым из наших современниц». Позже журнал опубликовал ее письмо, отправленное за три дня до несчастья, – в нем она писала, что ищет на отдыхе «покоя и растительной жизни», а заканчивалось послание словами: «До встречи в конце сентября». Вы читали его?

– Нет, – ответила мадемуазель Алис.

– Если захотите прочитать, копии статей у меня, – заметил мсье Видаль. – Там еще много всего – о том, как она судилась с одним автором, в чьей пьесе передумала играть, или о том, как отказалась платить скульптору за свой бюст, когда сочла, что тот похож на кого угодно, только не на нее. Но все это оборвалось так внезапно и так трагически, и люди сразу же решили: что-то тут нечисто. Затем еще случилась эта гнусная история – попытка ограбления мертвой. Правда, не знаю, кто отвратительнее – воры, залезшие в гроб, или наследнички бедной Жинетты, жадные родственнички, которые в 1912-м устроили аукцион и продали ее вещи, все, вплоть до шляпок и постельного белья. В те времена я только начал работать в «Пари-суар», и так получилось, что мне пришлось описывать оба дела – и ограбление на Пер-Лашез, и аукцион. И знаете, как только вспомню особняк Друо, толпу зевак, которая целыми днями ломилась на аукцион и ходила среди витрин, жадно все разглядывая и отпуская дурацкие замечания… – Репортер сморщился, как от физической боли, и замолчал.

– Боюсь, Пьер, все это к нашему делу не относится, – мягко сказала мадемуазель Алис. – Простите меня, но то, что вы тут наговорили, – это чистой воды журналистика. Дело не в том, в каких пьесах играла Женевьева Лантельм, а в том, что за человек она была. Рейнольдс, по вашему описанию, получается каким-то подобием Синей Бороды. Я вполне допускаю, что он был мерзавец, вопрос только – до какой степени. Одно дело – быть мерзавцем и нагреть руки на панамской спекуляции и совсем другое – быть мерзавцем, который убил свою жену. Потому что нас интересует именно убийство, и расследуем мы только его. Так что я вижу, что без дополнительных свидетелей нам не обойтись.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду тех, кто хорошо знал двух наших незнакомцев – Рейнольдса и его жену. В первую очередь слуг: лакеев, горничных, секретарей, шоферов. Слуги находятся рядом с хозяевами круглосуточно и знают все, хоть и не подают виду. Затем нам нужны друзья этой пары. И, конечно, враги. Хороший враг в наши дни так же необходим, как хорошие туфли, без него просто шагу не сделаешь. Займитесь этим, Пьер, разыщите имена, адреса и телефоны. А пока давайте-ка спустимся в метро и поедем разговаривать с еще одним свидетелем, Тенаром.

Глава 6

Сестра Мария

Однако разговора не получилось. Когда Пьер Видаль и мадемуазель Алис отыскали жилье Луи Тенара, дверь внезапно распахнулась им навстречу, и на пороге показался высоченный тип в мятом пиджаке, в шляпе, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. За плечом типа виднелась заплаканная женщина.

– Это дом мсье Тенара? – спросила мадемуазель Алис. – Мы хотели бы с ним поговорить.

– По поводу чего? – спросил верзила, смерив ее взглядом.

В Пьере Видале взыграл дерзкий репортерский дух.

– Если вы не мсье Тенар, то вряд ли сумеете нам помочь, – насмешливо ответил он.

Тип хмыкнул и предъявил ему удостоверение инспектора полиции Леонара Бриссона.

– Ну, у меня рекомендации получше, – парировал репортер, показывая документ представителя «Пари-суар». – Что случилось, инспектор?

– Мсье Луи Тенар скончался, – ответил Бриссон. Он снова смерил взглядом воздушную мадемуазель Алис с осиной талией и все-таки вытащил изо рта сигарету. – Сегодня утром.

– Что с ним произошло? – спросил Видаль.

Бриссон, не отвечая, переводил взгляд с него на мадемуазель Алис.

– Не хотите говорить – и не надо, – буркнул журналист. – Все равно через час в редакции я все узнаю.

– Его сбила машина, – пролепетала женщина. Затем закрыла лицо руками и расплакалась.

– Я думаю, нам лучше уйти, – сказала вполголоса мадемуазель Алис журналисту.

– А зачем вам понадобился мой муж? – спросила вдова, отнимая руки от лица.

Пьер объяснил, что они ищут свидетелей гибели Женевьевы Лантельм, и, по их сведениям, ее муж как раз в то время служил на яхте «Любимая».

– Ну вы даете! – присвистнул Бриссон. – Это же было сто лет назад! Вам что, писать больше не о чем?

– А разве вам известно, что стало причиной ее гибели? – язвительно спросил журналист.

– Конечно. Да как и всем, – усмехнулся инспектор. – У нее выросли крылья, и она вылетела в окно.

Судя по всему, Бриссон тоже за словом в карман не лез. Вдова меж тем пригласила Видаля и его спутницу войти в дом.

Инспектор сунул сигарету обратно в рот и удалился, пообещав держать мадам Тенар в курсе расследования. Репортер и женщина, называвшая себя его секретаршей, прошли в гостиную. На стенах висели картины, выдававшие стремление хозяев выглядеть солидно, но для людей со вкусом представлявшие собой всего лишь скучную мазню в духе незабвенных Салонов. Видаль огляделся. А неплохо устроился бывший матрос – старинная мебель, неплохой фарфор, да и дом отличный. Неужели…

– Мой муж уже давно не плавал, – говорила вдова, судорожно сжимая и разжимая руки. – Он получил одно за другим два наследства и занялся коммерцией. Дела шли хорошо, и вот…

Мадемуазель Алис подсела к мадам Тенар, взяла ее руки в свои и завела убаюкивающий, мягкий разговор. Она сочувствует вдове от всего сердца, ведь и сама знает, как тяжело терять близких… А от кого Луи получил наследство? Когда? От почти столетней тетушки и холостого кузена, погибшего на войне? Да-да, война – это ужасно. Нет, нет, сейчас ей неудобно говорить о деле, лучше уж в другой раз. Она просит извинения за себя и за мсье Видаля, что побеспокоили мадам Тенар в ее горе.

– Но я… я не хочу оставаться одна! – проговорила вдова, волнуясь. – Мне муж рассказывал о том случае… Ужасная история, не правда ли? Если хотите, могу пересказать то, что слышала от него.

Так Пьер Видаль и мадемуазель Алис узнали версию Луи Тенара: мадемуазель Лантельм была очаровательна, очень мила со всеми, и все ее любили; мужа она не любила и порой давала это понять; в ту роковую ночь Тенар спал и не услышал крика, проснулся уже позже, когда команду подняли по приказу капитана. Яхта бороздила Рейн во всех направлениях, матросы пытались найти тело, но не смогли.

– Мой муж принял за тело корягу, – сообщила мадам Тенар. – А потом Луи кое-что услышал. Он находился поблизости от каюты Рейнольдса, когда утром туда зашел Ролан Буайе. «Леопольд поехал в деревню отправить кое-какие телеграммы, – сказал кузен. – В полицию мы обратимся позже, в Эммерихе». – «Я не хочу полиции!» – крикнул Рейнольдс (голос у него был совсем слабый и больной, добавила мадам Тенар). «Сам виноват, – холодно ответил кузен. – Нечего было убивать свою жену!» – «Что?» – вскинулся Рейнольдс.

«Сейчас не время говорить об этом, – отрезал Буайе. – Не знаю, что там у вас произошло, и не хочу знать, но тебе очень повезет, если на сей раз ты отделаешься испугом!» Рейнольдс вспылил и осыпал его площадной бранью, но кузен не стал слушать – он развернулся и вышел, хлопнув дверью. Вскоре после этой истории, – добавила мадам Тенар, – умерла тетка моего мужа. Луи получил наследство и ушел с яхты. Да и, по правде говоря, он был по горло сыт морем.

– Ваш муж позже встречал кого-нибудь из тех, кто был тогда на яхте? – спросила мадемуазель Алис.

– Кажется, нет, – нерешительно ответила вдова. – Хотя постойте… Мы как-то были на пьесе с Шарлем Морисом в главной роли. Такой симпатичный молодой человек! Муж мне потом сказал: «Честное слово, я теперь боюсь ходить в театр». Но Луи шутил, конечно. Ой, я совсем забыла, муж же дал тогда деньги на похороны… – Женщина смущенно улыбнулась.

– На чьи похороны? – спросил Видаль. Его всегда раздражали глуповатые женщины, которые не в состоянии сосредоточиться на одной теме и все время перескакивают в разговоре с предмета на предмет. Мадам Тенар явно принадлежала именно к этой категории.

– Фонтена или Фонтене, не помню точно фамилию. – Вдова покосилась на Видаля и украдкой поправила прядку каштановых волос у виска. – Он был слугой на яхте. Потом, уже во время войны, с ним случилось несчастье – дом обстреляли из орудий, и на него обрушился потолок. Мужчина стал калекой и, конечно, остался без работы. У него имелись две дочери, которые, правда, не желали знать отца – тот вроде поссорился с их мужьями или что-то еще… Словом, он повесился. Мой муж узнал об этом и оплатил похороны. Сказал, что ему жалко старика, тот был хороший человек.

Стало быть, с дворецким Андре Фонтане уже не удастся поговорить… Видаль нахмурился.

– Про Еву Ларжильер вы, конечно, слышали, – добавила мадам Тенар. – Столько слухов про нее ходило, когда она раздала свои украшения и ушла в монастырь… Правда, актриса уже была немолода, и удержаться на сцене ей было трудно. Но зачем же все сразу отдавать?

И женщина, уже не таясь, улыбнулась Видалю, который явно внушал ей симпатию.

– А о капитане Раймоне Обри вы что-нибудь знаете? – спросил журналист.

– Обри? – Мадам Тенар подняла брови. – Погодите, Обри… кажется, он получил в колониях большое наследство и уехал. По крайней мере, так говорил мой муж. Я не знала, что Обри находился на той яхте, думала, они были просто знакомы.