Финская война. Бастионы Лапландии

– Все целы? – спросил я, обращаясь ко всем разом.

– Да! Так точно! – ответили несколько голосов.

– Парни, там Костика зацепило, заберите, – обратился я к своим бойцам. – Что с ним, товарищ старшина? – взволнованно произнёс Рышков.

– Плечо, грудь… Тяжёлый. Перевяжите хорошенько и на волокуши финские грузите.

– А с этим что делать? – спросил второй боец, поведя дулом винтовки в сторону лежащего на волокуше финского офицера.

– А щас я ему билет в ад прокомпостирую и освободится транспорт, – грозно пробасил подошедший пулемётчик с «дегтярём» на плече.

– Верно, боец. Там ему самое место. Только… – я сделал паузу, – не будем мы, воины рабоче-крестьянской армии, зверям уподобляться, раненых добивая. Пусть пленные на руках тащат.

Пленные, соорудив из лыж погибших соотечественников некое подобие санок, погрузили на них своего командира. В это время красноармейцы собрали оружие, амуницию и лыжи, поснимали с убитых маскхалаты, обувь и все тёплые вещи. Когда бойцы принесли раненого Костика, отряд тронулся в обратный путь, оставив тонуть в полярных снегах полураздетые изжаленные пулями мёртвые тела финских солдат…

Впереди шли бойцы гарнизона, следом тащились пленные финны, мы замыкали шествие, поочерёдно впрягаясь в волокушу с раненым товарищем. Я подозвал одного из пленных.

– Как зовут?

– Илмари, Илмари Майланен.

– Откуда русский знаешь?

– В приграничье живу давно. Лес валю.

– Лесоруб. Пролетарий, значит! Что ж ты против нас воюешь? Мы же пришли освободить вас от ига капиталистов.

– Вы на нашу землю пришли с оружием. Кто ж не будет свой дом защищать?!

– Вы тоже лет двадцать назад пытались у нас Ухту оттяпать, всё хотели там независимое Северокарельское государство создать.

– Так то ж белые, я с ними ещё в восемнадцатом году сражался. Всю семью потерял. Жутко вспоминать, финны с финнами резались, расстреливали пачками, а потом в лагерях голодом морили.

Вскоре мы пересекли болото, и мне пришлось подозвать одного красноармейца из головной группы в помощь своим отставшим ребятам. Отряд заметно растянулся, и тут финн, с которым мы разговаривали, стремительно бросился в густой заснеженный кустарник по левую руку. Поравнявшийся со мной, боец гарнизона шустро вскинул винтовку и передёрнул затвор. Я положил руку ему на ствол и опустил вниз дуло трёхлинейки.

– Уйдёт же, товарищ старшина! – с горечью вскрикнул боец.

– Ничего, пусть уходит.

– Так они же наших… в госпитале… – возразил он, задыхаясь от возмущения.

– Не резал он. Видел, на остальных, почти на всех, маскхалаты кровью забрызганы? А у него только пятна от ран на руке и на бедре… Но не это главное.

– А что?

– …Потом, боец. Некогда.

По возвращении не удалось мне избежать объяснений с особистом. Несмотря на то, что комполка лично объявил благодарность мне и моим бойцам, всё равно прицепился, зараза.

– Скажите, Михаил Семёнович, как это вы, красный командир, девятый год в РККА и вдруг врага отпускаете? Откуда такое преступное милосердие к белофинским бандитам? А разговаривали вы с ним о чём? Может, он вас завербовать пытался?

– Ну вы уж хватили, товарищ старший лейтенант государственной безопасности. Как может милосердие быть преступным? Оно либо есть, либо нет его.

– Прекратите демагогию, старшина! Вы прекрасно поняли, что я имел в виду. – Так точно, понял. Но мы-то с вами кадровые военные, товарищ Резников, должны мыслить стратегически, чтобы победить. И принимать порой неоднозначные решения. Я ведь прекрасно понимал, что за свою вольность буду объясняться именно здесь. Но будучи наслышан о вас как о человеке умном и дальновидном, надеялся, что вы меня поймёте.