Жизнь пяти

Не сегодня, когда вокруг хладнокровной волчьей стаей, вынюхивая и высматривая предателей, рыскали альстен-даны[25 - Отряды боевых магов из двух человек, подчиняющиеся лично королю Мирана. Элитные боевые единицы королевского войска. Название произошло от двух слов северного языка: альстен – защитник, воин, дан – словообразовательная единица, обозначающая пару, удваивание чего-либо.] Скейлера. Не сегодня, когда полные опасений, сомнений и недоверия взоры академиков смотрели на нее из сумрачной темноты залы тайного собрания здесь, в квартире Нила в Квартале Первых. Не сейчас, когда их дело требовало всю ее без остатка.

Не сейчас…

Порыв легкого, ветра, по северному колкого и дерзкого даже в эти редкие для Неймара теплые ночи, приятной прохладой защекотал бархатистую, нежную кожу прикрытого лишь отчасти краем белоснежной простыни стройного, нагого, разгоряченного любовью и успокоенного тягостными размышлениями тела.

Вала невольно улыбнулась и задумчивым взглядом ясных, голубых, с теплой охристой окантовкой черного, блестящего зрачка глаз посмотрела на раскинувшуюся за небольшим, вытянутым, узким окном, обрамленным несуразного вида, грубым каменным наличником, беззвездную темную ночь, будто поглотившую весь без остатка крохотный, одиноко затерянный в лесах городок ученых-магов.

Когда-то они были так беззаботно и безумно счастливы здесь, в то далекое, теперь кажется время, когда тяжесть задуманного и начатого еще не лежала на их хрупких плечах.

Густые, нежные, гладкие пряди светлых волос, чуть подернутых волнами от солоноватого, впитавшегося и высохшего пота, медленно перекатились, оголив изогнутую дугой спину и ласково прикрыв уже кое-где подрагивающие от прохлады руки.

Не удивительно, что многие коллеги-академики сегодня были настроены настолько упрямо, настолько скептически непримиримо, раздраженно, даже нарочито жестоко? враждебно, ожидаемо, что несмотря на старания, на их с Нилом терпение и долгие уверения, мало кто захотел присоединиться. Она не имела право осуждать их: тех, кто в итоге, развернувшись, скрылся в безопасных тенях сумерек, кто тихим шелестом ветра, не попрощавшись, растворился в спертом от тяжелого дыхания собравшихся воздухе комнаты, кто не пришел, сославшись на занятость или заботы, она не смела сетовать на их малодушие или неосознанность, на желание сохранить собственную карьеру, жизнь, семью, близких, ведь в ответ их просили непомерно много. Просили выступить против короля – самого могущественного человека, мага в мире. Она, быть может, и сама оставила это, да не могла.

После всего, что Скейлер сделал с жителями Мирана, что она сама видела в десятках других городов, после того, что стало с Нилом…

Нил…

И снова эти мысли. Снова сожаления, иррациональное беспокойство, полу интуитивные страхи, щемящие грудь предчувствия.

А что, если он не справиться, что, если…?

Колючие, ядовитые стрелы ночи безжалостные и беспощадные, впивающиеся страшным наваждением в застывшее беззащитное, обнаженное, прекрасное тело.

Нет…

Тихий, протяжный стон над согретой их движением, их любовью, их жизнями постелью.

Он, так рядом. Ее пальцы, скользящие, стремящиеся к нему, неловкие, торопливые. Его лицо. Размеренное, ровное, спокойное дыхание. Белоснежные простыни-саваны, обвивающие неподвижное, застывшее тело.

Ее губы, такие поспешные, такие дерзкие, жадные, сухие и остывшие, облегченно касающиеся, впивающиеся в его. Тепло на коже. Затмевающий взор пар от его дыхания. Легкая сонная полуулыбка.

Жар и мрак меркнущего, отступающего, обезоруженного, безобразного видения конца. Видения, которое однажды, рано или поздно, неизбежно станет их правдой.

5

Эпоха Первого Парламента, несколько лет спустя второго миранского восстания…

Утренний город. Один в череде многих, так не ставших его приютом. Один и на сей раз, слава Йерка экусо[26 - Герой арданских былин и сказок. Экусо – герой, а Йерка – это имя собственное.], не последний.

Пустой причал, залитый беловатым, с еще не ушедшими окончательно оттенками оранжево-розового и серовато-синего светом только-только показавшегося из-за горизонта солнца, знакомый до дрожи в руках соленый, влажный, настойчиво взывающий к его естеству, к его корням, к его сердцу ветер, развивающий концы расшитого, алого шелкового пояса, чуть касающийся волос, собранных в длинную, тугую, упругую, тяжелую косу, и будто старый друг по-своему нежно треплющий оснастку непривычно большого и неповоротливого на первый взгляд тартрилонского корабля.

Зербея ней, да он бы тысячу раз предпочел убраться отсюда на какой-нибудь захудалой риденской вукре[27 - Весельная лодка, а также неопытный человек, новичок в каком-то деле (ард.).], чем ступил на палубу этого кен арта ир-ваанта[28 - Ненадежный корабль (ард.). Часто так говорят о природе, судьбе, роке, противниках и врагах.В дословном переводе: кен арта – ненадежный, ваант – любое плавающее судно, даже плот, все кроме араданской быстрой и маневренной илтойолы, а приставка «ир» выражает непредсказуемость предмета, что-то лишенное твоего контроля.], да вот только никто не собирался спрашивать его мнение.

Ехидный смешок на искривленных губах.

Забавно, насколько же искусно, насколько умело и своевольно плетет для них нити-пути судьба. Эх, вот истинная эльма локи! Дерзкая, задиристая, неутомимая, не обделенная юмором как молодая арданская плутовка илса[29 - Девушка (ард.).].

Олда-олда[30 - Да, ладно тебе (ард.).]…

Ривин смеется, однако почти тут же замолкает. Тонкая лента белого каменного причала начинает медленно удаляться, подернувшись едва уловимой рябью зарождающегося в первом, широком замахе весел движения. Сначала будто кажется, что это сам город вдруг неповоротливо пятится, боязливо отступает назад к далеким, едва заметным хребтам Ижгира[31 - Горная цепь, практически по вертикали пересекающая Литернес с севера на юг в его срединной части.], однако спустя мгновение приятный, тихий, в рванном шуршании ветра перелив волн наполняет слух, и все встает на свои места.

Корабль отплывает, неспешно, лениво покачиваясь на мелкой ряби волн, послушно ведомый пока лишь мыслями и силой стальных крепких рук людей, а не ветром и причудливыми, изменчивыми течениями океана, направляется к выходу из портовой гавани. Вокруг, на широкой, просторной палубе, залитой солнцем и тишиной, все как один напряженно застывшие на своих местах тартрилонцы зоркими, прищуренными глазами орлов всматриваются в зеркальную, поблескивающую гладь воды. Теперь здесь опасно и узко, теперь здесь нервничают даже такие бесстрашные морские странники, как они.

Ривин невольно тоже опускает взгляд за высокие борта корабля. И видит их: погруженные почти полностью в зеленовато-синюю воду остовы многочисленных илтойор, скорбных, поверженных, лишенных былой гордости, духа жизни, духа славы, павших и обезображенных соленым, не брезгующим остатками битв морем. Рваные стяги разноцветных знамен Ардана, Тартрилона и Юлстрива[32 - Один из четырех континентов. Расположен к востоку от Литернеса и к северу от Ардана.], гниющие полосы грязных, темнеющих от плесени парусов, одинокие, покачивающиеся в траурной песне, вырванные доски от палуб, бревна матч, остатки приводных механизмов и доспехов. А над ними, там в таких далеких, безразличных, безграничных небесах белые, взмывающие к солнцу стены королевского замка, гордо и уверенно выступающие с узкого края темных недоступных скал прямо над пропастью плещущихся внизу волн, будто обрекая всех этих погребенных под ними бравых, храбрых воинов, на вечное забвение безжалостным, древним, как сам дух мира правом победителя.

Однако…

И Ривин вновь улыбается, только теперь грустно и торжественно.

Дерзкий ветер, там на высоте, нещадно треплет белые полосы занавесок в темных, зияющих лишь пустотой и смертью окнах дворца, на остроконечных крышах которого уже пару лет как не развиваются яркие флаги Миранов-Лирнов[33 - Последняя королевская династия Мирана, из которой произошел в том числе и король Скейлер. Королевские династии Литернеса издревле имели сдвоенные фамилии: первая – название королевства, вторая – личная фамилия рода.]. Победитель пал, да здравствует победитель!

Во истину, эль руве кармре листерен[34 - Славная битва сама за себя говорит (ард.).]…

Он начинает петь, тихо и протяжно, едва слышно, на понятном только им, этим павшим в великой битве кораблям его родины, да призракам почивших воинов, нашедших свой покой в глубинах так коварно и послушно расступающихся в стороны морских волн, начинает петь сладкую, нежную, арданскую колыбельную, чей мотив прекрасным голосом матери всегда звучал в его сердце и его снах.

Он поет, и страшные видения прожитых лет покидают растревоженные мысли. Он поет и, не скрывая слез, плачет, навсегда прощаясь с тающим где-то в невидимой дали полюбившимся северным краем, с серыми, хмурыми проулками Альстендорфа, с небольшими, всегда заполненными до отказа бойцовскими аренами Ирбина и Эстера, с тихой, уютной каморкой Курта в крохотном домике, спрятанном где-то посреди университетского парка, с темными, грязными, наполненными пестрой какофонией звуков неведомых языков портовыми тавернами Мирана. Со своим прошлым, где он был легендой, магом вещей, чемпионом и главным бойцом Литернеса.

Песня заканчивается.

Что ж, теперь его ждет совсем иная жизнь. Жизнь, к которой он готовился все эти недолгие, надо сказать, годы после их победы над Скейлером, ведь знал, что не станет исключением из правил. Он и сам не хотел, что бы ни говорил Курт. Но все равно был обескуражен тем, насколько быстро все свершилось и насколько суровым в конце концов оказался приговор.

Митар был непреклонен. Абсолютная печать[35 - Печати – особый вид заклинаний, предназначены для контроля использования магии конкретным магом. Заклинания печатей принципиально делятся на две категории: те, что влияют на гибкость ситенары мага, и те, что влияют на проницаемость его ридея. То есть на способность создавать и поддерживать связь с магической категорией и на полноту проецирования магии из магической параллели на материальную, соответственно. Абсолютная печать влияет и на тот аспект, и на другой, фактически лишая мага любой возможности колдовать, а иногда и делает его невосприимчивым к магии вовсе.], ни больше ни меньше. Все согласно Нулевым кодексам.

Ох, эти новые слова… Мирдан соан.

Ривин ничего не понимал в них. Лишь безраздельно доверял и подчинялся. Слепо надеясь, что это не разрушит окончательно и бесповоротно его жизнь.

Браза, ладно хоть сумел выторговать себе билет на солнечный Тартрилон вместо какого-нибудь комфортабельного чулана промозглого, холодного ненавистного Неймара, гроте меру... Ха-ха…

Он усмехнулся: непривычно горько и тоскливо. Затем поднял усталую голову, осмотрелся. Тартрилонцы на корме уже во всю проворно перебегали с места на место, переглядывались, то задорно, то угрожающе громко выкрикивали что-то на своем отвратительном для слуха любого уважающего себя арданца языке, суетились, готовя неторопливо плывущий корабль ко встрече с бескрайним простором расстилавшейся впереди грани гордого Лотиора.

А по краям безмолвными зрителями этой суетливой, наполненной такими мелкими, такими желанными и такими недоступно далекими для их вечности тревогами и радостями человеческой жизни один за другим все еще проплывали прогнившие остовы арданских кораблей.

6

Звуки последних, изрядно затянувшихся аплодисментов, раскатистым эхом отразившись от шероховатой, холодной, сумрачной, с редкими темными пробелами древней каменной кладки стен просторной университетской залы, лениво, как-то неохотно, будто виновато смолкли. Дир улыбнулся, аккуратным, изящным движением руки, обернутой в плотную ткань пиджака, незаметно смахнул навернувшиеся вдруг горячие, приятно пощипывающие сухую кожу морщинистых щек слезы и еще раз обвел мягким, блестяще-влажным, тепло горящим в глубине глаз взглядом сидящих перед ним выпускников.

Сегодня их было как никогда мало, и зияющие пустотой сначала одинокие стулья, затем небольшие группки, а в конце даже целые ряды свободных мест болезненным уколом совести тронули часто и гулко бьющееся в груди сердце ректора. Однако он лишь отмахнулся от этого совсем не к месту пробудившегося чувства ностальгической печали, странного, будто уязвленного самолюбия. И улыбнулся наперекор ему еще шире, еще торжественнее, еще радостнее, с гордостью и достоинством своих великих предшественников распрямив усталые, сведенные дугой плечи. А затем, оставив кафедру, неторопливо сошел с невысокого постамента сцены.

Он долго думал, что должен сказать сегодня. Следует ли ему поучать их или наставлять, стоит ли вспоминать о тех, кого не оказалось рядом, обращать внимание на последствия, настаивать на осознанности? Он желал поделиться с ними таким несоизмеримо многим, и каждая из десятка мыслей одновременно казалась ему не менее важной, чем остальные. Отчаявшись, он даже нашел в собственных заметках написанный по памяти пересказ речи учителя на их…