Умри, Джерри!

– Нет. Когда я их получил, что не помню?

– Четыре года назад. В две тысячи двенадцатом году.

Том нервно дёрнулся, мазнул по доктору опасливым взглядом, встал и попятился.

– Вы странная…

– Том, сядь.

– Нет. Я ухожу. Прав был папа, не надо мне в больницу, – проговорил Том и вышел за дверь.

Но за порогом его встретил охранник и завёл обратно. Том втянул голову в плечи, ощущая на них крепкие, тяжёлые ладони. Доктор Айзик и охранник коротко обсудили поведение в сложившейся ситуации, в целях безопасности он остался.

Когда сотрудник охраны отпустил и отошёл в сторону, Том огляделся и наткнулся взглядом на ростовое зеркало, напротив которого стоял. Слова мадам Айзик пролетели мимо ушей. Внутри что-то дрогнуло, оборвалось, сжалось.

Паскаль ошибся, с годами он не стал выглядеть ни грубее, ни мужественнее, черты лица изменились лишь едва, просто повзрослели. Но разница между четырнадцатью и семнадцатью годами всё равно была очевидна. Это выбило почву из-под ног и воздух из лёгких, сбросило из и без того непонятной реальности в чёрную кроличью нору.

Не моргая, Том подошёл к зеркалу, метался взглядом по собственному отражению, потрогал его, не веря своим глазам, надеясь, что это просто другой, очень похожий на него человек. Но пальцы холодила серебряная гладь, а из зазеркалья на него смотрело такое же бледное от шока, перепуганное, растрепанное отражение, каким был он сам.

– Том, сядь, – попросила, а скорее потребовала доктор, видя его состояние и опасаясь того, во что оно может вылиться.

Том повернул к ней голову, но казалось, что до него даже не дошёл смысл её слов. Он выглядел так, словно сейчас упадёт в обморок: с вытаращенными глазами, едва вздымающейся грудной клеткой.

Так никак и не отреагировав на просьбу мадам Айзик, он отвернулся обратно к зеркалу, рассматривал своё отражение с нечитаемой гаммой эмоций в глазах и не верил. Задрал кофту, оголяя живот, не отрывая взгляд от зеркала, провёл кончиками пальцев по рубцам на нём. Настоящие. Такие же, как и тот парень из зеркала.

«Этого не может быть!», – отчаянно стучало, выло в голове.

Лицо изломало гримасой тех переживаний, с которыми он был не в силах справиться. Фильм про путешествия во времени вдруг стал реальностью, и из зеркала на него смотрел тот, кем он должен был стать только через четыре года.

Это было слишком. Лёгкие спёрло, кружилась голова. Мадам Айзик повышала тон, силясь достучаться до него, уговаривала послушать её, потом встала из-за стола. Это послужило спусковым щелчком.

Это какое-то сумасшедшее место! Он здесь не останется!

Том резко сорвался с места, выскочил в коридор, уйдя от тянущихся к нему рук доктора и не успевшего подскочить охранника. Он не знал дороги к выходу и не разбирал её, побежал вперёд – а навстречу охрана. Дальше всё было, как в дурном сне.

Повалили на пол, припечатав к нему щекой. Держали так сильно, что кожа немела под чужими руками, бледнела, а назавтра посинеет. Том пытался вырываться, плакал, кричал, чтобы его отпустили, выпустили отсюда, что он хочет домой. Фоном звучал встревоженный голос мадам Айзик, отдающей приказы, что делать с взбунтовавшимся пациентом.

Принимать решения нужно было в считанные секунды и, желательно правильные, нельзя было упустить ремиссию, которой они так долго добивались.

Слишком быстро Том оказался в своей палате, его силой уложили на кровать. Как по мановению волшебной палочки откуда-то из-под матраса появились ремни и подобно змеям оплели тело, стянули.

Мадам Айзик задержалась в дверях, оглянувшись на опутанного, крутящегося, как уж на сковородке, парня. Хотелось верить, что он сумеет справиться с реальностью.

Глава 7

Бессонная ночь без возможности пошевелиться усмирила. Когда доктор Айзик зашла поутру к Тому, он уже не истерил, только смотрел на неё красными от недосыпа и выплаканных слёз глазами. Молчал.

Женщина встала сбоку от кровати, на расстоянии двух метров.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

Том отвернул от неё голову, снова захотелось плакать.

– Том, – снова, твёрже обратилась к нему доктор, – если ты не будешь разговаривать со мной, я уйду, а ты останешься в таком состоянии.

Это подействовало. Том посмотрел на неё и замучено, севшим от ночного вытья голосом ответил:

– У меня всё болит.

Тело действительно ныло, потому что максимум, что он мог на протяжении последних четырнадцати часов, это дёргаться и крутиться в объятиях ремней, но от этого только одежда перекрутилась и складки намулили.

– Если ты обещаешь вести себя спокойно и поговорить со мной, я попрошу тебя отвязать. Согласен?

А разве есть альтернатива? Только упрямый гордец бы выбрал остаться связанным, чтобы доказать, что он не прогнётся и остаться при своих интересах.

Том кивнул. Мадам Айзик позвала санитаров и, когда те расстегнули ремни, парень сел и уткнулся лицом в колени. Было непонятно, страшно, больно. И стыдно за мокрые штаны.

– Том, пожалуйста, посмотри на меня, – попросила доктор и, дождавшись, когда Том поднимет взгляд, продолжила: – Надеюсь, ты понял…

– Пожалуйста, просто отпустите меня, – умоляюще проговорил Том, перебив её.

– Мы не можем тебя выписать, пока не убедимся, что ты готов к этому.

У Тома дрогнули губы, он подобрал колени ещё ближе к груди, обнял их.

– От чего вы меня лечите? Такими методами…

– Я постараюсь тебе всё объяснить, можешь задавать вопросы, если что-то будет непонятно. Но, Том, повторю ещё раз – держи себя в руках, иначе наш разговор тут же закончится, а ты вернёшься в постель.

Доктор Айзик говорила непривычно твёрдо, может быть, отчасти даже жёстко из-за смысла её слов. Запугивать нехорошо, но это и не запугивание вовсе, просто пациент должен отдавать себе отчёт в том, где его границы дозволенного. И заодно это проверка того, способен ли он это понимать и вести себя адекватно.

Выдержав паузу на тот случай, если Том захочет что-то ответить или уточнить, доктор добавила:

– Скажи, ты готов сейчас беседовать? Или, может быть, ты хочешь сначала привести себя в порядок, позавтракать?

– Я хочу в душ, но только в одиночестве, без санитара, актёра… я уже не знаю, кто он.

Доктор Айзик пошла на уступку и в то же время хитрость – попросила санитара зайти не сразу, чтобы Том уже начал мыться, так был шанс, что он его не заметит. Том принял душ, переоделся в чистую одежду и в сопровождении «взявшегося непонятно откуда» санитара и охранника вернулся в палату. Там как раз заканчивали менять постельное бельё; на принесенном ей стуле ожидала мадам Айзик. Закончив, уборщица открыла окно и удалилась.

Кожу лизнул едва уловимый вздох свежего воздуха. Тому хотелось подойти к окну, выглянуть наружу, подышать, но он сел на кровать.

Мадам Айзик начала свой рассказ с того, что такое диссоциативное расстройство идентичности, объясняла максимально доходчиво, разжёвывала, постоянно следила за реакцией Тома, пытаясь понять, понимает ли он её, сама подталкивала его к уточняющим вопросам. А потом перешла к главному – к тому, что именно этим расстройством он страдает. Том более или менее понял сухую, заковыристую теорию – а известно, что психиатрия является самой сложной отраслью медицины из-за скрытости предмета её изучения, в ней сам чёрт ногу сломит – по крайней мере, уяснил, что диссоциативное расстройство идентичности – это когда в человеке сосуществуют две и более личности, по очереди захватывая власть. Он не мог понять другого – каким образом это относится к нему? Как это, я спал четыре года, а моим телом управлял кто-то другой?

– Его зовут Джерри, – сказала доктор, подводя свой рассказ к завершению, – ту, другую личность.

– Джерри? – с непонятной, близкой к писку интонацией переспросил Том.

Пока шок был слишком силён, чтобы всё осознать в полной мере, испугаться, забиться об стены, сойти с ума от неприятия реальности.