«Опалённые войной». Вернись живой, книга первая

Спи, моя отрада.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай …

Завтра ты проснёшься,

Солнцу улыбнешься,

Дочка дорогая,

Милая, родная.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай …

Смотрит в окна ночка,

Спи родная дочка,

Глазки закрывай,

Баю, баю, бай.

Баю, баю, бай,

Вика засыпай …

Мила, ослабевшая от страхов за родных, от тоски по умершей матери, от жизни впроголодь, прижимала Вику к себе, и сама прижималась к маленькому хрупкому тельцу ребёнка, укачивала бережно и так и засыпали рядышком, прижавшись друг к другу …

Глава 6.

В начале сорок четвёртого, сразу после Нового года, слёг в постель Кузьма Гаврилович. Старенькая врач, сама с трудом переставляющая ноги, сказала Миле, что «больной умирает от истощения, нужно питание и витамины». После ухода врача Мила в ужасе зарыдала, обняв сухонькое тело Кузьмы Гавриловича.

– Тихо, дочка, не плачь, Вика совсем стала слабенькой от недоедания, услышит твой плач и напугается, – попросил Кузьма Гаврилович, – лучше мы с тобой вот что сделаем … Видно этим не спасти внучку, что я крохи ей добавляю. Ничего, Степанида не рассердится, она бы и сама так же поступила, – с придыханием говорил Кузьма Гаврилович, вытирая дрожащей рукой глаза.

И Кузьма Гаврилович дал Миле кулон для обмена на продукты, в котором была фотография его и его жены с их свадьбы, хранимый им все годы после смерти жены. Он, оказывается, и ослаб совсем оттого, что отдавал все крохи еды «внученьке», так ласково называл Кузьма Гаврилович Вику, давно считая её своей внучкой.

Кулон удалось выменять на продукты. Мила сварила вкусный суп, которого у них не было уже давно. В квартире запахло мясным. После сытного ужина Кузьма Гаврилович предложил перебраться Миле с Викой на время в его квартиру, квартира теплее, Вику не надо утром будить нести к нему, пусть внучка спит, присмотреть за ней он сможет и сейчас, девочка послушная, понятливая не по возрасту.

– Вот так, дочка, нам надо сделать, так будет со всех сторон лучше, – заключил Кузьма Гаврилович, запыхавшись и от волнения и от такой длинной по его здоровью речи.

И Мила с Викой, и Кузьма Гаврилович стали жить в его квартире одной семьёй. Мила готовила еду на другой день для них, а Кузьма Гаврилович оставался с Викой вдвоём, передвигаясь в квартире по стеночке и опираясь на палочку. Вика шла рядом, так они дружно ели, играли, спали, до прихода Милы.

Когда в последних числах января в сводках объявили конец блокады Ленинграда, Кузьма Гаврилович, радостно улыбаясь пришедшей с работы Миле – вот, дочка, гонит наш народ извергов, гонит, встал с кровати на ноги, не опираясь о стену, пошатываясь, дошёл до окна и с того дня пошёл на поправку. Из Анапы пришло уже несколько писем …

Встав с постели на свои ноги, Кузьма Гаврилович решил «произвести ревизию» в своей квартире и стал просматривать все свои шкафы, сундуки, чемоданы …

И всё, что было хоть немного ценное в это время, аккуратно складывал в одно место, а вечером показывал Миле – можно или нет выменять это на продукты. Однажды Кузьма Гаврилович раскопал из потаённых уголков горжетку. Моль её не тронула, так как она вся была в нафталине и хорошо завёрнута.

– Степанида не любила её и всего один раз надела, а потом и вовсе упаковала, – рассказывал вечером Кузьма Гаврилович Миле. – Вот, и пригодилась, может даже Викусеньке, внученьке моей, сладенького чего удастся раздобыть …

Горжетка была красивая, дорогая и совсем новая. В первый же выходной Мила пошла на рынок. День выдался морозный, ветреный, Мила закуталась в платок и от холода, да и чтоб знакомые меньше узнавали и не докучали расспросами. Подходили покупатели, но Мила не спешила с обменом, понимая, что такую дорогую красивую вещь можно обменять на хорошие продукты. Прошёл мимо мужчина в дорогом пальто, бобриковой шапке, но потом приостановился, посмотрел в пол-оборота на горжетку и вернулся. Мила обрадовалась, такие абы чем не расплачиваются. Мила сразу перечислила дефицитные продукты.

– А деньгами? – спросил мужчина.

Но Мила знала, что и с деньгами ей не достать тех продуктов, которые сейчас им всем так нужны и отрицательно замотала головой – нет.

– Ладно, называйте цену, – сказал мужчина.

Милу дома ждали Вика и Кузьма Гаврилович, без преувеличений их жизнь зависела от того, что она выменяет на рынке вот за эту горжетку. Мила назвала, что ей надо. Затем они пошли к машине и мужчина, приоткрыв дверцу, позвал:

– Софочка, взгляни.

– Ну что ты нашел на этой барахолке?! – раздался из машины капризный голос.

Мила, услышав имя, а затем голос, вздрогнула и быстро подняла платок выше к глазам, закрыв себе всё лицо.

Из машины показалась меховая кокетливая шапочка, а затем и её обладательница. Поторговавшись с Милой, которую Софья не узнала в закутанной по самые глаза и говорившей глухо через платок, Софья, выговаривая капризно в растяжку каждое слово, согласилась взять горжетку. Мужчина расплатился, переложив из машины договорное количество продуктов в сумку Милы.

Кузьма Гаврилович окреп и стал снова выходить с Викой во двор на прогулку. Мила теперь могла быть спокойнее и не бежать к квартире через две ступеньки в страхе за Кузьму Гавриловича и Вику, Кузьма Гаврилович опять справлялся сам. И это было очень своевременно, потому что на фабрике приходилось оставаться после смены.

Подходил к концу март сорок четвертого года, наши войска вышли к реке Прут – государственной границе СССР, шёл 1009 день войны. Собрав в себе все силы, Мила ответила на письма из Анапы. Написала и про свою работу. И про карточки, подробно перечислила чего и сколько выдают. Написала про погоду, написала про беженцев, что теперь они вернулись домой, и квартира опять пустая. Написала, что и у них тоже жили беженцы, и тоже уехали к себе домой.

Много написала Мила обо всём и обо всех, но так и не смогла написать про маму.

Глава 7.

Наши войска наступали, партизаны присоединялись к армии.

Мила целую неделю не могла вырваться в военкомат. Может, есть хоть какая-то утешительная весточка. Выбрав минуточку, Мила побежала в военкомат. Знакомого майора не было, вместо него был другой, незнакомый. Об Глухове, отце Милы, известий не было никаких. На вопрос об Андрее Плетнёве, незнакомый работник военкомата, полистав и почитав бумаги на столе, строго спросил, кем она приходится Андрею Плетнёву. У Милы ёкнуло сердце и сильно заколотилось от страха перед неизвестностью, – что случилось, почему он так пристально смотрит на неё. Зашёл работник военкомата, знавший Милу по её многочисленным посещениям, приветливо поздоровавшись, добавил:

– Что-то Вас давненько не видно было, – и распорядился, – Климов, посмотри, что там по родным Глуховой.

И Мила узнала, что нашёлся Андрей, Андрей Плетнёв. Он, действительно был в партизанах. Раненый и контуженный, долго был без сознания, а затем долго восстанавливалась память. При наступлении наших войск, Андрея забрали в госпиталь, как безвестного партизана, со слов его спасителя. И только недавно к Андрею вернулась память, он смог назвать своё имя, фамилию, стали устанавливать кто и откуда. Установив, послали извещение жене, Плетнёвой Софье Макаровне.

– Что с ним, почему – извещение, какое – извещение? – бледнея всё больше, спросила Мила, а в голове звенело – но он жив, жив! Андрей, жив, жив, жив ….

Не раздумывая, как примет её Софья, Мила поспешила к ней и хоть и была здесь всего один раз, но улицу и дом нашла быстро.

Мила позвонила в уже знакомый звонок на железных массивных воротах, из глубины двора донесся собачий лай. Звонить пришлось долго. В конце-концов с той стороны ворот послышался знакомый голос – кто там?

Мила окликнула:

– Софья, это я.

Открылась калитка и прозвучала команда: