Круглый сад

У Лили от стыда, что так думает о ней Василий, жарко горели щёки, но её при разговоре с тётей Нюрой о заветном не покидала та юношеская робость, что так и гнездилась в ней и через которую она не могла переступить и сейчас. «А если бы знала, пошла бы за Василия?» – спросила тётя Нюра. И Лиля, пересиливая свою робость до головокружения, тихо ответила: «Не то – пошла, побежала бы».

Кате Лиля ничего не рассказала, и никогда не посмела заговорить с ней об этом, робея и стыдясь чего-то. Заговорила с ней Катя, упрекая и обвиняя Лилю за то, что та вообще посмела разговаривать с её родственницей, но ни слова не говоря – о чём был разговор её родственницы. И опять Лиля не смогла сказать Кате, что ей рассказала тётя Нюра. При открывшихся для Лили прошлых событиях ей больше всего хотелось сказать Василию, что она ничего не знала.

Эпилог

Моя попутчица в вагоне подмосковной электрички, перестав рассказывать, повернулась вполоборота к окну, устремив свой взгляд куда-то вдаль …

Я решилась нарушить молчание и проникновенно сказала:

– Так скажите ему, вполне возможно, что и для него это очень важно! Скажите!

– Его нет. – ответила Лиля, всё так же вполоборота смотря в окно вагона.

– В каком смысле? – не желая принимать ответ Лили за что-то непоправимое, понизив голос, спросила я.

– Его не стало вскорости после нашего разговора с тётей Нюрой. – изменившимся голосом ответила Лиля.

Сидевший напротив Лили парень встал, и я пересела на освободившееся место, чтоб было удобнее разговаривать и тут я увидела, что из широко открытых глаз Лили текут крупные слёзы, стекают по щекам, на высокий воротник кофточки … Как тогда, много лет назад, когда шёл густой снег, а она смотрела через оконное стекло на идущего там за окном по тропинке юношу, любя его до слёз. И я ощутимо, до щемящей тоски в груди почувствовала безысходное горе Лили от осознания ею того, что за окном электрички можно увидеть что угодно, но там нет и никогда, и нигде, уже не будет его.

Откровение

(Повествование ведётся от первого лица).

Не говори сознанью «нет»,

Не отбирай надежды,

Пускай, пройдёт немало лет,

Но станет всё, как прежде.

Не укоряй себя ни в чём,

Если ты верен чести,

Всё ближе время день за днём

К желанной доброй вести.

Пока живой, люби себя,

В любви добра истоки,

Не верь, что в этом для тебя

Скрываются пороки.

Как можно ближнего любить,

К себе добра не зная,

И как, к кому-то нежным быть,

Свой облик презирая.

В тебе весь мир внутри тебя,

Вед ты его частица.

Всего лишь надо, мир любя,

Себя любить учиться.

Первая часть. Заноза

В палате нейрохирургического отделения областной больницы на восемь коек всегда одна пустовала. И так получалось, что только когда в палате оказывалось два свободных места, вводили или ввозили нового больного. И он мог выбирать из двух пустующих коек любую, а одна опять оставалась пустой. Словно заведующий отделением заботился о психологическом состоянии больного с первого его шага в палату. А, может, это так и было. Одна пустующая койка в больничной палате могла навести на печальные размышления про её предыдущего обитателя, но две свободные койки уже указывали на то, что отделение не перегружено, свободные места всегда есть. Но в действительности в это отделение стремился попасть на лечение любой больной. Заведовал отделением средних лет нейрохирург. Во всей области за ним закрепилось заслуженное мнение, что при нём невозможно умереть, он излечивает самого безнадёжного больного, даже при случаях клинической смерти и остановки сердца. Я впервые так и познакомилась с этим легендарным врачом, в реанимации, при остановке сердца. Случилось это, когда меня уже ввезли на каталке в реанимационную палату. Иногда говорят, что при остановке сердца, человек что-то видит. Возможно. Но я ничего не ощутила и не видела, когда была в этом состоянии, а просто открыла глаза и, увидев вокруг своего ложа много врачей, поняла, что случилось что-то особенное. И тут же увидела среди окружающих врачей, крупное голубоглазое лицо статного великана и спросила: «Вы – Щербин?» Врач слегка наклонил голову и сказал коротко: «Да». И я «мирно» опять «отключилась» с мыслью, что теперь со мной ничего плохого не случится. Виктора Владимировича Щербина я видела несколько лет назад один раз, да и то мельком. И не то, что теперь узнала его. Нет. Но, увидев его в реанимации, почему-то внутренним чувством поняла, что это и есть тот заслуженно прославленный врач нейрохирург, при котором умереть сложнее, чем выжить. После реанимации я поступила в нейрохирургическое отделение в палату тяжелобольных, а лечащим врачом этой палаты и был сам заведующий отделением. Иногда, не успев обойти всех больных, заведующий назначал время, в которое эти больные, иногда и я, должны были прийти в его кабинет в тихий час. И он завершал свой осмотр и назначения. Блондин, с приятными крупными чертами лица, с голубыми добрыми глазами, заведующий нейрохирургией был любимцем всех больных. А молодые женщины и девушки влюблялись в него ещё и просто, как в мужчину. Может быть, я пристрастно сужу, но, по моему мнению, не влюбиться в него было невозможно. Это совсем не значить, что была влюблена в него и я. Мой муж, не удовлетворённый кандидатской степенью, рвался дальше, выше, характер у него изменился. А я всем его степеням предпочла бы те отношения, которые были в первый год между нами, моя любовь к мужу была «неизлечима» и я не желала больше откладывать решения об усыновлении ребёнка, муж же отодвигал это до того времени, пока он не закончит свою работу. Так что, у меня были и своя большая любовь, и свои кручи, с которых я старалась не сорваться головой вниз. Но не симпатизировать нейрохирургу я тоже не могла, к нему просто невозможно было не ощущать симпатии. В чём-то родственные с ним по духу, мы оба не прочь были заменить необязательное измерение давления и тому подобное, разговором о детях, что и было его самым любимым пятиминутным отдыхом. А во мне он нашел внимательную слушательницу, всем разговорам о болезнях и лечении предпочитавшую его рассказы о своих мальчишках, словно я находила успокоительное снадобье от своей нестерпимой жажды усыновить ребенка. Рассказчиком Виктор Владимирович был гениальным, ни разу не видя его сыновей, я воочию представляла их проделки и выдумки.