Цветы пахнут любовью

Наш долгий путь продолжался среди пустынного нагорья. Мы взбирались на каменистые холмы, спускались в котловины, в которых кое-где синели озёра, шагали по плато со скупой растительностью, и нигде не встретили ни одного человека. Я даже подзабыла о своих неурядицах и страхах.

Эта неуютная местность действовала на меня каким-то невероятным образом. Бескрайний простор, продуваемый ветром, скудные клочки травы, белоснежные горные громады, мало-помалу приближающиеся к нам – все это, казалось, торжественно входило в мою душу, завладев ею полностью и навсегда.

Солнце клонилось к горизонту. Мы шли уже довольно долго, и по-прежнему не было видно ни жилищ, ни людей, ни животных. На мой вопрос об этом Туйлаш ответила:

– Никто из простых людей не ходит сюда, потому что здесь живут духи нашей земли.

– А как же мы?

– Камов ведут проводники.

Я подумала о том, что кам, то есть, шаманка здесь только одна. А на счет проводников – это, видимо, для красного словца. Просто алтайка хорошо знала дорогу.

Сумерки быстро сгущались. Остаток пути мы шли при свете огромной полной луны. Наконец Туйлаш остановилась и произнесла:

– Всё, пришли. Вот мой аил. – Дальше она произнесла что-то на своем языке.

Аилом оказался большой шалаш, крытый шкурами – мне приходилось видеть такие жилища в этнографических экспедициях.

– Занеси пока это… – Туйлаш подала мне узелок с едой, а сама, оставшись снаружи, принялась разводить костер из каких-то тощих веточек.

Я не стала упрашивать себя дважды и, взяв узелок, зашла внутрь аила. В дыру посередине крыши заглядывали звёзды, и в этом была какая-то невероятная, первобытная прелесть. От долгого перехода у меня гудели ноги, и я с облегчением опустилась на мягкую подстилку на женской половине – справа от входа.

Тем временем свет от разгорающегося костра выхватывал из темноты скромное жилище без обычной утвари – судя по ее отсутствию, постоянно здесь никто не жил.

Внезапно мой взгляд остановился на чем-то, совершенно необычном! Я даже привстала. Вот такого я уж точно не видела во время своих этнографических экспедиций…

На стене висела одежда, но зато какая! Широкое белое платье, а сверху – множество разнообразных, свободно висящих шнурков, косичек, узких полосок шкур и тканей, оканчивающихся внизу кисточками или железными побрякушками. И над всем этим – головной убор такого же типа. Отблески огня плясали на железках, придавая всей одежде необыкновенный, я бы даже сказала, живой вид.

– Вот это да! – не удержалась я от возгласа и повернулась к Туйлаш. – Это ваш костюм? Шаманский?

– Да, для камлания, – ответила Туйлаш, подбрасывая в огонь ветки.

– Какая самобытность!.. Ему же место в музее!

Алтайка исподлобья глянула на меня и коротко ответила:

– Здесь ему место.

– Какая красота… Туйлаш, а вы не боитесь, что его украдут?

Она с изумлением уставилась на меня и покачала головой.

– Да кто же посмеет украсть у кама? Я же сказала тебе: сюда никто не ходит, люди боятся и уважают духов земли и гор. А ты – украсть…

Костер разгорелся. Туйлаш зашла в аил. Я поднялась, чтобы получше рассмотреть шаманское одеяние, но алтайка бесцеремонно отодвинула меня.

– Нельзя трогать вещи кама.

После чего она стала переодеваться, ничуть не смущаясь.

– Камлать буду. Спрошу духов, годишься ли в камы, и долго ли тебе здесь быть одной.

– Мне? Одной? – опешила я.

– Уж как духи скажут.

К такому повороту событий я не была готова. С какой стати? Одна, без еды, у черта на куличках? И вообще… После того, как мне удалось выспаться, прежние мои ночные кошмары отступили – может, навсегда?.. Тогда зачем мне дополнительные трудности?

Между тем Туйлаш облачилась в свой наряд, надела диковинную шапку, скрывшую ее лицо за шнурочками и косичками, вышла из аила и приблизилась к костру; я направилась за ней следом.

Шаманка села у огня и взглянула на меня снизу.

– Чего ждешь? Садись рядом.

Я послушно опустилась чуть в стороне, чтобы не задеть её. Туйлаш, слегка раскачиваясь, пробормотала:

– От-Эне, Мать-огонь, прими наш скромный дар… – дальше последовала фраза на не знакомом мне языке.

Туйлаш положила в костер сухие ягоды, которые тут же воспламенились, распространив смолистый аромат.

– Это священная арча, – предупредила она мой вопрос и протянула мне горсть сушеных можжевеловых ягод. – Вот, возьми, будешь кормить дух огня.

Затем она неторопливо достала из тряпицы лепешку и тоже положила её прямо в огонь. При этом пламя, похоже, совершенно не обжигало её руки. После этого действа шаманка стала сосредоточенно прогревать над огнем свой бубен. Теперь в ней было не узнать мою попутчицу – Туйлаш полностью преобразилась. Прогрев бубен, она несколько раз ударила в него и прислушалась к его глухому рокоту.

– Забудь что ты Сопия, – приказала она мне изменённым голосом, а может, это мне показалось?..

Бум!.. Бум!.. Бум!.. – опять раздались гулкие удары. Некоторое время шаманка, сидя у огня, ритмично стучала колотушкой в бубен и что-то призывно пела на своем языке, то повышая, то понижая голос. Одновременно она то склонялась лицом прямо в огонь, который не обжигал её, то выгибалась в стороны и назад.

Я смотрела во все глаза: мне было безумно интересно, я никогда не видела ничего подобного! Промелькнула мысль, как бы это вписать в мою кандидатскую, мелькнула и пропала.

И тут вдруг шаманка буквально взвилась вверх, в воздух – с места, без разбега или толчка!.. А затем принялась метаться, кружиться, приплясывать, подпрыгивать, что-то бормоча на непонятном языке. Косички и шнурочки на её одежде развевались – то веером, то волнами, железки позвякивали, бубен рокотал, и в такт шаманской пляске метались языки пламени, то припадая к земле, то взвиваясь ввысь и рассыпаясь искрами.

В какой-то момент я вдруг обнаружила, что пламя почти угасло, и бросила в него немного можжевеловых ягод. Огонь, как мне показалось, с благодарностью принял ягоды и взвился ярко-красными лепестками.

Далеко в ночной тиши разносилось пение шаманки. Казалось, это звучит голос чьей-то одинокой души – не то зовет к себе, не то плачет. Вот он прервался криком кукушки, затем волчьим воем…

Зрелище завораживало и поглощало полностью, так, что вскоре я перестала ощущать себя отдельной фигурой. Да, под звёздным небом, у ночного костра происходило самое настоящее сакральное действо, и мечущаяся фигура шаманки приоткрывала таинственную завесу, втягивала меня в него.

Это была фантасмагория! И я стала ее частью. Я бросала в огонь очередную горсть можжевеловых ягод, как только видела начало его угасания. И вот, все это вместе: пляска шаманки, пляска огня и пляска теней – сложились в единый сюрреалистический вихрь. И в нем я внезапно отчетливо увидела те мерзкие рожи, которые до этого превращали мою жизнь в кошмар…

Только теперь я их не боялась, наоборот – разглядывала. Какой-то несчастный худой мальчишка… Мерзкий древний старикашка со злющими глазами…Еще мелькало лицо воина монгольского типа – этот был бы вполне симпатичным, если бы не его надменность… А поверх всего этого черной завесой качалась тень безглазой мерзкой старухи с ртом-провалом, она все пыталась дотянуться до меня, но ей это никак не удавалось.

Не старайся!.. Никто не смеет повелевать мной!

Мой (?) голос прозвучал на незнакомом языке, резко и властно, я не знала, что это за язык, но понимала, что не алтайский. Меня ещё очень удивило то, что вроде бы это говорю не я, а некто незнакомый, сидящий во мне.

Между тем шаманка, бормоча, кружила и приплясывала вокруг, а над ней летали какие-то белые бабочки. Их становилось всё больше, вскоре они закрыли от меня и костёр, и шаманку, и мерзкие рожи, и тень черной старухи… Да нет же, не бабочки – это снежинки необычайной красоты, такие себе филигранные кружева тончайшей работы, и они не таяли на моих ладонях. Откуда-то из-за снежной (?!) завесы послышался далекий голос шаманки: возвращайся, Сопия…