Искушение Ксилары. Книга седьмая
– В твоей золотой клетке, – прошептала она.
– Клетка – это состояние разума, Ксилара. Я предлагал тебе трон.
Они стояли друг напротив друга, разделенные не только пространством, но и пропастью в мировосприятии. Он – продукт и столп системы, где все было предметом владения и контроля. Она – дитя мира, где ценность личности измерялась ее правом на выбор, пусть даже ошибочный.
Внезапно он изменил тактику. Его взгляд смягчился, в нем промелькнула тень той уязвимости, что она мельком видела у озера. Он сделал шаг вперед.
– Почему? – его голос сорвался, впервые за весь разговор потеряв свою железную выверенность. – Почему то, что я предлагаю, не совершенно? Моя власть, мое положение, моя… преданность тебе. Разве этого недостаточно? Что есть у этого оборотня, этого изгоя, чего нет у меня?
В его вопросе слышалась неподдельная боль. Раненое самолюбие аристократа, который не мог смириться с тем, что его отвергли в пользу кого-то «ниже» его. И в этот момент Ксилара поняла, что его одержимость питалась не только магией ее дара, но и этой глубокой, детской обидой. Он не мог принять, что его «любовь» оказалась неидеальной, что ее можно отвергнуть.
Она вздохнула, чувствуя, как гнев сменяется странной, горькой жалостью.
– Он не пытается меня контролировать, Кэлан, – тихо сказала она. – Он принимает меня. Всю. С моим даром, с моим прошлым, с моими ошибками. Он видит не герцогиню, не ведьму, не объект желания. Он видит меня. Машу. Ксилару. Ту, которая боится, ошибается и пытается выжить.
Кэлан слушал ее, его лицо было каменным. Казалось, ее слова отскакивали от него, как горох от брони.
– «Принимает», – проговорил он с презрительной усмешкой. – Какое трогательное, простонародное понятие. Я предлагал тебе больше, чем просто «принятие». Я предлагал тебе величие.
– Мне не нужно величие, – устало ответила она. – Мне нужна свобода. И… быть понятой.
Он покачал головой, словно отгоняя назойливую муху.
– Ты заблуждаешься. Ты идешь по пути саморазрушения. И я не позволю тебе продолжить этот путь. Я не позволю ему утащить тебя в грязь.
– Ты не можешь мне запретить, – возразила она, снова чувствуя, как нарастает раздражение. – Это и есть та самая свободная воля, о которой я говорю!
– Нет, – его голос вновь обрел стальную твердость. – Это упрямство. И оно закончится сейчас.
Он подошел к ней так близко, что она почувствовала запах его дорогого парфюма, смешанный с холодным ароматом снега, что все еще витал на его одежде.
– Мы возвращаемся в Лузарис, – заявил он, не оставляя пространства для возражений. – Ты – со мной. Твой полудемон может идти куда глаза глядят, если хочет сохранить жизнь.
– Я не поеду, – прошептала она, глядя ему прямо в глаза.
– Ты поедешь, – его рука поднялась, и он провел тыльной стороной пальцев по ее щеке. Прикосновение было легким, почти невесомым, но оно обожгло ее, как раскаленное железо. Ее дар отозвается мгновенным, предательским толчком где-то внизу живота. Она увидела, как его зрачки расширились, почувствовав это. – Потому что альтернатива – увидеть, как мои люди зарубят твоего защитника на твоих глазах. И поверь мне, я не хочу этого. Но я сделаю это. Ради твоего же блага.
Он не блефовал. Она видела это в его глазах. Это была не горячность, а холодная, взвешенная решимость. Он был готов убить, чтобы вернуть ее. Потому что в его извращенной системе ценностей она принадлежала ему, а все, что угрожало его собственности, должно быть уничтожено.
Он отступил на шаг, его лицо вновь стало непроницаемой маской аристократа.
– Подумай над моими словами. У тебя есть время до утра. – Он повернулся и направился к выходу, оставив ее стоять одну посреди холодного зала, с бокалом невыпитого вина и с чувством полной, беспросветной ловушки.
Он был непоколебим, как скала. И его скала грозила раздавить все, что ей было дорого. Она подошла к окну и прижалась лбом к ледяному стеклу, закрыв глаза. Где-то внизу, в общей зале, был Зирах. Зирах, который, она знала, уже строил план, как вырвать ее отсюда. Но против магии, влияния и безжалостной решимости Кэлана его ярости и преданности могло не хватить.
И тогда она почувствовала это. Тихий, настойчивый зов. Не голос, а скорее ощущение. Исходящее не изнутри, а извне. С севера. Словно сама земля, покрытая льдом и снегом, шептала ей, предлагая иной путь. Возможно, не менее опасный, но ее собственный.
Она открыла глаза и посмотрела в темноту, на простиравшиеся белые просторы. Беги. Иди к нам.
И Ксилара поняла, что их разговор на льду был лишь первым актом дуэли. И настоящая битва еще впереди.
Глава 4. Ночная исповедь у камина
Ночь опустилась на «Седого Великана» тяжелым, непроглядным пологом. Ветер стих, сменившись зловещей, пронизывающей тишиной, которую нарушал лишь треск догорающих в камине головешек да собственное неровное дыхание Ксилары. Ей отвели крохотную каморку под самой крышей, прямо под косыми стропилами, где пахло пылью, старым деревом и холодом. Комнатка была ледяной, и единственным источником тепла служила небольшая жаровня с тлеющим углем, едва отгонявшая ледяную сырость.
Она не могла уснуть. Слова Кэлана висели в воздухе, тяжелые и ядовитые. Ультиматум. Угроза жизни Зираха. Ощущение ловушки, из которой, казалось, не было выхода, сжимало горло тисками. Она слышала смутные звуки из зала – приглушенные голоса, шаги. Зирах был там, внизу. Она представляла его, сидящего в углу, сжимающего кулаки, его демоническая сущность, должно быть, бурлила от бессильной ярости. Он не станет сидеть сложа руки. Он попытается что-то предпринять. И это «что-то» могло стать для него последним.
Внезапно в дверь постучали. Тихо, но настойчиво. Не грубый стук стражи и не яростный – Зираха. Это был ровный, властный ритм, который она узнала бы из тысячи.
Сердце ее упало. Она не ответила, надеясь, что он уйдет. Но стук повторился, более твердый на этот раз.
– Ксилара. Я знаю, что ты не спишь. Открой. Пожалуйста.
Его голос звучал иначе. Не повелительно, не угрожающе. В нем слышалась усталость. И что-то еще… неуверенность?
Она медленно поднялась с походной кровати, накинула на плечи плащ и подошла к двери. Не открывая засова, она прошептала:
– Что тебе нужно, Кэлан? Мы все сказали.
– Нет, – последовал тихий ответ. – Мы не сказали и десятой доли. Открой. Я… я не причиню тебе вреда. Я пришел говорить.
В его тоне не было лжи. Была уязвимость, которую он так тщательно скрывал днем. Любопытство и какая-то темная, сочувственная нить внутри нее заставили ее медленно, со скрипом отодвинуть тяжелый засов.
Он стоял на пороге, без своего парадного плаща и оружия, в одном темном дублете и штанах. Его лицо при призрачном свете углей выглядело бледным, осунувшимся. Темные круги под глазами выдавали бессонные ночи. Он казался… ослабленным. Не физически, а морально. Дорога, погоня, эмоциональное потрясение от встречи – все это сломило его безупречный аристократический фасад.
– Можно? – он кивнул на комнату.
Она молча отступила, пропуская его. Он вошел, оглядев убогую обстановку с легкой гримасой, но без привычного презрения. Он подошел к жаровне и протянул к ней руки, словно пытаясь согреть не только ладони, но и что-то внутри.
– Я не могу уснуть, – произнес он, глядя на тлеющие угли. – Мысли… не отпускают.
– Прикажи своим людям схватить меня, усыпить и увезти, – горько сказала она, оставаясь у двери. – Зачем тебе эти разговоры?
– Потому что я не хочу везти с собой манекен! – он резко обернулся к ней, и в его глазах впервые за весь вечер вспыхнуло настоящее, неконтролируемое пламя. – Я хочу понять! Я должен понять, что я сделал не так!
– Я тебе уже говорила! – воскликнула она в отчаянии.
– Ты говорила о свободе и принятии! – его голос сорвался. – Это слова! Я же предлагал тебе дела! Реальную власть! Реальную защиту! А ты предпочла грязь и опасности с этим… существом!
Он снова повернулся к жаровне, его плечи были напряжены.
– Ты знаешь, что было после твоего побега? – он заговорил тише, и его слова повисли в холодном воздухе, словно ледяные кристаллы. – besides the obvious humiliation? Магический Совет… они смеялись. Шептались за моей спиной. «Смотрите на фон Даркбиса, – говорили они. – Не смог удержать одну единственную женщину. Какой же ты маг? Какой лидер?»
Ксилара слушала, не двигаясь. Она никогда не задумывалась об этом. Для нее ее побег был актом выживания. Для него – ударом по самой основе его существования: его репутации, его статусу.
– Мои враги подняли головы, – продолжал он, его голос стал глухим, исповедальным. – Мои союзники заколебались. Мне пришлось потратить месяцы, невероятные ресурсы, чтобы восстановить хотя бы подобие контроля. Все это время… все это время я искал тебя. Не только потому что хотел тебя back. Но потому что ты стала моей навязчивой идеей. Воплощением моего провала.
Он замолчал, снова протянув руки к жаровне, но они, казалось, дрожали.
– Ты разрушила все, к чему я прикасался, Ксилара. Одним своим побегом. Ты выставила меня дураком перед всем светом.
В его словах была не только злость. Сквозь нее пробивалась настоящая, неприкрытая боль. Боль человека, чье тщеславие и гордость были растоптаны. И впервые Ксилара увидела за маской надменного герцога травмированного мальчика, которого, возможно, никогда по-настоящему не любили, а лишь оценивали по его положению и силе. Для которого потерять контроль над ней означало потерять контроль над своей жизнью.
– Я не хотела этого, – тихо сказала она, делая невольный шаг вперед. – Я просто хотела спастись.
– От меня? – он обернулся, и его взгляд был полон неподдельного страдания. – Я был для тебя тюрьмой? Настолько ужасной?
– Да, – честно ответила она. – Потому что в твоих объятиях я переставала быть собой. Я становилась твоей игрушкой. Игрушкой, которую заводил мой же собственный дар.
Он покачал головой, словно не в силах принять эту истину.
– Я чувствовал твои отклик, – настаивал он, его голос стал хриплым, страстным. – Я чувствовал твою страсть. Она была настоящей. Я клянусь магией, она была настоящей.
– Она была настоящей для моего тела! – воскликнула она, подходя ближе. Ее собственное сердце бешено колотилось. – Но не для моего разума! Не для моей души! Разве ты не понимаешь? Ты обладал моей плотью, пока во мне кричала и плакала та, кем я была на самом деле! Маша! Офисная работница, заброшенная в чужой мир и напуганная до смерти!
Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, словно впервые по-настоящему ее видел. Видел не объект своего желания, не беглую аристократку, а испуганную женщину из другого мира.
– «Маша»… – прошептал он, пробуя это имя на вкус, словно незнакомый фрукт. – Так звали тебя… там?
– Да, – выдохнула она, чувствуя, как странное облегчение разливается по ее телу. Признаться в этом ему, своему тюремщику, было одновременно страшно и освобождающе.
Он отвернулся, снова уставившись в угли. Прошло несколько долгих минут.
– Я не знал, – наконец произнес он, и его голос был почти неслышным. – Я думал… я думал, что ты просто другая. Более строптивая. Более живая. Я не знал, что внутри тебя живет… призрак.
В его словах не было насмешки. Было потрясение.
– Я не призрак, Кэлан, – тихо сказала она. – Я и есть та, кем кажусь. Просто у меня есть прошлое. И это прошлое научило меня ценить свободу выбора. Даже если этот выбор ведет в ад. Потому что это мой выбор.
Он медленно повернулся к ней. В свете жаровни его лицо казалось изможденным, старым. Магия, скрывающая его истинный возраст, на мгновение дрогнула, и она увидела человека, несущего на своих плечах груз вековых традиций, интриг и одиночества.
– А если бы… – он начал и замолчал, подбирая слова. – А если бы не было дара? Если бы наше притяжение было… естественным? Все было бы иначе?
Вопрос застал ее врасплох. Она задумалась, глядя на его черты, на которые когда-то не могла насмотреться, плененная чарами «Чароцвета». Без магии… что она почувствовала бы к этому властному, красивому, невероятно сильному мужчине? Страх? Отвращение? Или… любопытство?
– Я не знаю, – честно ответила она. – Возможно. Но дар был. И он все изменил. Он отравил все с самого начала.
Он кивнул, словно наконец приняв этот горький факт.
– Я потратил столько сил, чтобы найти тебя, – прошептал он. – И теперь, когда ты здесь… я понимаю, что не знаю, что с тобой делать. Сила не работает. Угрозы… заставляют тебя ненавидеть меня еще сильнее. – Он горько усмехнулся. – Ирония судьбы, не правда ли? Я обладаю властью, способной сокрушать города, но не могу заставить одну хрупкую женщину посмотреть на меня без страха в глазах.
Он посмотрел на нее, и в его взгляде не было прежней одержимости. Была усталость. Растерянность. И та самая, незнакомая ей боль.
– Я не хочу, чтобы ты боялась меня, Ксилара, – сказал он, и это прозвучало как самое искреннее, что он говорил ей за все время их знакомства.
Она смотрела на него, и стена ненависти и отвращения в ее душе дала трещину. Сквозь нее пробивалось странное, сложное чувство – не любовь, не прощение, а понимание. Понимание того, что перед ней не монстр, а такой же жертва обстоятельств, как и она. Жертва своего воспитания, своей магии и ее собственного, проклятого дара.
– Я не могу обещать тебе, что перестану бояться, – тихо ответила она. – Но… я начинаю понимать.
Он закрыл глаза, словно эти слова были для него бальзамом. Пусть и слабым.
– Спасибо, – прошептал он. – За эту толику понимания.
Он постоял еще мгновение, затем кивнул и направился к двери. На пороге он обернулся.
– Ультиматум… он остается в силе. Я не могу позволить тебе уйти с ним. Ради своего положения. Ради того, что осталось от моей чести. Но… – он сделал паузу, – я дам тебе до утра. Не для того, чтобы принять решение. А для того, чтобы просто… побыть с этими мыслями.
И он вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Ксилара осталась одна, в полной тишине, разрываемая между сочувствием к тому, кого она всегда считала тираном, и преданностью тому, кто стал ее спасением. И где-то в глубине души шевелился тревожный вопрос: что, если бы не было дара? Что, если бы их пути сошлись при других обстоятельствах? Но это было «если», которое никогда не сбудется. Реальность же была такова, что с рассветом ей предстояло сделать выбор, который мог стоить жизни одному из них. А возможно, и обоим.
Глава 5. Проклятие ревности
Рассвет не принес облегчения. Он вполз в окно каморки серой, унылой мутью, не рассеивая мрак в душе Ксилары. Ночная исповедь Кэлана оставила после себя неразрешимую дилемму. Она больше не видела в нем бездушного тирана, но это понимание не отменяло угрозы, нависшей над Зирахом. Оно лишь делало ее более тяжелой, более личной.
Она спустилась вниз, в главный зал, где уже кипела жизнь: слуги расставляли столы для скудного завтрака, путники собирали свои вещи. И первое, что она увидела, был Зирах.
Он сидел за тем же столом в углу, в той же позе, что и вечером. Казалось, он не шелохнулся всю ночь. Перед ним стоял нетронутый кувшин с элем. Его глаза, темные и глубокие, как бездонные колодцы, были прикованы к лестнице, по которой она спускалась. И в них не было ни усталости, ни отрешения. В них бушевала буря. Буря ярости, подозрений и той первобытной, демонической ревности, что клокотала в его крови, обостренная до предела пережитым в Разломе.
Он встал, когда она приблизилась. Его движения были плавными, но заряженными скрытой силой, словно тигр, готовящийся к прыжку.
– Ну что, поговорили? – его голос был низким, хриплым от бессонной ночи и сдерживаемого гнева. – Нашли общий язык с твоим благородным герцогом?
– Зирах, не надо, – устало попросила она, пытаясь поймать его взгляд, но он был неуловим, как ртуть.
– «Не надо»? – он искаженно усмехнулся. – А что мне надо? Сидеть сложа руки, пока он шепчет тебе на ушко свои сладкие сказки? Пока он трогает тебя своими холеными ручками? Я видел, как он вышел от тебя прошлой ночью. Он выглядел… удовлетворенным.
– Ничего не было! – вспылила она, чувствуя, как на щеки выступает краска. От гнева? Или от стыда за те странные чувства, что шевельнулись в ней после разговора с Кэланом? – Мы просто разговаривали.
– Просто разговаривали, – он повторил с убийственной насмешкой. – Конечно. В середине ночи. В твоей спальне. Он, поди, рассказывал тебе о своих душевных ранах? О том, как страдал без своей прекрасной куклы? И ты, что, повелась на это, Ксилара? Пожалела его?
Его слова били точно в цель, задевая ту самую, еще не затянувшуюся рану сочувствия. Она попыталась схватить его за руку, но он резко отдернул ее, словно от прикосновения раскаленного железа.
– Не трогай меня, – прошипел он, и в его глазах на мгновение вспыхнул тот самый демонический огонь, что она видела в Разломе. – Я не нуждаюсь в твоей жалости. И уж тем более – в твоих ласках, поделенных между мной и ним.
В этот момент из-за поворота лестницы появился Кэлан. Он был безупречен, как всегда: свежий, выбритый, в чистом дорожном костюме. Его взгляд скользнул по ним, и он уловил напряжение, витавшее в воздухе. На его губах играла легкая, почти невидимая улыбка удовлетворения. Он видел боль Зираха и, кажется, наслаждался ею.
– Доброе утро, – произнес он, подходя. Его голос был ровным и спокойным, словно вчерашний разговор и ночная исповедь никогда не имели места. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули и готовы к дороге.
Зирах повернулся к нему. Все его тело напряглось, мышцы налились силой. Воздух вокруг него словно загустел, зарядился дикой, животной энергией.
– Она никуда с тобой не поедет, – прорычал Зирах, обходя стол и вставая между Кэланом и Ксиларой. – Ты получил свой ответ. Убирайся.
Кэлан даже бровью не повел. Он лишь поднял руку, и его стражники, стоявшие у входа, взялись за оружие.
– Молодой человек, – сказал Кэлан с ледяным спокойствием, – вы слишком много позволяете себе. Последний раз я предупреждаю вас вежливо. Отойдите в сторону. Это не ваше дело.
– Все, что касается ее, – мое дело! – голос Зираха гремел, заставляя стекла на полках звенеть. Его демоническая сущность рвалась наружу. По его рукам, сжимающимся в кулаки, пробежали темные, едва заметные прожилки. – Я не позволю тебе снова запереть ее в золотой клетке! Я скорее разорву тебя на куски!
Он сделал шаг вперед. Его ярость была осязаемой, физической силой, давящей на сознание. Кэлан, хоть и сохранял внешнее спокойствие, отступил на полшага, его рука инстинктивно потянулась к эфесу шпаги.
– Зирах, нет! – крикнула Ксилара, бросаясь между ними. Она уперлась ладонями в его грудь, чувствуя, как бьется его сердце – бешено, неистово. – Остановись! Он убьет тебя!
– Пусть попробует! – зарычал он в ответ, его глаза были полны ненависти, но не к ней. К ней – в них была боль, страшная, всепоглощающая боль от того, что она защищала его, своего врага. – Я не боюсь его! Я не боюсь смерти! Но я не позволю ему забрать тебя!
Кэлан наблюдал за этой сценой, и его лицо исказилось презрением.
– Смотри, Ксилара, – произнес он холодно. – Смотри на того, кого ты предпочла мне. На животное, которое не способно ни на что, кроме как на рык и ярость. Это твой выбор? Примитивное буйство вместо благородной страсти?
Эти слова стали последней каплей. Зирах с грохотом отшвырнул стол в сторону и бросился на Кэлана с оглушительным ревом, в котором смешались ярость человека и клич демона.
Все произошло слишком быстро. Ксилара увидела, как сжимаются кулаки Зираха, как Кэлан с молниеносной скоростью извлекает шпагу, как его стражники бросаются вперед. Она поняла – слова бессильны. Остановить это безумие можно только безумием же.
Инстинкт самосохранения и отчаянная попытка спасти их обоих сомкнулись в единый порыв. Ее дар, всегда чуткий к ее эмоциям, взревел внутри нее, вырываясь из-под контроля. Это не было целенаправленным действием. Это был взрыв. Волна чистой, нефильтрованной магической энергии, рожденной из коктейля ее собственного страха, ярости, отчаяния и той странной, извращенной связи, что тянулась между всеми тремя.
Она не направляла ее ни на Зираха, ни на Кэлана в отдельности. Она накрыла им обоих.
Эффект был мгновенным и ужасающим.
Зирах, уже почти достигший Кэлана, замер на полпути, словно наткнувшись на невидимую стену. Его ярость не утихла – она трансформировалась. В его глазах, еще секунду назад полных ненависти, вспыхнул огонь всепоглощающей, животной страсти. Но не к ней. Его взгляд, тяжелый, горячий, полный немого вопроса и яростного желания, уперся в Кэлана.
Кэлан, в свою очередь, опустил шпагу. Его лицо, хранившее маску холодного превосходства, исказила гримаса шока, а затем – того же неистового, запретного влечения. Его взгляд скользнул с Ксилары на Зираха, и в нем читалось не только желание, но и ярость от этого желания. Ненависть и страсть сплелись в нем в тугой, порочный узел.
Волна дара ударила и по самой Ксиларе. Она почувствовала, как жар разливается по ее жилам, затуманивая разум. Она смотрела на них – на Зираха, могучего и дикого, с обнаженной демонической сущностью в глазах, и на Кэлана, аристократичного и властного, сгорающего от внутреннего конфликта. И ее собственное тело отозвалось на них обоих. Не избирательно, а одновременно. Древний, базовый инстинкт, разожженный магией, требовал соединения. С силой. С властью. С той яростью, что витала между ними и теперь превращалась в нечто иное, более темное и более опасное.
Это было проклятие в его самой чистой форме. Оно не спрашивало разрешения. Оно не выбирало. Оно набросилось на всех троих, сплетая их воедино узами взаимной страсти и ненависти.
Зирах первым сорвался с места. Кэлан на мгновение замер, его тело напряглось в отпор. Но дар был сильнее его воли.
А Ксилара стояла, парализованная, чувствуя, как ее собственное тело воспламеняется. Ее дар, вышедший из-под контроля, заставлял ее быть не зрителем, а участником этого безумия. Она почувствовала, как ее ноги сами понесли ее к ним.
Она прикоснулась к спине Зираха, чувствуя под пальцами напряжение его мускулов, горящих через ткань рубахи. Затем ее рука скользнула к Кэлану, к его шее, где билась жилка. Ее прикосновение стало сигналом, катализатором.
Все смешалось. Дыхание сплелось воедино – хриплое, прерывистое, полное ненависти и невыносимого влечения.
Ксилара оказалась между ними, зажатая их телами. Ее плащ упал на пол. Их руки, принадлежащие двум врагам, двигались по ней с одинаковой жадностью, но с разной энергетикой – одна с дикой, почти разрушительной страстью, другая – с властной, уверенной единоличностью. Ее собственная воля растворилась в магическом угаре. Она целовала Зираха, чувствуя на своих губах вкус его ярости и крови, затем поворачивалась к Кэлану, и его поцелуй был холодным, мятным, но таким же жгучим.
Они рухнули на грубые половицы, отброшенные волной слепой, неразборчивой страсти. Не было нежности. Не было любви. Было лишь магическое наваждение, превратившее их ненависть в извращенное желание, их ревность – в топливо для этого кошмара. Это было сражение, где оружием были прикосновения, укусы, стоны. Где границы между болью и наслаждением стерлись, как стерлись границы между личностями.
Зирах, с темными прожилками, проступающими на коже, был воплощением дикой, необузданной мощи. Кэлан, с безупречной прической, растрепанной в борьбе, – символом цивилизованной, но оттого не менее жестокой страсти. А она, Ксилара, была тем полем битвы, на котором они сошлись, и тем катализатором, что свел их вместе в этом адском танце.
Когда все закончилось, наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием. Магия отступила так же внезапно, как и накатила, оставив после себя леденящий душу холод и чувство полного, тотального опустошения.
Ксилара лежала на спине, глядя в закопченные балки потолка, чувствуя на коже синяки, царапины и запах двух совершенно разных мужчин – дикий, дымный аромат Зираха и холодный, дорогой парфюм Кэлана. Она чувствовала себя использованной, оскверненной. Не ими, а своим собственным даром.
Зирах поднялся первым. Он отпрянул от них, словно от прикосновения яда. Его лицо выражало такое непонимание и к себе, и к ним, что сердце Ксилары сжалось. Он посмотрел на нее, и в его взгляде не осталось и следа от ярости или страсти. Только пустота. Без слов он схватил свою одежду и, шатаясь, вышел из зала, хлопнув дверью с такой силой, что с полок посыпалась посуда.
Кэлан лежал рядом, его грудь высоко вздымалась. Он медленно поднялся, его движения были скованными, лицо – бледным и опустошенным. Он не смотрел на нее. Он смотрел на дверь, в которую ушел Зирах, а затем на свои дрожащие руки.
– Что… что это было? – прошептал он, и его голос был чужим.
– Проклятие, – тихо ответила Ксилара, закрывая глаза. Ее собственный голос звучал глухо и устало. – Мое проклятие. Оно всегда находит способ напомнить о себе.