Формула всего

Оба цыгана подошли к наковальне. Сколько она весила – знает Бог. Победителем объявлялся тот, кто сможет дольше удержать ее на весу. Жребий определил, чтоб Евграф выступал вторым. Медвежья Кровь подхватил наковальню и рывком оторвал ее от земли. Засекли время. Пот струился со лба ручьем, вены вздулись, в глазах потемнело. Он уронил наковальню на пятой минуте – четыре минуты пятьдесят пять секунд, если быть точным. Евграф выдержал на две секунды дольше. Спустя десять лет, когда в придачу к силе и храбрости он заручился житейским опытом, умирающий барон табора Кирилешти передал Евграфу жезл с серебряным набалдашником – символ власти, заменяющий цыганам императорский скипетр.

Выпив у Рябчика чаю с лимоном, а также заручившись насчет сватовства авторитетным согласием Графа, Христофоровы вернулись к урдэну, где лежали подарки.

– Эй, подать сюда плоску! – сказал Муша. Плоской называлась бутылка шампанского с привязанной к горлышку красной лентой. Ее вручали отцу невесты. Если тот открывал бутылку, значит – все, свадьба будет.

Откинув на урдэне ситцевую закрылку, Драго продемонстрировал всем пузатый бочонок с красным вином. Потом он резко ударил ему в бок обухом топора – деревянная втулка вылетела из бочонка, как пуля, и пьянящий запах ударил цыганам в нос.

– Эй, чавалэ, выпьем перед началом дела! – пригласил к угощенью Муша. – Отдаст цыган дочку или не отдаст – все потребовать не мешает. Платок на кнут завяжите! Буртя, ты хоть штаны подтяни… Вот тебе шкатулка с золотыми сережками. Погляжу я, как не отдаст кузнец дочку за моего внука!

Цыгане быстро осушили железные кружки.

– Пора, – Муша заломил картуз набок.

Рябчик стащил с урдэна второй бочонок и осторожно катил его перед собой, толкая ногами.

Глава восьмая

Яв любово – гостеса явэса, а паскирэса на кажно попэрла[25 - Приходи любой – гостем будешь, а в родню не всякий попадет.].

Ишван уже ждал их. Он переоделся в черный жилет, украшенный узорной вышивкой, белую шелковую рубаху с перламутровыми пуговицами и широкие суконные шаровары, пышно приспущенные на гармошчатые голенища хромовых черных сапог.

К приему сватов в их семье готовились загодя. Жена Христина полдня отдала стряпне, сыновья топили шишками самовар. Медную посуду вычистили с золой до блеска.

Христофоровы пришли в полдень. Их сопровождали Рябчик и Граф. Какаранджес опять обогнал всю команду и церемонно раскланялся перед Ишваном.

– Здравствуй, – сказал кузнец коротышке. – С чем пожаловал ко мне в гости?

Какаранджес приставил левую руку к боку и заявил:

– У вас товар, у нас купец.

– Да ну? – Ишван притворился, как будто не понял.

– Вишенка созрела – делись.

– О чем ты, морэ?

– Говорю, нехорошо дуплу без меда.

Неизвестно, до каких еще метафор договорился бы Какаранджес, если бы в этот момент не подтянулись остальные цыгане. Ишван обменялся с ними рукопожатьями. Муша держал шампанское за спиной и начал издалека:

– Что скажешь, Ишван? С прошлой осени, кажется, мы с тобой не встречались, туда-сюда.

– Скажу, что гость в моем шатре – первый человек после Бога, – ответил кузнец.

– Значит, принимаешь нас, братец? Если принимаешь, так и плоску прими, – Муша торжественно передал кузнецу бутылку с шампанским, а Драго вручил ему новенькую кувалду.

– Хороший инструмент, – оценил подарок Ишван взглядом знатока.

– Мой внук умеет выбирать, – сказал Муша.

Ишванова цэра, пошитая из плотного матрасного тика, достигала в высоту трех с половиной метров. Два передних шеста, образующих вход и перекрещенных сверху рогулей, были тщательно отделаны. Чтоб добиться идеальной гладкости, Ишван в свое время опалил их над огнем, а потом отполировал кусочком битого стекла.

«Если отец любит труд, то и дочку воспитал по себе», – сделал в мыслях одобрительный вывод Муша, признав в кузнице рачительного и заботливого хозяина.

Ситцевый полог с кистями и аппликациями был аккуратно прибран к крылу и тоже свидетельствовал о достатке и благоденствии. Христофоровы зашли внутрь. У задней стенки, оглоблями влево, стоял урдэн. Его прикрывали занавески из набивного шелка, а немытые пыльные колеса были обмотаны серой дерюгой. Над урдэном возвышалось гигантское зеркало из тех, что привычнее видеть в дворянских залах, а чуть повыше, к задней сошке, крепилась икона, изображающая подвиг святого Георгия Победоносца.

Посреди цэры стояла пара низких длинных столов. Вместо сидений на земляном полу расстелили суконные подстилки. Ишван и Муша заняли самые почетные места – со стороны урдэна. Христина подала горячий щавелевый суп, заправленный яйцами, с мясом и картошкой. За обед уселись одни мужчины. Женщины ели отдельно и позже. Так велел обычай. С незапамятных времен цыгане считали женщину существом нечистым – с момента свадьбы и вплоть до старости. «Нечистыми» были ее юбки и обувь. Все, до чего она ими касалась, становилось таким же. Цыганки и сами твердо верили в это и, боясь опоганить собственное имущество, ходили осторожно. Не дай бог кому наступить на оглоблю, задеть самовар или что-то такое. Мигом начиналось: «Куда смотрела? Где глаза твои были?!» Самовар продавали, оглоблю меняли…

Позапрошлой зимой Кирилешти голодали. Табор сидел на урезанном пайке. Казалось, воробушки клюют больше! Свои скудные запасы харчей Дятел хранил в деревянном сундуке. Однажды днем заходит он в цэру – и что же видит: жена Сорока взобралась на сундук и сидит-мечтает! В своей юбке поганой! На его сундуке! А сундук с едой! Дятла едва не хватил кондратий. Таборные мужики до сих пор недоумевают, почему он Сороке синяков не наставил. У некоторых такая снисходительность вызвала даже резкое порицание и осуждение, однако Дятел извинял жене многое – за красоту. Простил и на этот раз, хотя сундук с провиантом пришлось скинуть гажам за смешную цену – лишь бы избавиться поскорей от «нечистой» вещи. После этого пару суток Дятел с женой держали зубы на полке, но не ругались – разве что животы у них друг на дружку сердито урчали, да с той поры к Сороке приклеилась новая кличка – Сорока-Кормилица.

Впрочем, это все – дела прошлые, а сейчас всех интересовало, отдаст Ишван свою дочку за Драго или отпустит сватов ни с чем. Кузнец, расчетливо подогревая в соплеменниках нетерпение, поставил плоску перед собой и выжидающе посмотрел на Мушу.

– Да, ты правильно понял, – протянул Христофоров. – Хотим с вами породниться, чтобы наши дети сошлись друг с другом и жили вместе, как хлеб и соль.

– Дело хорошее, только подумать надо.

– Чего ж тут думать, туда-сюда?

– Молода еще невеста, и одна она у нас в семье дочка…

– Да ведь все равно когда-нибудь расстаться придется. Я тебе пятьсот золотых отсыплю – нефальшивых! Лишь бы наших детей ты благословил на женитьбу.