Куры не летают (сборник)

Мне нравился осенний двор, когда жители нашего дома запасались на зиму разными солениями – солили арбузы, помидоры, капусту, яблоки. Приносили и привозили их, кто откуда мог. Запахи мятых помидоров и битых арбузов со стихийных базарчиков на улицах частного сектора Екатериновки наполняли все вокруг – здания, двор и соседние улицы.

Перед подвалами стояли бочки, заносили мешки с картофелем, складывались закатанные банки с помидорами, баклажанами, салатами.

Люди готовились к зиме.

3.

Школа, в которую я начал ходить в третий класс, была с украинским языком обучения. Пристроилась она на тихой улице, которая начиналась от площади Артема.

На площади, как водится, стоял большой памятник Артему – местному революционеру и, кажется, герою гражданской войны. А за Артемом – надпись на Доме культуры Саксаганского района: «Искусство принадлежит народу» (памятник, как образец искусства, и стоял здесь для того, чтобы народ мог смотреть на него ежедневно).

Основной контингент школы состоял из детей шахтеров и разнорабочих, иногда горных инженеров или учителей. Самым жутким местом в той школе был уличный туалет, расположенный рядом со спортплощадкой, где проводились уроки физкультуры, игры в футбол и изредка – кросс.

За туалетом собирались старшеклассники, чтобы покурить или для выяснения отношений. Оттуда всегда ужасно несло хлоркой. Почему-то криворожская шпана любила шастать задними дворами к закоулкам, спрятанным от посторонних взглядов. Именно за туалетом они и встречались с теми, кто ни в какие школы не ходил. Это был стихийно организованный криминалитет – подростковые шайки, которые пополнялись хлопцами из неблагополучных семей (преимущественно сиротами, детьми матерей-одиночек, теми, у кого кто-то из родителей сидел, или беглецами из домов-интернатов). Они промышляли разными способами: воровали, отбирали деньги у тех, кто послабее и младше их, играли в карты. Иногда общались с «химиками», у которых набирались разнообразного криминального опыта. Как известно, еще до 50-х страна, в которой мы жили, была сплошным «лагерем», поэтому криминальная психология больших промышленных городов была вполне жизнеспособной. Чаще всех в тех местах появлялся некий жестокий и отчаянный пацан О., который вследствие небрежного обращения со взрывчаткой, украденной в карьере, имел повреждения пальцев рук и лица. Его биография начиналась в нашей школе, и им вскоре заинтересовалась детская комната милиции, в стенах которой он и встретил свое совершеннолетие. Однако О., по сравнению с тремя молодыми бандитами, которые держали в страхе наш микрорайон, был попросту пацаном и слабаком. Те трое поставили свое криминальное ремесло на взрослую ногу. Они не просто вымогали деньги или отбирали вещи – они были заняты серьезным криминалом: наркотики, грабеж магазинов, кражи взрывчатки с шахт и карьеров. Для развлечения приходили к туалету, чтобы рассказать о своих «геройствах» и поиздеваться над нами, шпаной, малолетками, которые, несмотря на явный страх, все-таки ими восторгались – за отвагу и взрослость, за их пусть и недозволенное, криминальное, но все-таки ощущение свободы. Иногда они вершили самосуды, поскольку кто-нибудь более или менее приближенный к ним мог им пожаловаться на что-нибудь.

В этот раз Орел, Шкет и Рыба появились неожиданно, когда заканчивался урок физкультуры. Как правило, минут за десять до конца урока учитель физкультуры собирал баскетбольные и волейбольные мячи, просил нескольких учениц помочь ему – и нес в школу. Футбольные мячи школьным инвентарем не были: школьные исчезали сразу, поэтому мячи кто-то приносил свои. Урок физкультуры всегда был последним, после урока в школьную форму уже никто не переодевался, а шлепали домой в спортивной – трусы, футболка с номером, кеды и гетры.

Орел кликнул вратаря, и когда тот увидел, кто его зовет, побледнел.

– Ка-азел! Давай сюда!

Вратарь, спешно покидая футбольные ворота, успел предупредить защитников. Игра мгновенно остановилась. Запыхавшиеся футболисты стали собираться по домам.

Рыба вытянул из кармана рогатку и несколько камней.

Шкет уже поблескивал финкой, а Орел, затянувшись сигареткой и пустив дым в лицо вратарю, процедил сквозь зубы:

– Слышь, ка-азел! Приведи Жеку!

Жека был самым сильным в классе, и от него всем перепадало. Не у всех он вызывал симпатии, но мы поняли, что на Жеку кто-то нажаловался и его ждет расправа.

Вратарь послушно поплелся к Жеке и, не доходя несколько шагов, произнес глухим голосом:

– Жек, там… ну… этот… – и показал, кто и где его ждет.

Жека вытер футболкой пот с лица, взял портфель и двинул к троице, поджидавшей свою жертву.

– А почему не убег? – помахивая перед Жекой финкой, ехидно спрашивает Шкет.

Рыба заходит ему за спину, а Орел молча покуривает свою сигаретку. Потом сплевывает окурок, который перелетает через Жекино плечо.

– Ну что, хорек? – деловито спрашивает Орел.

– А чё нада? – почти без боязни спрашивает Жека.

– Ты, падла, у Кольки мопед стырил?

– Так он проиграл мне его в карты!

– Ко-о-оль! – кричит Орел.

К ним тотчас подбегает белобрысый веснушчатый Колька, который живет без отца с матерью и сестрой. У его сестры (по его рассказам) подночевывает один клиент, который недавно вышел на волю и хочет устроить личную жизнь. Колькина сестра ему в этом способствует. А мать все время устраивает скандалы, чтобы они расписались. Колька пожаловался на Жеку новому «родственнику», но тот, чтобы преждевременно не светиться перед ментами, решил договориться с малолетками. Вот Орел, Шкет и Рыба теперь с этим и разбираются.

– Ко-о-оль, – тянет лениво Орел, – этот хорек говорит, что ты мопед ему в карты проиграл.

– Да, в карты я проиграл деньги и должен ему. Прошлой весной мы вместе ездили на рыбалку, стырили удочки и леску у его соседа. Поехали на моем мопеде, еще на Екатериновке от ментов тикали. После рыбалки Жека предложил поиграть в буру. У меня в карманах уже было пусто, я и заложил мопед.

Орел чешет за ухом мизинцем с удлиненным (до полутора сантиметров) ногтем.

– Короче, Жека: мопед надо вернуть.

– Я мопед продал.

– Заберешь и вернешь. Понял?

– Как я заберу? Я того пацана всего раза два встречал, он с 95-го квартала или из Соцгорода.

Перед лицом Жеки мгновенно блеснуло лезвие финки.

Орел, расстегнув летнюю курточку, достает из широкого, специально пришитого внутреннего кармана обрез.

– Убью, сука! Мопед завтра у Коляна! Все!

– Отсосешь, – спокойно отвечает Жека, получает обрезом резкий удар по голове и падает лицом в гравий беговой дорожки.

Рыба и Шкет тянут бесчувственного Жеку за туалет.

Орел поднимает вверх обрез и кричит:

– Все домой! Перестреляю, суки!

Жека не приходил в школу две недели. Все это время работники Детской комнаты милиции тягали нас на допросы, так и не выяснив, ни кто бил Жеку, ни сколько их было, ни их имен.

Одна из учительниц была гермафродиткой. Она старательно, как мужик, брила свои щеки, о ней ходили разные сплетни, вроде она один день женщина, а другой – мужчина. Я в это не верил. Мне казалось, что, если бы она хоть день была мужчиной, то должна была бы явиться в школу в мужском костюме.

Учительница зоологии, которая мечтала только о пенсии, всегда объясняя нам что-то о скелетах рыб или о строении млекопитающих, срывалась на истерику, когда кто-то не так себя вел. Она брала в руки указку и била ею по столу, выкрикивая весь свой словарный запас: скотина! нахалюга! враг народа! Выражение враг народа я понял позднее и думаю, что она его вынесла из своего сталинского детства. В то время «враги народа» случались повсюду.

Остальные учителя не запомнились ничем особенным, так как, возможно, по сути были людьми гуманными, хотя и угнетенными – годами педагогического труда.

На уроках и переменах, когда получалось, мы только тем и занимались, что играли в фантики. Для этого мы запасались шоколадными обертками с картинкой «Аленки» или «Чайки», сгибая их соответствующим образом, и устраивали баталии на старых подоконниках. Необходим был партнер – скажем, оба клали на подоконник свои фантики, сложенной стороной вверх, и нужно было ударить ладонью так, чтобы оба фантика подбросило в воздух от твоего удара и двумя «Аленками» они посмотрели на тебя. Если это удавалось, то ты выигрывал и забирал «Аленку» соперника себе. Хлопки детских ладоней наполняли школу, а учителя за эту игру снижали оценку по поведению, приводили для беседы в учительскую или к самому директору школы, но ничего не помогало. Мы продолжали собирать шоколадные обертки и стучали по подоконникам, как ненормальные.

Другой моей страстью было собирание фотографий с иностранными музыкальными группами. Дельцы, которые приторговывали этим товаром, часто подходили к нашей школе и, поджидая нас, потенциальных клиентов, крутились или возле туалетов, или за невысоким заборчиком перед школой. На фотографиях, как правило, стояли патлатые рок-музыканты в узких темных штанах с гитарами на фоне ударных инструментов. Качество снимков всегда оставляло желать лучшего – все это бесконечно переснималось из привозных заграничных журналов студентами или стажерами из стран, ставших на путь социализма, потом размножалось и продавалось. Среди криворожских подростков считалось необыкновенно престижным иметь несколько десятков таких фотографий, хотя и стоили они недешево. Все зависело от размера фоток и кто на них был изображен. Обычно фотка стоила 50 копеек, а большая – рубль. Это были немалые деньги, и поскольку школьные обеды покупались на месяц вперед, то карманных денег у меня практически не было. Поэтому нужно было их доставать – то ли припрятать сдачу за покупку в магазине, то ли выиграть в лотерею «Спринт». Билеты этой лотереи вместе с зелеными томами Леонида Ильича Брежнева «Ленинским курсом» продавались повсюду в киосках «Союзпечати». Я прятал эти фотографии от родителей, потому что знал: если они их найдут, то запоют свою вечную песню, мол, у других дети собирают что-то полезное – марки или значки, а я – черт знает что. Со временем у меня появилось много этих фотографий, и я мог выменивать их на другие, понравившиеся мне.

Всматриваясь в эти фотографии с патлатыми музыкантами, микрофонами, гитарами и ударными инструментами, я старался услышать их музыку, – но она не звучала.

4.

Мама преподавала в двух школах музыку и тягала с собой баян и ноты.