– А мало ли, не каждый день во дворце царском побываешь.
– А ты каждый бочке кланяйся, за нас обоих, дворец ведь.
– Да уж, бочки тут всем на зависть. В Ливнах бы пару таких мне кто бы дал, богаче меня кабатчика бы не было.
– А ты что же, и этим промышлял?
– Куда там, с двумя девками в деревне жил.
– С двумя девками – оно и неплохо. Чего же ты их бросил?
– Да девки-то, одно название: одной пятьдесят, а другой, почитай, к семидесяти уже. Не сподобил Господь их с замужеством, вот и девки. По хозяйству справные, а все же бабы. Ну а я, грешный, и сам поле пахал иной раз.
– Молчи, Архип, не вводи в грех.
– Матвей, а может, не пойдем никуда? Вернемся в сад, уж больно хорош.
– Эх… А пойдем. В какую бишь нам сторону?
– Туда! – уверено заявил Архип, и друзья поспешили вперед по еще одному длинному темному подклету. Никто из них не удивился, когда пробродив с целый час, хотя и не скучая, они вновь, повернув за угол, столкнулись с тем же самым длинноволосым хранителем подземных сокровищ, который и теперь совершенно не был удивлен их появлением.
– Заплутали? Немудрено. Теперь получше слушайте, и запоминайте: прямо, и налево первый поворот. Вроде бы даже для вас не сложно. Только не направо, а налево, бояре. Да кадушки у выхода оставьте, Христом Богом прошу.
– Вот спасибо, твое степенство, выручил!
– Ты уж нас прости, дурней, нам на Москве не в обычай! – добавил Архип.
Артемонов с Хитровым решительно пошли вперед, и вскоре, разумеется, свернули направо. Впереди, впрочем, показался смутный уличный свет, на который они и поспешили. Здесь они увидели уже не увитую ветвями и засыпанную землей, а самую обычную дверь, через которую вышли под своды каменной арки. Перед ними открылся живописный вид на часть Кремля и Москвы, вплоть до пригородов. Сразу под ними, чуть левее, лежал тот самый сад, в котором они были, совсем маленький и плотно огороженный каменным забором – как могли они там плутать так долго, было уму непостижимо. Садик казался красивым и отсюда: тонкие, заснеженные ветви деревьев и полурастаявшие осколки льда на пруду напоминали гравировку по серебру. Прямо перед ними спускалась вниз дорожка, которая вела к Водовзводной башне, возле которой расположились обширные дворцовые портомойни. Сразу за кремлевской стеной виднелось свинцово-серое зеркало Неглинки, точнее говоря, располагавшегося у впадения в Москву Лебяжьего пруда. Он тоже был окружен деревьями, но не заснеженными, а голыми и черными, в основном кустистыми ивами, клубы веток которых спускались прямо в полузамерзшую у берегов воду. Там же, по берегам, стояли бревенчатые хатки лебедей, срубленные как небольшие избы, а сами лебеди, не смущаясь непогодой, прохаживались по берегу или неторопливо плавали в пруду. Водопад у плотины, образованной мостом к Боровицкой башне, издавал непрерывный, но негромкий и приятный шум. Дальше, за Неглинкой, виднелась большая слобода Царева города, избы которой становились все реже и реже по мере удаления от Кремля, и где-то на горизонте упирались в едва видный вал, за которым уже опускалось в мартовский холодный туман тусклое, бело-желтое закатное солнце. Еще дальше на запад виднелись очертания нескольких стоящих рядом исполинских мельниц, построенных, видно, для хвастовства перед соседями каким-то сельским богачом. Но дорожка, шедшая от выхода из винных подвалов вниз к Водовзводной, заканчивалась именно бревенчатыми портомойнями, где кипела в это время работа, наблюдая за которой Артемонов и Хитров начали, наконец, понимать, к чему относились слова виночерпия о безобразиях по женской части. Мытьем царских и великокняжеских порток занималось с полсотни баб и девок, которые при такой грязной работе переставали чего-либо стесняться, и были раздеты ровно настолько, насколько позволяла суровая мартовская погода. Иными словами, по московским меркам, портомои работали почти голыми. Матвей с Архипом довольно хмыкнули, подкрутили усы, и направились прямо к бесстыдницам, по дороге обсуждая и сравнивая их достоинства. Матвею приглянулась высокая и статная, и даже чуть полноватая руководительница работ с длинной светлой косой, которая в основном стояла уперев руки в боки и руководила своими подопечными, но, когда приходилось, и она показывала мастерство стирки. Архип же приметил небольшую молодую крестьянку, которую, по ее скромности и незаметности, и увидеть было сложно, и многословно выражал Матвею свое восхищение ее темно-русыми волнистыми волосами и большими карими глазами. Тому деревенская девка казалась скучной, мелкой и неказистой, но сейчас он довольно кивал, поскольку не хотел никому портить настроение и спорить с товарищем. Они не торопясь спускались по склону, стараясь придать себе насколько возможно бравый вид. В это же время солнце вышло из-за туч и осветило все вокруг так, что даже блеклый снег заиграл каким-то красками и как будто подтаял, и можно было на миг подумать, что уже началась весна. Портомои, между тем, совершенно не замечали друзей, хотя и не могли уже не видеть их приближения. Даже обычная стыдливость почему-то не заставляла их скрыться с глаз незнакомых мужчин. Все это было странно, но Артемонов с Хитровым, не теряя задора, подходили все ближе.
– Бог в помощь, сударыни!
Можно было подумать, что вино из странного кремлевского подвала обладало свойством делать людей невидимыми – так мало внимания обратили женщины и на появление Архипа с Матвеем, и на их слова. Ни одна из них не изменила позы, ни одна не подняла взгляда, ни одна не сказала ни слова. Положение было весьма глупым, и Артемонов с Хитровым уже начали краснеть и переглядываться, когда вдруг ближайшая к ним скуластая и косоглазая девка вдруг поднялась с места с огромной корзиной мокрого белья в руках, подошла к ним, и без лишних разговоров сунула корзину в руки Архипу. На его вопросительный взгляд она отвечала:
– Новенькой что ль? На Конюшенной неси, там скажут.
После этого она, прихрамывая, отошла к мосткам и увлеченно погрузилась в стирку, а все прочие портомои также продолжали свою усердную работу. Друзьям ничего не оставалось, как поплестись с корзинкой вверх по крутому склону где виднелось длинное здание, снизу каменное, а сверху – деревянное, в котором, судя по запаху и раздававшемуся оттуда беспрерывному ржанию, можно было угадать одну из главных царских сокровищниц – знаменитый Конюшенный дворец.
– Надо было бы с лаской к ним, спросить о чем-нибудь: как, мол, вам, девоньки, работается. А мы…
–Брось ты, Архип, после драки кулаками махать. Они и бояр по ста штук в день видят, что им такие оборванцы. Да и заняты: думаешь, они там женихов сидят ждут?
На Конюшенном дворе кипела жизнь: десятки людей в страшной суете бегали вокруг большого здания, мимо проводили в поводу или верхом коней, да таких, которых Архип с Матвеем раньше и не видывали, ехали, скрипя, огромные фуры с сеном и другим кормом. Все это поглощали исполинские ворота, не менее трех саженей в высоту.
– Парень, а куда бы нам это? – поинтересовался Архип у пробегавшего мимо запыхавшегося конюха, поднося ему поближе к лицу корзину с бельем.
– А что же это у вас, попоны или порты рейтарские? Или, может, это с Житного дворца? Уж вы меня простите, бояре, не могу знать. Коли кто вам стирать давал, у тех и спросите, а если и они не ведают, то уж тогда и никто не знает.
Угостив друзей этой мудрой сентенцией, конюх убежал по своим срочным делам, и Артемонов с Хитровым вновь остались одни в равнодушном к ним муравейнике. Может, еще долго мыкались бы они с треклятой корзиной, если бы, заслышав знакомое ржание, Архип вдруг не замер, оглядывая все по сторонам.
– Джаметка! Родной, вот ты где!
Хитров присвистнул по-особому, и конь, которого вел куда-то конюх в красном кафтане с орлом, немедленно вырвался из повода и подскакал к своему старому хозяину. Архип отставил корзину в сторону, любовно потрепал скакуна за гриву, и, недолго думая, вскочил тому на спину. Матвей с ужасом смотрел на это, думая, что если до сих пор они были всего лишь обидчиками приказных дьяков да сторожевых стрельцов, то теперь они повинны в краже лошади с государевых конюшен, а это почти равносильно покушению на особу государя. В лучшем для них случае, и учитывая мягкий нрав правящего монарха, за такое можно было отделаться отсечением рук и ног.
– Архипка, слезай! Слезай, дурачина! Скажи – пошутил!
Но Архип стал неудержим, он носился на Джаметке по кругу, а за ним, матерясь и поминутно поскальзываясь, носилось сначала пара конюхов, а потом все больше и больше всякого дворцового народу – эта бессмысленная круговерть, как водяная воронка, с каждым оборотом расширялась и вовлекала новых участников. Матвей уже хотел в отчаянии махнуть рукой, как вдруг заметил приближающихся сверху, с самой вершины холма, от царских палат, тот самый караул стрельцов.
– Эх ты, черт, дьявол, да пропадите вы! – в отчаянии забормотал Артемонов и, растолкав бестолковых преследователей Архипа, вскочил позади него на спину коня.
– Гони теперь! Да не сюда, прямо.
И они помчались к Боровицкой башне, пробиваясь через плотную толпу, а все три дюжины преследователей устремились за ними. От ворот к дворцам – Хлебенному, Сытному и другим – тянулась нескончаемая череда огромных телег, наполненных доверху свиными и говяжьими тушами, битой птицей, различными овощами и фруктами – даром, что и в самом Кремле их выращивалось немало – бочками, бревнами, соломой, сеном, и еще неисчислимым множеством всякой всячины для царского обихода. Джаметке приходилось на огромной скорости обходить эти телеги, для чего он не раз выскакивал на грязный и обледенелый склон холма, и только чудом не съехал по нему вниз вместе со своими всадниками. Народ в этой части Кремля, однако, был на редкость привычным к виду скачущих куда-то на обезумевшем коне всадников, поскольку сидевшие на возах степенные мужики не только не пугались этой скачки, но и не очень-то обращали на нее внимание. Преследователи остались далеко позади, а впереди уже показалась такая уродливая, но такая теперь желанная Боровицкая башня, увешанная образами, как ярмарочный столб – игрушками. Особенно притягивал взгляд проем ворот, за которым, как будто, стоило лишь попасть туда, должны были закончиться все беды Матвея и Архипа. Но путь к воротам теперь преграждали несколько особенно огромных и неказистых телег, которые сам черт, видно, послал в это время в Кремль. Из одной из них, ближайшей, топорщились во все стороны пучки каких-то веток, похоже, доставлявшихся к царским баням веников, которые, как ни старайся, нельзя было объехать без того, чтобы не изодрать всю одежду. Это и случилось с Архипом и Матвеем, но, кроме того, их со всех сторон облепило листьями и небольшими веточками, окончательно придав им вид разгулявшихся леших. Чудовищное скачущее создание, обдавая всех встречных пухом и ворохом листьев, приблизилось еще на несколько саженей к воротам, но тут ждала новая беда: навстречу двигался воз, груженый бревнами, недостаточно длинными, чтобы укладывать их вдоль телеги, но достаточно короткими, чтобы свалить их поперек. Унылый вид возницы говорил о том, что по дороге ему немало досталось за такую неудачную укладку груза, но теперь он уже смирился со своей судьбой, и смотрел куда-то на дорогу прямо себе под ноги, не обращая внимания на громкие крики Матвея и Архипа.
– Держись, Матвей Сергеевич, держись, родной!
Артемонов, как ни высоко он оценивал джаметкины способности, не верил, что тот перемахнет бревна, находившиеся почти на высоте человеческого роста, а потому уже видел себя в канаве, всего переломанного, однако когда он открыл глаза, то оказалось, что страшная телега осталась позади, а Джаметка по-прежнему мчится вперед. Всего ничего оставалось до ворот, но на пути было еще одно препятствие: к башне вел крутой склон, и весь он был покрыт слоем блестящего, почти не тронутого таянием льда. Это был приговор: Джаметку на такой скорости не свернешь быстро на обочину, да и там его не ждет ничего хорошего. Если же конь окажется на льду, то уже через пару мгновений он, в крови и с переломанными ногами, будет лежать внизу около башни, а вот где будут в это время Матвей с Архипом… Но Артемонов недооценивал ливненских аргамаков, и поклялся себе, после этого случая, уж точно не жмурить больше глаза. Умное животное само, увидев огромное зеркало льда, почти остановилось, потом потихоньку, шагом, перебралось на более безопасную часть дороги, и шажок за шажком спустилось вниз.
– Ты еще, Матвей, не видал, что они у нас на Масленицу выделывают! – гордо заметил Архип.
Спасение! Джаметка выбрался на ровную поверхность и с удвоенной силой, припадая к земле, как борзая, устремился к воротам. Его всадники воспряли духом, выпрямили спины, стряхнули с себя по паре особенно надоедливых дубовых веток, и уже приготовились ворваться под своды Боровицкой башни, как всем их надеждам пришел конец. Узкий створ ворот был перетянут ржавыми цепями, внизу, вверху, и крест-накрест, а в стороне от них стояли стрельцы – те самые, от которых по всему Кремлю бегали уже так долго Матвей с Архипом.
Лихой Джаметка и сам понял, что пора останавливаться, уперся передними копытами в подтаявший снег, фыркнул, и доехал волоком до самого стрелецкого головы. Тот стоял не шелохнувшись. Он лишь кивнул головой, и Архип с Матвеем понуро слезли с лошади. Они молча погладывали на стрельца, молчал и он. Мимо ехали и ехали, не сбавляя хода, все новые и новые возы, и тащились тяжело в замерзшую гору насквозь потные, несмотря на холодную погоду, мужики с корзинами и тюками на спинах. Носились туда-сюда с неимоверной скоростью подымочники, сытники, конюхи, куретники, помясы и прочие бесчисленные служители царского дворца в красных кафтанах с орлами, а многие и в самом обычном мужицком платье. Но колоритная сцена, разворачивавшаяся на их глазах, нисколько не привлекала внимания никого из них.
– Ну что же, судари, набегались, или еще где в Кремле не бывали? Бегите, мы подождем. Торопиться-то некуда.
Голос и внешность стрельца и Матвею, и особенно Архипу, показался очень знакомым – до того, что Хитров даже изменил своей обычной привычке забалтывать противника, и стал, молча, искоса бросать на Артемонова удивленные и как будто оценивающие взгляды. Матвей же до поры до времени стоял, мрачно опустив голову и рассматривая полурастаявший снег, дорожную грязь да потрескавшиеся сапоги стрельцов, но стоило ему поднять взгляд на стрелецкого голову, как выражение изумления и страха молниеносно отразилось в его глазах.
– Но нет… – одновременно пробормотали Артемонов и стрелец, а суровое и грубое лицо последнего вдруг расплылось в удивленной улыбке.
– Матюшка?!
– Да нет же, Мирон, не может этого быть!
– Да как же не может, еще как может, что же я – Артемонова от Свиньина, Кошкина и Собакина не отличу? Иди-ка сюда, лягушонок!
К полному изумлению рядовых стрельцов, некоторые из которых стояли с приоткрытыми ртами, а которые поумнее – просто вытаращив глаза, царев стременной полусотенный принялся обнимать государственного преступника, за которым уже не один час они вели тяжелую погоню, то страдая от извозчичьей оглобли, то протирая и без того потрепанные казенные кафтаны на крутых кремлевских склонах. Мирон Артемонов, стоило с его лица сойти привычному казенному равнодушию и черствости, превратился в постаревшую, поседевшую и, прямо сказать, побитую жизнью копию брата. Он немногим был старше Матвея, но, видать, стрелецкая служба, даже и в Кремле, была все же потяжелее купецкой доли.
– Так-так, но давай, все же, и в грамоту заглянем. Служба!
Мирон извлек из-за пазухи грамоту, которую, неизвестно, как и когда успев, передали ему обиженные дьяки. Опытный Мирон знал, что подобные грамоты были заготовлены у крапивного семени на все случаи, поэтому, в отличие от вновь помрачневших Матвея и Архипа, был весел. Подчиненные же старшего Артемонова и вовсе стояли с выражением лиц посетителей балагана, приготовившихся к привычному развлечению. Один из них, здоровенный и, по всему видно, деревенский детина, не выдержал, и прыснул в кулак еще до того, как Мирон начал читать. Тот строго глянул на детину, покачал безнадежно головой, и приступил, пропуская самые скучные дьяческие пассажи:
– «Сии злые и пронырливые злодеи… обманом в Государев и его милости боярина Ильи Даниловича Иноземский Приказ проникнув… матерной лаею, меня, холопа государева, дьяка Полуэхта Кузьмина сына Калинина да товарища моего, площадного подьячего Сеньку Петрова, лаяли, да грозились до смерти прибить… да похитили денег две полушки, кувшин квасу и четверть старого калача, и мы, государевы холопи, оттого чуть голодной смертью не померли… да влыгались они, воры, в высокое имя боярина и окольничего Богдана Матвеевича Хитрово, государева ближнего человека… Просим нас, холопов государевых, от таких воровских людей уберечь, и достойною казнью тех воров казнить».
Подождав, пока веселый смех стрельцов утихнет (смеялись, впрочем, одни стрельцы, но отнюдь не Матвей с Архипом), Мирон задорно взглянул на погрустневших приятелей, и сказал:
– Да, это дыба, конечно… Но у меня на тебя, братец, другие виды!
Глава 10