Валлия

– А вот завтра и решим, Матвей у нас мужик умный, на три головы легче думается. Всё! Спать! А то что-то у меня голова не соображает, – Марта вышла из кухни.

– Конечно, целый день за компьютером сидеть, – проворчала я, потягиваясь.

– Я всё слышу! – донеслось из глубины дома.

День выдался насыщенный. С утра пораньше Марта пригласила деда Матвея и, после сытного завтрака, рассказала ему мою историю, причём включая некоторые моменты, которые я бы точно рассказывать не стала. Например, как я один раз пока Марта отсутствовала, чуть не уехала из стаи. Хорошо хоть про последние события не упомянула.

Матвей слушал молча, периодически оглаживая широкой ладонью бороду. В конце рассказа задумался ненадолго, а потом неожиданно улыбнулся, наклонился ко мне и заговорщически проговорил:

– Небоись. Вот проводишь Марту, так загуляем! Я-то толк в этом знаю! – и подмигнул. Я от такого заявления закашлялась, а они с Мартой рассмеялись.

– Ну а насчёт жителей становки,… скажете, что приболел я серьёзно. Лия значит, меня лечить осталась, пока мне не станет легче, здесь будет жить, а потом тоже в стаю вернётся.

Мы с Мартой переглянулись, как всегда самое простое решение задачи на поверхности.

На следующий день Марта уехала в стаю. На первых порах решено было, что дня на три, четыре, а потом как получится. Днём я занималась травами с Есенией и Дарьей, и даже удалось чуть их разговорить. Завтракала, обедала и ужинала у деда Матвея, мы даже разделили обязанности, и некое дежурство установили по приготовлению пищи. Только вот ночами одиноко было – хоть волчицей вой.

До конца марта единственным просветом в моей словно сонно-замершей жизни стали мои частые прогулки по лесу, иногда с Матвеем, иногда с приезжающими Мартой или Лёшкой. Несколько раз брат оставался на пару, тройку дней. С его телефона я даже разговаривала с Алиной, но к моему огромному разочарованию, той теплоты и лёгкости, что была раньше между нами, уже не было. Но я не отчаивалась, надеялась, что спустя время она сможет понять меня.

А ещё я рисовала, писала. Не удержалась и от скуки распаковала подарок Максима. Казалось, только на холсте могу выплеснуть свои сомнения или тревоги. Это стало моей отдушиной в череде серых дней. Пейзажи зимнего леса изобиловали тёмными тонами: серые тучи над чернеющей громадой леса, голые деревья сучьями-руками царапали, цепляли низкое зимнее небо.

Марта – только ей я разрешала изредка смотреть на свою «мазню» – тяжело вздыхала и пыталась всеми силами меня отвлечь. Но даже ей я не показывала портреты!

Когда особенно сильно накатывала тоска, я пряталась и рисовала: чётко, скрупулёзно прорисовывая каждую чёрточку, деталь, стараясь ярче, правдоподобнее выразить эмоции одного лица, которое мне снилось ночами, вместе с волшебными касаниями, поцелуями и разрывали душу. Как бы я ни старалась забыть, хотя бы переключиться на что-либо иное, у меня не получалось!

Сдавшись, чтобы хоть как-то выразить мучавшую меня тоску, опять брала в руки карандаши. Разозлившись на себя, собрав все портреты – сжигала! Но были и те, на которые рука, как бы зла я ни была, так и не поднялась.

Их я спрятала в свой шкаф, для надёжности сложив сверху вещи. Но иногда всё же доставала. Сидя на полу, опершись спиной на шкаф и расправив слегка помятые листы на коленях, проводила кончиком пальца по линиям лица, глаз, губ, вспоминая какие они мягкие и как сладко к ним прикасаться своими губами. Как до безумия хочется снова приподняться на носочки и поцеловать.

Одним днём вспомнился мой первый поцелуй; я тогда училась в десятом классе и мы с мамой в середине зимы приехали в забытый всеми богами маленький городок в центральной части страны. Дороги с разбитым асфальтом, лужи, грязь, серые от времени и непогоды дома встретили нас.

В школе ученики не отнеслись ко мне приветливо – впрочем, как и обычно. С самого первого дня мне присвоили кличку «Квазимодо». Тем удивительнее было, что на меня обратил внимание местная «звезда», мечта всех девчонок школы – одиннадцатиклассник Юра.

Как я краснела и заикалась, когда он заговаривал со мной… Через полмесяца, за несколько дней до Нового года, после уроков он, встретив меня в пустынном коридоре школы, поцеловал. В тот момент это казалось сказкой, но сейчас уже понимаю: не от ощущений, а от понимания того, что ОН! мечта всех девчонок школы целует меня! Как я летела домой окрылённая, счастливая в своей наивности. От воспоминаний стало горько: потому как на следующий день мне в спину неслось уже – «Квазимодо-шлюха». Потом уже узнала, что он поспорил на поцелуй с той на кого укажет его оппонент и девчонка ему не откажет.

«Не откажет», да я в тот момент готова была рухнуть к его ногам, – маленькая, влюблённая, наивная дурочка! Со школы в тот день я сбежала, а на следующий день проходящие мимо под окнами подростки кричали разные мерзости про меня.

Мама. Я думала, надеялась, что она меня утешит, но, узнав о случившемся, она меня наказала. Звонко отвешивая пощёчины, повторяла: «Не привлекай к себе внимание! Чему я тебя учила? Не смей привлекать к себе внимания!».

С того дня я закрылась, замкнулась в себе, окончательно поняла: доверять никому нельзя и никогда не рассчитывать на жалость! Но время меня ничему не учит.

Будучи на первом курсе, мне, как и любой молодой девчонке, хотелось любви, а я несколько раз замечала заинтересованные взгляды сокурсника Витьки Максутова. Обычный парень, долговязый, лицо угловатое, немного вытянутое.

Однажды он пригласил в кафе, и у меня промелькнула мысль: «Почему бы и нет? Он не красавец, да я тоже не фотомодель, далека от этого образа». Когда он меня проводил до двери подъезда и поцеловал, я не сопротивлялась. Но целоваться с ним оказалось противно: гладкий, скользкий язык скользнувший в мой рот, вкупе с обилием слюны, чуть не вызвал рвотные позывы.

Второй мой поцелуй тоже оказался неудачным, и даже когда через некоторое время я узнала, что он рассказывает всем своим знакомым что спал со мной и в итоге: «Бросил эту страхолюдину», мне было всё равно. Я равнодушно слушала сплетни и смешки за спиной.

А вот поцелуй с Максимом – это была настоящая сказка! Только кто же не знает что сказки это выдумки, и я не должна думать о нём, не должна! Но почему-то не получается.

Задумывалась, почему? Почему я встретила и влюбилась именно в него? Вспоминала свой сон: где я пробиралась через чёрный, словно мёртвый лес к горевшему вдали огоньку и голос Создательницы?: «Верь ему!», «Верь своему сердцу, глупая!» Моё сердце принадлежит Максиму, и верить ему? Но он женат!

Как так получилось, что именно его мой отец попросил позаботиться обо мне и маме?

Алина когда-то рассказывала, что Максим приехал в стаю буквально за день до нападения на альфу. Почему он не задержался где-либо или не приехал позже?

Может это моё испытание? Смогу ли я бороться за свою любовь ценой чужого счастья? Даже если он предложит развестись ради меня, приму ли?

Вспоминала рассказ Лёши и понимала: нет, не смогу. Хотя о чём это я? Развестись? Три раза «Ха»! В лучшем случае предложит стать его любовницей. Вытирала непрошенные, но ожидаемые слёзы, убирала листы обратно и, как узник, считала дни до конца оговоренного с братом срока.

Весна выдалась ранняя, уже с крыш вовсю капала вода, скатываясь по сосулькам. Глубокие сугробы быстро растаяли и вода, не успевая впитываться в землю, растеклась и от этого дорога превратилась в грязевое месиво.

Но, несмотря на это, душа словно раскрывалась в предвкушении тепла: как земля застелется зеленью и вот уже в радостном удовольствии моя волчица мчится по лесу среди деревьев, кустов подернутых зелёной дымкой, подняв морду, сладко щурится глядя в чистое голубое небо. Таким прозрачно-синим оно может быть только весной.

Марта стала приезжать намного чаще и пыталась научить меня если не видеть, то хотя бы чувствовать жизненные токи просыпающихся после зимнего сна деревьев, стремящихся вверх травинок и первоцветов.

Я старалась, очень! Но получалось неважно. Она успокаивающе уверяла, что надо просто каждодневно заниматься, тренировать энергетическое восприятие. Однажды, зайдя недалеко в лес, присела около дерева на корточки и, обняв ствол, я вслушалась и только еле-еле, на грани сознания чувствовала тоненький поток. О том чтобы управлять, как делала это Марта, даже речи не шло. Хотя бы увидеть, почувствовать более чётко. Такую и застал меня Матвей с корзиной в руках. Присел рядом.

– Ну как?

Открыв глаза и удручённо покачав головой, встала.

– Всё так же, – вздохнула, – Может, у меня вовсе никогда не получится, и я просто зря стараюсь, – прислонилась спиной к дереву и расстроено прикрыла глаза.

– А ты говорила, что носишь артефакт. Покажи-ка его.

Я настороженно на него посмотрела:

– Зачем?

– Да просто покажи, не снимай. Есть у меня догадка.

Я помедлила, но всё-таки достала крестик и на своей ладони показала ему. Он наклонился, внимательно рассмотрел его.

– А ну-ка, переверни его, – осмотрел с другой стороны, и даже прикрыв глаза, чуть наклоняясь к моей ладони, принюхался, – А ты когда последний раз его снимала?

Нахмурилась:

– М-м-м… Я вообще его не снимаю. А что?

Тут он удивлённо вскинул брови:

– Как! А почему? А ну-ка вспомни: что чувствовала до того как его надела и после?

Я, убрав крестик за пазуху, выпрямившись, медленно побрела к становке.

– Мне его надели, когда я болела. Давно. С тех самых пор я его не снимала – это моя защита.

– Знаешь, дочка, – Матвей, приноровившись к моему черепашьему шагу, шёл, задумчиво покачивая головой, – Мне кажется… вернее я чую, что он тебя не только защищает, он тебя закрывает. Вот как дверь либо нараспашку, а с ним она у тебя прикрыта так, что только щёлочка осталась. Артефакт у тебя сильный. Это да, – он опять задумчиво покачал головой, – А здесь чего боишься? Вроде все уже знакомы тебе, чужих в становке редко встретишь.