Почему мы считали это нормальным

Однажды, когда я была в том возрасте, в котором уже спокойно могла оценивать риски полевых дорог, но еще не доставала до педалей, он дал мне порулить. Я сидела у него на коленях, крутила руль с очень важным видом, а он переключал передачи и держал ногу на газу.

Я была полна гордости, щенячьего восторга и благоговения перед этим чудесным механизмом, которым я управляю. Но в какой-то момент дядя меня спросил:

–Ты видишь дорогу?

–Да. – твердо ответила я.

–Где?

Я долго пыталась объяснить, где именно среди всей этой окружающей нас травы я вижу колею, но потом сдалась. Там, где мы ехали, дороги действительно не было. И вряд ли когда-нибудь была.

Но тем не менее, это воспоминание всегда грело мне душу и сердце, как первый раз, когда я села за руль. За исключением, конечно, того случая, когда я завела дедушкин Москвич и чуть не въехала в забор. Мне было семь, и получила я тогда за это знатно.

В общем и целом, первый день путешествия не был ни чем примечательным. Мы ехали, иногда останавливались. И останавливались намного чаще, чем предполагалось просто потому, что мне все еще требовалась доступность туалета и овсянка. Один раз устроили пикник на обочине. Я помню с какой завистью и с каким невероятным смирением смотрела как все, кроме меня, едят жаренную курицу. Но на этом и заканчиваются все яркие воспоминания того дня. Мы ехали до темноты, где-то нашли бесхозное, никем не занятое поле, и устроились на нем переночевать в спальниках.

Ночь прошла хорошо. Только мне все время казалось, что на меня сел паук, и я не могла нормально заснуть. Ничто в жизни меня не пугало так сильно, как возможность разделить свою кровать с восьмилапым чудовищем.

Все самое прекрасное началось уже после этой ночи. Кукурузные плантации манили к себе и прямо таки просили взять с собой хотя бы несколько початков. Поля золотистых подсолнухов приковывали взгляд и завораживали. (Хотя мне кажется, живи мы радом с подсолнухами, видеть бы их уже не могли.) Появлялись новые растения, трава становилась более высушенной, постепенно исчезали белые березы. Воздух становился все жарче. Все это говорило о том, что мы все ближе и ближе к желанной цели и все дальше от дома.

Вот тут-то мы и начали понимать, что никакие открытые окна нас не спасут от участи промокнуть до нитки от пота, который лился с нас градом. И именно в этот момент я задумалась о том, что возможно, нужно было взять с собой еще одни шорты и еще одну футболку. Когда ты едешь с открытыми окнами по трассе, а здесь уже началась реальная трасса с огромными фурами и выхлопными газами, твои вещи становятся похожи на серые тряпочки, видавшие жизнь на помойке. Серые потому, что я посчитала очень стильным решением напялить на себя только белоснежные ткани.

Возможно, мама меня от этого отговаривала. А может быть, благоразумно промолчала, и позволила совершать свои собственные ошибки. Но каждый раз, выходя на очередной заправке, я чувствовала себя грязным чертенком, невесть как оказавшимся в цивилизованном обществе.

Ехать в жару по трассе без кондиционера оказалось адским мучением. Но мы не унывали. Мы пели! Я уже поняла, что мама не перенесет и полчаса моей музыки, поэтому даже не пыталась под какой-нибудь шумок ее включить. Но мы знали множество прекрасных песен из детских мультиков, и орали их все вместе так, что кто-то неподготовленный наверняка сорвал бы себе связки. Вряд ли это было похоже на пение. Конечно, я вытягивала мелодию, как только могла. Но в машине была еще мама, которая всегда говорила, что ей на ухо наступил медведь. Ваня, у которого как раз ломался голос. Яша, который бросил музыкальную школу и вообще никогда не проявлял интереса к музыке. И дядя, который… А вообще-то он тоже вытягивал как только мог, но басом. Ко всему этому добавлялся дикий шум из-за открытых окон и проезжающих мимо нас машин. Да, мы орали. Но нам было весело.

Мы всегда пели, когда ехали куда-то на машине с семьей. Вне зависимости от состава и музыкального образования. Каждый вкладывался, как только мог. Я вообще не помню, чтобы мы что-то слушали, мы всегда пели сами. Возможно, поэтому у нас такая крепкая семья, ведь мы видели, а точнее слышали друг друга в самом неприглядном виде. Что может быть хуже коверкания нот? Возможно, именно поэтому я так старательно развернула свою музыкальную операцию, в надежде что-то послушать в дороге. Но точно я знаю одно. Вместе нам никогда не бывало скучно.

И мы бы так ехали еще далеко и долго, если бы ни одно НО. В определенный момент мы уткнулись в пробку, тянувшуюся многие километры. И спустя пару часов и несколько метров движения вперед мы поняли, что ехать по трассе без кондиционера было еще не так адски и не так мучительно.

Солнце стояло в зените. Машины стояли на дороге. Мы стояли у машины, сидели в машине, молчали в машине, пытались разговаривать. Ругались на тех, кто поднимает клубы пыли, пытаясь объехать пробку по обочине. Кажется, где-то там, далеко впереди ремонтировали трассу. Но где-то настолько далеко, что видно этого не было. И пока мы плелись, наша шестерка преподнесла еще один сюрприз. Она начала закипать, как выразился дядя.

Периодически он выбегал, брал с собой канистру с водой, открывал капот и проделывал какие-то манипуляции, после которых над капотом поднимались клубы пара. Я не знаю, как мы выглядели со стороны, об этом я не думала. Единственное, что меня тогда волновало – это как называется та деталь, которую он поливает. Зачем он это делает, как он понял, что это нужно и какова вероятность того, что до моря мы не доедем.

В конце концов, мы решили, что в гробу мы видали эту пробку, и нужно из нее выбираться. Свернули в первый попавшийся спуск и поехали по полям, поднимая за собой пыль. На этом этапе мне уже стало все равно, какого цвета моя футболка. Я с удовольствием глотала пыль и высовывала голову из окна навстречу ветру. Само движение хоть куда-нибудь казалось раем, по сравнению с пеклом в цепочке выхлопных труб.

Каким-то образом дядя потом снова нашел трассу. Уже довольно свободную, и позволяющую разогнаться до приличной скорости. И где-то ко времени, которое в некоторых странах принято называть полдником, мы добрались до монастыря.

Вот здесь мне и понадобился тот самый сарафан. Так сказать, чтобы не упасть в грязь лицом, хотя мое лицо и так уже было грязным донельзя. В монастырь все-таки приехали, пусть я и буду в нем совсем ненадолго. Но я была рада одеть уже хоть что-нибудь, кроме той одежды, что болталась на мне половой тряпкой.

Немного там походили, погуляли, что-то пофотографировали. Не знаю насколько радостно живущие в монастыре согласились оставить у себя маму с братьями на пару дней, но согласились точно. Потому, что мы с дядей их там оставили, попрощались, сели в машину и поехали обратно.

Возможно, я была уже очень уставшей. Возможно, я уже слишком привыкла к шуму мотора. Но про свою музыку я вспомнила спустя примерно час нашего пути и с горечью осознала, что флешка осталась у мамы. Возвращаться было уже поздно. А другой возможности послушать все свои богатства у меня больше не представится. Я впала в уныние, разочаровалась в жизни, поистерила, успокоилась. И все это за пять минут.

Чтобы меня хоть как-то развеселить, дядя нарыл в бардачке давно забытый, с незапамятных времен валяющийся там диск. На нем было всего двадцать песен, и мы переслушали каждую по многу раз. Особенно часто я ставила на повтор «жизнь в кайф».

Мечты о насущном и не очень

Вы когда-нибудь принимали ледяной душ? Такой, когда стоишь на старом дощатом разваливающемся полу, чувствуешь соленый воздух, к которому еще не успел привыкнуть. Крутишь старый ржавый краник, и из такой же ржавой лейки над головой на тебя падают ледяные струи водопадом. Ты слышишь, как рядом шумит море, чувствуешь закатные лучи солнца и покрываешься мурашками то ли от ветра, то ли от холода.

Это был открытый душ на пляже. Облагороженный кустами, не тронутыми человеческой рукой, и несколькими досками, на которых можно было стоять не проваливаясь в песок. Сама лейка и кран тоже крепились на пару досок, неизвестно как еще устоявших до сих пор вертикально.

И я стояла под этим душем, считая его манной небесной и лучшим изобретением человечества.

После нескольких дней дороги, после пыли, грязи, пота и очень малого количества сна, я нуждалась в чем-то более человечном, чем умывания из бутылки. Когда мы вернулись домой за крестным и тетей, единственное что мы сделали – это рухнули на кровати и проспали какое-то количество часов в той же одежде, какой и ехали. Потом проснулись, и снова уселись в машину. Смысла заходить в душ перед такой же дорогой я не видела совершенно. Возможно, зря.

Конечно, как только я увидела море, самым первым и важным делом стало сию минуту в него занырнуть. Я нацепила купальник со скоростью превышающей тайминг пожарных, добежала до воды и плюхнулась с головой, поднимая тучи брызг. Это было неописуемое счастье! Больше уже даже не от самого моря, а от свежести и прохлады. Но счастье длилось недолго, нужно было еще ехать за мамой и братьями, вызволять их из монастыря.

Мы доехали, забрали, вернулись. Еще раз все вместе искупались, наполненные восторгом и нежными чувствами по отношению к огромным массам воды. Мы бы и не вылазили, если бы солнце уже не садилось. А есть к этому моменту хотелось уже так, будто тебя потеряли на несколько дней в лесу. Все начали сооружать костер, вынимать припасы и пытаться что-то с ними сделать, а я наплевала на всяческие нормы приличия. Накопала в недрах вещей полотенце и гель для душа и бесстыдно свалила в душ.

Я – ребенок цивилизации уже не могла выносить столь кочевой образ жизни. В волосах хрустела соль и водоросли. Кожа покрылась неприятной пленкой, которую не смыло даже море. И я решила, что никуда не денутся, покормят.

Я помню ледяные струи пресной воды в лицо и то, какими были шаткими подо мной доски. Но я торчала там до посинения, пока окончательно не убедилась, что смыла с себя все следы дороги. А это было трудно, ведь я принимала душ в купальнике.

Еда, приправленная песком, тоже казалась восхитительной. Честно, я не знаю, сколько килограмм песка мы съели, пока жили там. Даже при условии, что старались как можно быстрее закрывать котелок крышкой, наглый ветер то и дело спешил добавить песчинки в нашу еду. Может быть он считал, что так вкуснее, а может быть не имел никаких намерений.

Мы с хрустом на зубах ели гречку, размешанную с тушенкой, любовались костром, рассказывали друг другу истории из дороги и были очень счастливы.

Ночь под звездами представлялась прекрасной перспективой. Всем, кроме меня. Я выбила для себя единственное место в нашей единственной палатке. И очень долго и тщательно отряхивала перед входом все, что только можно было отряхнуть. Ни дай бог занести внутрь хоть одну песчинку!

С таким же рвением я отряхивала и пенки и подстилки. И очень злилась, когда рядом заваливался кто-то, принося с собой песчаные горы. Конечно, это было неблагодарным делом. Как можно вообще считать, что ты останешься без песка в трусах, живя среди насыпей? Но я считала своим святым долгом злиться и стряхивать подстилки снова и снова.

Была у меня и еще одна мечта, кроме очистки вещей и себя от скверны. Я лежала в палатке, засыпала, и мечтала, что найду любовь всей моей жизни на этом пляже. Мы должны были встретиться взглядами, и наши сердца должны были вмиг растаять. Мы бы вместе заплывали в самую даль, барахтались в пене прибрежных волн, нежно намазывали друг друга кремом и сбегали бы подальше за холмы, чтобы тайком поцеловаться.

Правда, в своих мечтах я не определилась всего с одним моментом. Встретились бы мы после всего этого и жили долго и счастливо, или я бы проводила его грустным взглядом и больше никогда не увидела, но всю жизнь вспоминала.

Мне было шестнадцать, кто вообще не мечтает о таком в этом возрасте?

Но, так или иначе, мечтам не суждено было сбыться. Даже на самую малость. Говоря «самую малость», я имею в виду, что не нашлось даже кандидата, глядя которому в спину я бы могла томно вздыхать. Те редкие семьи, которые нас окружали, не предоставили мне ни одного экземпляра, в которого бы можно было попытаться влюбиться. Влюбляться же в мальчика десяти лет, я считала абсурдом. А остальные были и того младше.