Были и небылицы. Мои кольца. Мозаики

– Знаю, первой погибла в тридцатых колокольня, потом в шестидесятых сгорел ставший клубом, но числившийся федеральным памятником, деревянный храм.

– Найти бы чертежи да точное место колоколенки…[6 - На момент выхода книги на месте старого Никольского храма силами Михаила и его односельчан возведен новый, со звонницей.]

3. ЕДОМА. ЛЮБКА

В Е?дому можно попасть двумя путями – в Шотовой есть паром (в этом году «понтон» – переправа из трех старых-престарых сваренных между собой барж, проезд 120 рублей) на ту сторону. Раньше дороги шли по обеим сторонам Пинеги, северные деревни ведь всегда на берегах больших рек. А тут, напротив Шотовой и Карпогор целый куст деревень. Не?мнюга, Кевро?ла, Едома. Кеврола[7 - Та самая летописная Кевроль, что старше Москвы. 1137 год.] – центр сельсовета, тут есть школа. Едома тоже деревня жилая, тут на зиму остаются четыре человека в трех домах. Зато летом деревня живет – все дома обитаемы, брошенных нет. Это, пожалуй, особенность Едомы. Если Кеврола стоит в низине, дома и огороды подходят прямо к пинежским заливным лугам, то Едома – на высоком утесе – угоре, на поляне в сосновом бору. Кевролу подтопляет каждый год, жители следят за уровнем Пинеги, и когда вода доходит до критического уровня, вытаскивают содержимое погребов наверх. Иногда дело кончается залитым погребом, но бывают годы, когда Пинега не щадит Кевролу и несет вешние воды прямо через огороды и палисадники, сметая льдинами ворота и заборы. Тогда радуются в Едоме – до них стихия не доходит никогда. В обычные же дни радуются в Кевроле – у них-то огороды под боком, а соседи вынуждены в свои ходить за километр, на их утесе лишь песок да сосны. Однажды, после очередного паводка, кеврольцы решили перенести свою деревню повыше, на холм в Едому, но те не пустили. Как не дали они построить ни одного нового дома. Поэтому Едома – неписанный заповедник, попадая в который оказываешься в пасторальной деревне времен Петра, ну, если бы не провода, спутниковые тарелки, да синие телефонные будки. А еще в километре вверх по реке, за Едому, была когда-то деревня Щелья. Ее нет уже совсем. Только церковь, да колокольня на высоком берегу, да заросшие кустами провалы на поляне в сосновом бору, которые были когда-то погребами в домах селян. Рядом с той деревней есть старое польское кладбище. Но это другая история.

Вот туда я и направляюсь ранним утром, правда, другим, более коротким путем, потому что в десять утра нужно быть на стадионе в Карпогорах – открывать турнир по футболу. Утро сегодня хмурое, капли дождя продолжают падать, несмотря на шедший всю ночь сильный дождь, и я ловлю себя на мысли, что как-то они медленно падают. И только рассмотрев их на лобовом стекле автомобиля, понимаю, что это такие набухшие снежинки – трудно организму поверить, что уже снег[8 - Действие происходит 24 сентября.].

Другой путь – это по правому берегу до деревни Церкова, а оттуда на лодке, слегка наискосок, прямо под церковный холм Щельи.

Перевозит нас Владимир Николаевич. Он, как и Михаил Дмитриевич, парашютист – пожарный. Только постарше. У него в Едоме «дача». Ну, не в самой Едоме – чуть за нее. В самой не разрешили.

Никольский храм, что в брошенной Щелье, – единственный на средней Пинеге памятник федерального значения. Строительные леса, пожалуй, вызывают не меньшие опасения, чем сам храм, – старые прогнившие доски стоят здесь с начала девяностых, когда неравнодушный к «деревяшкам» человек приехал сюда и начал реставрацию. Слава Богу, успел закрыть крышу рубероидом, и в храме относительно сухо. Но не стало человека, и все остановилось. А храм был красивейшим.

Он не самый старый, 1798-го; колокольня старше, и заметно наклонилась. В этих местах это действительно последний деревянный старый храм. Чтобы попасть внутрь, надо взять ключи, поэтому мы идем в Едому по песчаной дорожке через бор, и попадаем в старину.

Если до этого я считал образцом северной деревни Кимжу, то теперь и Едома рядом с ней, и еще не понятно, кто вперед, поскольку в Едоме есть Храм, который, пока еще, не начали реставрировать методом полной переборки[9 - Сарказм относится к реставрации Одигитриевской Церкви в Кимже – потрясающего по своей красоте памятника. На момент написания рассказа ее разобрали, и работы остановились. Но теперь (2018) уже все хорошо – Одигитрия на месте.]. На значительном удалении, на краю, приютилась группка амбаров…

Удивительно и то, что тут совсем нет грязи – нет разбитых техникой дорог, дрова аккуратно сложены в поленницы, места, где кололи и пилили, тщательно выметены – нет не то что пластика, даже щепок… Как хочется верить, что так вот русские люди и жили всегда, в чистоте и порядке, в огромных домах, и не только в Петровские времена.

Идиллическое, пасторальное настроение и у моих попутчиков – Михаил Дмитриевич начинает рассказывать, что воон в том доме, у некоего Володи он купил по?шевни.

– Что купил? – переспрашиваю я.

– Ну, не купил, так, символически заплатил я ему, – начинает объяснять мне Михаил, словно в выражении «купил пошевни» непонятным может быть скорее слово «купил». Потом понимает, что мне непонятно другое, и поясняет: – Пошевни. По-другому-то? По-другому – крёсла. Маленькие саночки такие, в шубах садиться… К разговору подключается Владимир Николаевич.

– Смотрите, – говорит он мне, – за рекой остров. Летом, по малой воде, туда люди ходят по колено.

– А зачем ходят?

– За земляникой. – Это Миша уже вступает. – Там ее столько, что на всех хватает. С Карпогор приезжают. Ты-то ходишь? – это он Владимиру Николаевичу.

– Хожу. Только я не за земляникой. Я там и?скорень собираю, его там много.

– Что собираете?

– Травка такая. Лекарственная. Мне еще бабка моя показала, ее сушат, корни перемалывают…

– Так что это за травка? – спрашиваю я, понимая, что это должно быть чем-то понятным и знакомым, просто тут имеющим свое название. Но Владимир трактует вопрос по-своему.

– Хм. Знаешь как тут баки говорят? Хероставная… – Володя мой проглоченный от такой формулировки смех воспринял по-своему, улыбнулся, и добавил – И от простуды помогает.

Так и останется у меня картинка этой деревни. Детвора, бегающая босиком по песчаным лужам с прозрачной водой, огромные дома, где на поветях сушится травка, собранная вместе с земляникой на острове… А зимой крестьянин в тулупе на пошевнях едет по заснеженной дорожке через бор к свежесрубленной Никольской церкви на высоком берегу. И всего-то чуть больше двухсот лет тому.

– Любка, – говорит вдруг Владимир. – Травка-то эта, любкой ее еще зовут. Хероставная, потому и любка. – И смеется доброй улыбкой.

4. ШОТОВА – КАРПОГОРЫ. ПЕТРОВИЧ

Турнир по минифутболу Сашкиной памяти – это тоже уже шестилетняя традиция. Его одноклассники решили так вот увековечить его память. Я слегка посмеиваюсь, но не над турниром – в конце концов, пацан, играющий на футбольном турнире памяти Александра Южанинова, рано или поздно спросит, а кто это такой. Собственно, это и есть цель. Меня восторгает серьезность подхода к этому и Петровича, и организаторов. Они с пеной у рта определяют правила, пытаются пригласить именитых судей, а корпоративные команды получают суточные и командировочные. Петрович знает уже фаворитов поименно, кто на какой минуте пробил, кто отбил, а кто нечестно играл. Я не особо люблю футбол, но присутствую там, и за эти шесть лет даже дважды его открывал – шанс рассказать, в память о ком это действо. А возвращаясь каждый раз после турнира вечером, знал, о чем мы с Петровичем будем под рюмочку говорить. Под рюмочку? В мой приезд летом Петрович не пил – испугался. Не за себя, за Людмилу Сергеевну. Вдруг он запьет, а как же она со своим недугом? Но потом подумал, пожалел себя… Он строил этот дом в Шотовой, еще когда уходил на пенсию. Мечтал, что уж на заслуженном отдыхе он уж точно наездится на охоту, рыбалку, нанянчится внуков, будет жить-поживать.

– Знаешь, я когда работал на заводе (на СевМаше, рентгенологом. Ага. Это люди, которые с рентгеновским аппаратом в руках проверяют качество сварных швов кораблей и лодок), я мечтал о пенсии. Ничего подобного. Я на заводе чаще ходил в лес, чем здесь. Это тогда еще. Сначала дом построй (а он построил огромный – внуков то много – дом сам, сам выбирал делянки, вытаскивал лес, сам рубил, сам печи клал – все сам), хозяйство заведи… А теперь вот. Козы, собаки… А Люду не оставить ведь одну. Да и не с кем теперь в лес-то ходить, нет никого из друзей. Один я остался. Знаешь, я решил, что можно выпить. Я же знаю, сколько могу. Я тут выпил на бриллиантовой свадьбе у Поликарпыча, на утро в бане проснулся. Как дошел? А смотрю – козы на месте, молоко в кастрюле – подоил ведь. До дома не дошел, а козу подоил.

Он наливает мне рюмку.

– Я ведь сильный. Меня в детстве медвежонком звали. Когда ехал из армии в поезде, ко мне шпана пристала. Вышли в тамбур. Я вижу – поезд ход сбавил, достал нож, да как всадил одному.

– Как это «всадил»? Куда?

– Да в жопу. В другое-то место – убить ведь можно. А так – запомнит. И спрыгнул. – Разошелся что-то Петрович. Впрочем, я и сам знаю, что он двужильный. Тут вся Шотова рассказывала, что взял Петрович свой короб заплечный, и пошел на болото за ягодой. С мужиком, которому пятьдесят пять. Тот с ведром, а у Петровича короб на 30 литров. Мужик ведро набрал, глядит, а у Петровича короб-то полон. «Не донесешь ведь!» – «Это ты не донесешь», – огрызнулся Петрович. И донес. А мужик полведра по пути высыпал.

Так вот и уговорили мы с ним пол-литра. А футбол-то он долго смотрел, а потом отмечал, еще до моего прихода… Тяжело Петрович встал, держась двумя руками за край стола, посмотрел слегка помутневшим глазом и вышел во двор. Коз загнать и подоить. Собакам дать еды. А потом вернулся в дом и упал на кушетку, уснув тяжелым пьяным сном.

А на утро встал чуть свет. Поздоровались.

– У меня сок есть. Холодный. Будешь?

– Да мне не надо.

– Не похмеляешься? Никогда не похмеляйся. Последнее дело.

5. ДОРОГА В СУРУ. ИЛЬЯ

В Суру мы поехали втроем, Михаил Дмитриевич, я и Илья. Илья и в Шотовой появился чуть позже нас. Он вообще-то из Каргополя. У него там живут родители, и сам он там жил – не тужил. Но есть и увлечение. Он кровельщик от Бога. Железо – его стихия. Гнутые крыши, маковки, купола и закомары. Он радуется, как ребенок, когда увидит старый замо?к на листовой кровле позапрошлого века, кованые квадратные гвозди… Хотя, подрабатывал всем, – и проводником в Кенозере, и программистом. Да и сейчас делает любую интересную работу. Тут вот конкурс в Архангельске выиграл по фотографии. Первый приз – огромный фотоаппарат с дорогущим объективом. Но тогда, шесть или семь лет назад, молва в Каргополь принесла весточку. В Шотовой решили восстановить Храм. А он ведь без куполов! И Илья пошел в Шотову. Пришел. Сказал Михаилу Дмитриевичу: «Ты только железо купи. Все остальное сделаю». Взял и сделал. Да так и остался. Нашел жилье в Карпогорах (вот ведь, проблема – столько брошенных домов, а квартира в райцентре стоит как в Подмосковье, и дом построить – целое бюрократическое предприятие). Какое там жилье – 16 квадратных метров. И сортир через дорогу. Традиционный, системы прямого падения. Женился. Там их уже четверо – двое детишек. «Народились». У него все такое «на-», своеобразное. Детишки народились. Грибы наросли. Он их собрал, а они в том же месте снова наросли. И не испугался он, а «страху натерпелся».

– Да я готов и дальше в храме работать. Я же хочу, у меня от этого душа поет. Только как мне тогда квартиру-то или дом какой? Дети растут же…

Дорога долгая, говорим обо всем. Рассказываю о Грузии, о льготах для начинающих бизнес.

– Эхх, – говорит Илья. Взял бы кто калькулятор и посчитал бы, сколько денег тратится на всех этих контролеров, и сколько украсть можно. Доверять-то экономически выгодней!

По пути, уже около Суры, заезжаем к источнику «Святителя и Чудотворца Николая». Вот тоже явление. Никольский источник был известен еще во времена Иоанна Кронштадтского. В 2003 местные жители сделали к нему дорогу (километров восемь там) и построили купель. Любят жители Николу-ручей. Миша купается…

6. СУРА. МАТУШКА МИТРОФАНИЯ

Еще в Архангельске, в краеведческом музее, мне посоветовали поговорить с Матушкой Митрофрнией. У них часто проводятся чтения Иоанна Кронштадтского, Матушка там бывает, рассказывает, что да как. Еще есть фонд Иоанна Кронштадтского; вообще, этот святой сейчас удивительно любим и северным людом, и властями одновременно. Редкое для нашего времени сочетание. А наш Шотовский Храм Покрова ведь отец Иоанн закладывал, 500 рублей пожертвовал. Если и не в тему, то общаться все ж надо. Едем сначала на край села, к Никольскому храму. Он совершенно белоснежный, восстановленный и свежевыкрашенный.

Стоило нам выйти на площади, как нас окликнули. Женщина, представилась «хранительницей всего», пока нет кого-то из главных.

– Пойдемте, келейный корпус покажу.

– Нам бы в храм сначала…

Храм внутри такой же белоснежный. Впечатляет, ведь известно, что от него были лишь стены.

Но в углах следы подтеков.

– Тут раньше молдаване работали. Теперь питерская фирма.