Современная идиллия

– Очень нужно было! Если б он не вмешался, то я потеряла бы этот первый гульден да с тем бы и ушла; а то по его милости спустила все, что имела с собою.

– Ты забываешь, Моничка, что и я проиграла все бывшие при мне деньги, но, как видишь, не сержусь на виновника нашей беды. Чем же виноват он, что мы не могли удержаться от игры? Он поступил только весьма любезно. А что до его наружности, то черты у него правильные, классически-благородные, обхождение хотя не такое ухарское, как у Куницына, зато более натуральное, стало быть, и более приличное.

– Отчего не классически приличное? Я, прочем, очень довольна, что вкусы наши расходятся: не помешаем, значит, друг другу. Вы с Лизой обворожайте своих классиков, я удовольствуюсь даже правоведом, хотя он, как ты уверяешь, и пленен уже тобой! Что, сударыня, завидно?

– Ничуть. Наслаждайся им, сколько душе угодно.

– Да? Ты обещаешься не мешать мне?

– Слово гимназистки! – усмехнулась Наденька, поднимая вверх торжественно три пальца.

– Cela suffit. Une femme d'honneur n'a que sa parol[52 - Этого достаточно. Женщина чести, который держит свои слова (фр.)].

VI. О комарах и сновидениях

Настало утро. На гисбахской пристани толпился народ. От Бриенца приближался, усердно пыхтя, небольшой пароходик. Наши русские были в числе ожидающих. Пароход ударился о дебаркадер, и толпа повалила на палубу. Русская молодежь уселась на табуретках в тесный кружок.

– Как вы почивали? – обратился к барышням Ластов. – Не помешал ли вам водопад?

Наденька, казалось, совестилась начать разговор и смолчала; Моничка не считала нужным отвечать на вопрос «долговязого университанта». Ответ остался за Лизой.

– Помешал-таки, – сказала она, – шумит так, что стекла дребезжат. С непривычки трудно заснуть. Более, однако, надоедали комары, и если бы не одна уловка с моей стороны…

– Ваша правда, – подхватил Куницын, – комаров здесь легион. Воевал я с ними, воевал – сил не стало.

– А, так это ты бил так звонко в ладоши? – спросил Ластов. – Я думал: неужто Змеин?

– Нет, я. Да ведь вплоть до зари, бестии, не давали сомкнуть глаз! Кусаются, как собаки. Вероятно, и после кусали, да усталость одолела, заснул. Жужжат у тебя под самым ухом, в темноте их и не разглядишь. С первого-то начала я отмахивался платком, да никакого толку: только отгоню, опущусь на подушки – а они опять тут как тут. Наконец, я вышел из себя и давай рубить сплеча и правого, и виноватого: поутру весь пол около моей кровати, как поле битвы, был усеян вражескими трупами.

– Вы человек горячий, – сказал Змеин, – и принимаете все к сердцу. Я, со своей стороны, не вижу, чего тут беспокоиться? Пусть пососут маленько: нас от этого не убудет, им же надо чем-нибудь пропитаться. К чему хлеб отнимать. Мое правило: Leben und leben lassen[53 - Живи и дай жить другим (нем.)].

– Хорошо вам рассуждать: обросли кругом непроходимым муромским лесом, тут и самому отчаянному комару-разбойнику не проникнуть.

– Ничего, проникали, только я не удостаивал внимания. Один из самых бойких запутался даже в моих баках и давай пищать благим матом. Я человек с сердцем и не могу видеть чужих мучений: взял, высвободил осторожно ножки шалуна и пустил его на волю. Потом, в сознании сделанного доброго дела, заснул безмятежно сном праведных.

– Вы, должно быть, большой лимфатик, – заметила теперь Наденька. – Большая часть людей не может вынести писк этих неотвязчивых певунов. Звенит комарик, распевает вкруг тебя где-то в воздухе, все ближе и ближе, вот-вот, кажется, сядет, но нет, отлетает и снова заводит свою задорную серенаду. Это ожидание беды мучительнее самой беды.

– Совершенно справедливо, – подтвердил Ластов. – Но если защититься от них как следует, то можно слушать их довольно хладнокровно. Так я, ложась ввечеру, придвинул к изголовью стул, распустил через ручку его и свою голову плед и обеспечил себя таким образом от дальнейших нападений маленьких надоедал. Дышать было свободно, потому что между изголовьем и стулом оставался еще промежуток; выдыхаемая углекислота опускалась по тяжести к полу и заменялась оттуда немедленно струею чистого воздуха. Комары распевали вокруг моей головы по-прежнему, но проникнуть до меня не имели уже физической возможности. С полным душевным спокойствием внимал я их концерту, слагая из напевов их, то глубокобасистых, то пронзительно-звонких, мелодии штраусовского вальса, пока, убаюканный, не задремал.

– Я распорядилась пообстоятельнее, – сказала Лиза. – У меня обыкновение читать в постели; вчера, когда начали докучать комары, я пошла со свечою в смежную комнату, где почивали Моничка и Наденька, и поставила свечу на пол. Девушки спали, как убитые, потому комары не могли обеспокоить их. Когда, по моему расчету, все комары из нашей спальни перелетели к ним, к свету, я задула свечу. Потом вернулась к себе и плотно притворила дверь. Средство оказалось радикальным: в комнате не осталось ни одного комара.

– А мы удивлялись, откуда взялась у нас поутру такая пропасть их и свеча на полу! – воскликнула Моничка.

– Она всегда так, – сказала Наденька. – Вот как искусали – просто ужасти! – прибавила она, разглядывая с комическим отчаяньем свои красивые, полные руки, испещренные до локтей красными пятнами.

– В самом деле, – подхватила Моничка, осматривая и свои руки. – И меня тоже! Я думаю, и на лице есть следы.

– Есть-таки! – засмеялась Наденька. – Но тебе это идет.

– Grand merci! В наши лета можно, кажется, обойтись и без косметических средств. Ты, впрочем, очень-то не радуйся, ангел мой: ты сама в пятнах.

– Ничего, пройдет. Пройдет, господа натуралисты?

– Пройдет, – успокоил Ластов. – Комары принесли вам даже некоторого рода пользу. Не пусти они вам крови, я уверен, вы не выспались бы так славно, не видали бы таких вещей во сне.

– Каких вещей?

– Да всего того, что молодые девушки любят видеть во сне. Где же нам знать!

– А интересно бы! – подхватил Куницын. – Говорят, что если спишь в первый раз под кровлею дома, то все, что приснится, и сбудется на деле? Mesdames, будьте великодушны, расскажите ваши сегодняшние сны.

– Какой вы любопытный! – кокетливо улыбнулась Моничка. – Если вы приснились мне – неужели также рассказывать?

– А то как же? Мы в Швейцарии, в стране откровенности и свободы.

– Вишь вы какой!

– Да вам-то я, пожалуй, и не приснился…

– А, так вы думаете, что приснились одной из других девиц? Поздравляю вас, mesdames! Кому ж-то из вас приснился m-r Куницын?

– Не мне! – поспешила уверить Наденька.

– Мне и подавно нет, – Лиза.

– Вот видите ли, Фома неверующий? А мне вы приснились!

– Так расскажите, как и что. Маленькая брюнетка лукаво засмеялась.

– Я думаю, лучше не рассказывать.

– Почему же нет?

– Вероятно, ты предстал не в очень лестном для тебя свете, – предположил Ластов.

– Cela ne fait rien: d'une demoiselle tout est лестно. Racontez, m-lle, je vous en prie.[54 - Это не имеет значения: даме всё лестно. Скажите мадемуазель, пожалуйста (фр.)]

– Eh bien, m-r, si vous l'exigez infailliblement…[55 - Хорошо, м-р, если вы настаиваете (фр.)].

Фантазия у Монички оказалась довольно бойкая.

Не задумываясь, она тут же сложила целый волшебный сон.

Ей снилась, рассказывала она, тенистая роща при серебристом мерцании луны. Под прохладным навесом дерев, на бархатной мураве, пляшет группа нимф, облеченных в воздушные, коротенькие платьица, наподобие балетных танцовщиц. Является молодой, прекрасный рыцарь с зеленым, стоячим воротником, в треуголке, и спящая узнает в нем – m-r Куницына. Хоровод нимф окружает его и в звучных песнях упрекает его в неверности: «И на мне обещался жениться, и на мне, и на мне!» Рыцарь в смущении клянется, что со всем бы удовольствием женился на любой из них, но как многоженство в благоустроенном государстве нетерпимо, то он, достойный сын богини правосудия, не желает обидеть ни одной из них и лучше отрекается от всей честной компании; говоря так, он пытается улизнуть. Девы с криком удерживают его за фалды и увлекают с собою. «К Пифии, к великой жрице! – вопиют они. – Она разрешит сомнение, кому из нас владеть коварным изменником». Над пещерой, из которой валит густой, смрадный дым, восседает на треножнике, в облаках дыма, древняя, поросшая мхом старушонка. Рыцарь грациозно падает ниц. По странное дело! Вглядываясь пристальнее в черты жрицы, спящая узнает в ней – также m-r Куницына. Значит, двое m-rs Куницыных: и судья, и подсудимый. Судья собирается только что изречь роковой приговор над своим двойником, как вдруг Гисбах, Бог весть откуда взявшийся, низвергается с высоты с глухим, ошеломительным ревом и заливает собою и Пифию, и рыцаря, и обиженных дев. Буря понемногу улегается, из-за туч выплывает ясный месяц и на зеркалом вод начинают порхать чайки. Картина вроде последней в «Корсаре». Вот вынырнула голова, вот другая, третья, десятая. Это души утопших, но преображенные: они в тех же коротеньких, газовых платьях, но лица их – фотографические снимки с облика m-r Куницына: они умерли любя и потому в смерти приняли образ возлюбленного. Апофеоза: весь хор новорожденных m-rs Куницыных выходит на берег и, отряхнувшись от воды, затевает кадриль дивную, достойную первых львиц мабиля. Месяц, принявший на радостях также образ m-r Куницына, спустился на землю и, умильно ухмыляясь, любуется из-за кустов трогательной сценой.

– Un songe remarquable[56 - Замечательный сон (фр.)]… – промолвил недоверчиво правовед, когда Моничка окончила свой рассказ. – Et vousl'avez effectivement vu[57 - А вы на самом деле его видели (фр.)]?

– Eh sans doute[58 - Ну, вероятно (фр.)]! – смеялась в ответ новая Шехеразада. – Кто из вас mesdames и messieurs, разрешит его?