Юношеские годы Пушкина

И каждый, щедрый на совет,
Доит корову в обе руки,
А все корове пользы нет.

Неудивительно, что и стрелы лицейских эпиграмм с этого времени часто обращались против бедного Хвостова.

Так-то новое веяние в «большой литературе» отозвалось и в тесных стенах царскосельского лицея.

Глава XII

Лицейский Дон Кихот

Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, Боже!

    «Евгений Онегин»

– Где ж мертвец?
Вон, тятя, э-вот!

    «Утопленник»

В том, что Пушкин, может быть даже очень скоро, удостоится чести приема в «Арзамас», никто из его товарищей-литераторов уже не сомневался. Заветною мечтою каждого из них было попасть туда же, и все они еще усерднее прежнего принялись царапать пером. Но так как избранным из них открылся уже доступ в «большую печать», то единственный в 1815 году собственный их рукописный журнал – «Лицейский мудрец» – имел не более двух-трех постоянных и притом слабых сотрудников[28 - Школьный товарищ Пушкина, адмирал Матюшкин, перед своей смертью передал сохранившийся у него подлинник «Мудреца» за 1815 год академику Я. К. Гроту. Благодаря любезности последнего пишущий настоящие строки имел случай просмотреть этот подлинник. Почти весь журнал переписан одним и тем же красивым почерком Данзаса, что удостоверяется как покойным Матюшкиным, так и пометкой в конце 1-го номера «Мудреца»: «В типографии Данзаса». По словам того же Матюшкина, статьи принадлежали почти исключительно Данзасу и Корсакову. Дельвиг, как «известный» уже литератор, только просматривал их до переписки, – почему под подписью Данзаса выставлено: «Печатать позволяется. Цензор Барон Дельвиг». Наконец, Илличевский участвовал в журнале собственно как иллюстратор: недурные раскрашенные карикатуры украшают каждый номер, и под одной из них можно прочесть подпись: «Ill. Pinx.», т. е. «Illischewsky pinxit» (Рисовал Илличевский).Кстати выпишем здесь оглавление 1-го номера «Мудреца» за 1815 г.: Изящная словесность: 1) Проза: а) К читателям. b) Осел – философ. 2) Стихотворения: а) К заключенному другу-поэту. b) К Мудрецу, с) Эпиграмма, d) Эпитафия, е) Нет, нет! 3) Критика: а) Письмо к издателю. Ь) Объявление. 4) Смесь: а) Письмо из Индостана. b) Анекдот.В конце номера приложены две карикатуры. В одной из них действующими лицами представлены Мясоедов, Кюхельбекер и гувернер; в другой – Мясоедов, Илличевский и гувернер. В той и другой Мясоедов, по обыкновению, изображен с ослиной головой, а Кюхельбекер и Илличевский совсем взрослыми мужчинами. Иллический даже с бакенбардами, в современных штатских платьях.В 3-м номере «Мудреца» к указанным 4-м отделам прибавились еще два новых: «Моды» и «Политика».].

Вот два куплета самого удачного, по нашему мнению, стихотворения в «Мудреце», так и озаглавленного – «Мудрец». Оно названо подражанием Жуковскому, но составляет, вернее, пародию на известный роман Жуковского «Певец»:

На кафедре, над красными столами,
Вы кипу книг не видите ль, друзья?
Печально чуть скрипит огромная доска,
И карты грустно веют[29 - В подлиннике, по очевидной описке, сказано: «воют».] над стенами.
На печке дудка и венец.
Восплачемте, друзья: могила
Прах мудреца на век сокрыла.
Бедный мудрец!
Нет мудреца! И дудка перестала
Приятный глас повсюду разносить.
И в классах скорбно все – и все молчит,
И, кажется, доска чернее стала!
Из печки дым коптит венец,
Его колебля над могилой,
И дудка вторит им уныло:
Бедный мудрец![30 - Для сравнения приводим и соответствующие куплеты Жуковского:В тени дерев, над чистыми водами,Дерновый холм вы видите ль, друзья?Чуть слышно там плескает в брег струя,Чуть ветерок там дышит меж листами;На ветвях лира и венец…Увы! друзья, сей холм – могила;Здесь прах певца земля сокрыла;Бедный певец!И нет певца! Его не слышно лиры…Его следы исчезли в сих местах;И скорбно все в долине, на холмах;И все молчит… Лишь тихие зефиры,Колебля вянущий венец,Порою веют над могилой,И лира вторит им уныло:Бедный певец!]

Надгробные куплеты эти на «Лицейского мудреца» как бы предвещали его скорую кончину. Как, в самом деле, трудно было «Мудрецу» завербовать себе сотрудников, – нагляднее всего свидетельствуют бесплодные воззвания издателя «К читателям» в № 2 и 3:

«Право, любезные читатели, я чрезвычайно рассержен на вас (говорится в № 2). Как! Ни одного пособия не дать мне; заставить меня одного издавать журнал! Это стыдно! Весьма стыдно! После такого озорнического поступка я с вами и говорить не хочу!..

Что, читатели? Вы меня кличете? Так и быть; что вы только можете сказать в свое оправдание?

– Дела много!..

Неправда; на этой неделе и уроков не было. Немецкая бессмыслица не трудна…

– Предметов не было…

Вздор! Пустое! На этой неделе был царский день… Так! Вижу, вас лень одолела, мошенница… Только слушайте, любезные читатели, я вас на этот раз прощу; только хорошенько посмейтесь над тем, что только услышите в нашем журнале; но если же (страшитесь моего мщения!), если же для будущего нумера вы мне ничего не пришлете стихотворного или прозаического, если же ваши Карамзины не развернутся и не дадут мне каких-нибудь смешных разговоров, то я сделаю вам такую штуку, от которой вы не скоро отделаетесь. Подумайте…

– Он не станет издавать журнала…

Хуже!

– Он натрет ядом листочки „Лицейского мудреца“… Вы почти угадали: я подарю вас усыпительною балладою г-на Гезеля!!!»

Гезель же был не кто иной, как злосчастный Кюхельбекер, которому везде и от всех доставалось.

Но первое воззвание, видно, ни к чему не повело. № 3 «Мудреца» начинается еще более сильными вздохами:

«Ох! охти мне! – Рифматизм!.. Горло болит; чуть-чуть дышу… Право, любезные читатели, я чрезвычайно болен, а вы заставляете меня говорить. Я думал, что болезнь моя избавит меня от того, чтоб издавать журнал; но не тут-то было. Вызвали меня из убежища, приставили нож к горлу и кричат: „Издавай!..“»

В этом же 3-м номере статья «Апология» (защитительная речь) заканчивается знаменательными словами: «…Еще скажу вам, что я чрезвычайно люблю спать; потому что, когда буду великим Канцлером России, то спать будет некогда, а теперь хочу наспаться на всю жизнь. Вы ожидаете от меня длинной Апологии; но я вам ничего не скажу, не потому, чтобы не было доказательств, но потому, что мне чрезвычайно спать хочется… Что-то зевается… Ох!.. ах!., ух!..»

Против последнего слова сделана внизу страницы такая выноска: «Просим любезных читателей извинить г-на Писаку, ему хотелось спать, и он набредил целый лист».

Из приведенных нами выписок очевидно, как понемногу, вместе со своими сотрудниками, засыпал «Лицейский мудрец», пока, в 1816 году, он не заснул навеки.

Временному оживлению «Мудреца» в конце 1815 года способствовал (совершенно, впрочем, помимо своей воли) Дон Кихот лицейский, Кюхельбекер. Поощряемый Жуковским, он хотя и упражнялся теперь преимущественно в переводах с русского на свой родной, немецкий язык, но не мог, однако, отказаться и от русского стихотворства. Даже на лекциях нередко обуревало его вдохновение. Раз, вызванный к доске профессором Карцевым, он второпях обронил на пол какой-то листок. Пушкин, к ногам которого упал листок, не замедлил поднять его и припрятать. Возвратясь от доски на свое место, Кюхельбекер начал рыться у себя в столе, сунулся в стол к соседу, заглянул и под лавку – все, конечно, напрасно.

– Donner Wetter…[31 - Черт побери (нем.).] – ворчал он про себя.

– Да что ты потерял, Кюхля? – спрашивали его соседи.

– Ничего! – коротко отрезал он и уткнулся в книгу.

Он был уверен, что по обычной своей рассеянности заложил стихи куда-нибудь в тетрадь или книгу и что они после сами собой найдутся. Они, точно, нашлись, но не сами собой и не там, где он думал.

Едва лицеисты собрались к обеду в столовой и принялись за суп, как Пушкин зазвенел о стакан ложкой и провозгласил:

– Внимание, господа! В математическом классе у нас объявился нынче стихотворный найденыш. Кто его к нам подбросил – одному Аллаху известно. Но яблоко, говорят, падает недалеко от дерева, и потому по яблоку мы, может быть, доберемся и до дерева. Развесьте уши и утешьте души:

Взликуйте, русские народы,
Камчатки и Карпатских гор,
Дуная, Вислы воды,
Мы днесь составим цельный хор.
Все племени славенска, члены
Во сердце с правдою своем,
Собравшись под свои знамены,
Одним языком воспоем.