Юношеские годы Пушкина

– Уж побежали, – отвечал один из лицеистов. – Матюшкин да Дельвиг, да еще кто-то.

– Помогите! – донесся с пруда отчаянный вопль.

– То-то вот: «помогите!» – философствовал доктор. – А кто в воду толкал? Не сам разве полез?.. Вы что это делаете, Вальховский? – обратился он к Суворочке-Вальховскому, который живо скинул с плеч куртку.

– Да вы разве не слышите, Франц Осипыч, что он зовет на помощь? – отозвался тот, начиная снимать и сапоги.

– Вы, батенька, кажется, тоже с ума спятили? – напустился на него Пешель. – Сейчас извольте-ка опять одеться.

– Да поймите, доктор, что он плавать не умеет! А я, слава Богу, плаваю, как утка. Пустите меня…

– Нет, уж извините, не пущу! – решительно заявил доктор, не выпуская его из рук. – При вашей слабой комплекции вы от такой ванны схватите горячку…

– А потом, небось, мы и отвечай за вас? – раздался возле резкий посторонний голос.

Спорящие увидели перед собой надзирателя, подполковника Фролова, а вместе с ним временного директора Гауеншильда и дежурного гувернера.

Всех более, казалось, растерялся Гауеншильд. То и дело хватаясь за голову, он причитывал ломаным русским языком:

– Я сказаль, что не можно быть так без директора, – и не можно! Коли не придет новый директор, я отставку подам. Завтра ж отпрафлюсь с мадам и kleine[32 - Маленький (нем.).] Сашей…

«Мадам» была его супруга – Madame Hauenschild; kleiner Саша – сынок их.

– Да вон, ваше высокоблагородие, и лодка! – успокоил его подвернувшийся дядька. – Ишь ведь как лихо гребут! Мигом выудят.

И точно, не прошло пяти минут, как утопленник был благополучно выловлен из воды и уложен на дне лодки, а спустя еще полчаса он потел под двумя одеялами в лицейском лазарете. Барон Дельвиг, в качестве сиделки, усердно поил его потогонным чаем, который предписал простуженному доктор. Даже крепкая натура Кюхельбекера не выдержала купания в ледяной воде, и ночью у него открылся жар и бред. Дельвиг, изнемогая от усталости, все-таки дежурил бессменно у его изголовья. Доктор Пешель на все делаемые ему вопросы мычал только что-то себе под нос; но озабоченный вид его показывал, что положение больного нешуточное. Скрыть от министра настоящий прискорбный случай не представлялось возможности. После всестороннего обсуждения вопроса в лицейской конференции в Петербург был отправлен рапорт о том, что Кюхельбекер в припадке горячки выскочил, дескать, из лазарета и бросился в пруд; в правлении же лицея, как следует, было заведено особое дело: «Об умопомешательстве Кюхельбекера».

На третий день, впрочем, Кюхельбекер пришел в себя, и первое, что услышали от него доктор и Дельвиг, были стихи, которые он прочел замогильным голосом, не раскрывая глаз:

– Сажень земли – мое стяжанье,
Мне отведен смиренный дом:
Здесь спят надежда и желанье,
Окован страх железным сном;
Безмолвно все в подземной келье…

– Слава Богу, опять стихи сочиняет! – вздохнул из глубины души Дельвиг. – Он, кажется, очувствовался, Франц Осипыч?

– Кажется, что так, – отвечал Франц Осипович и взял больного за пульс. – Ну что, любезный пациент, выспались?

– Ах, доктор, зачем вы меня сбили! – проворчал пациент, щурясь от света:

Безмолвно все в подземной келье…

Дальше вот и забыл!..

– После вспомнишь, душа моя, – вмешался Дельвиг, наклонясь над товарищем. – Не сердись, Кюхелькебер! Я виноват, кругом виноват, но, право, я никак не мог представить себе…

– Ничего, мой друг… Господь с тобой… Когда меня похоронят, вели только сделать на камне эту надпись…

– Рано вздумали помирать! – перебил Пешель. – Вы еще нас всех переживете.

– Ну конечно! – подхватил Дельвиг. – А эти стихи твои, право, очень даже складны.

Больной застенчиво улыбнулся.

– Ты находишь? Ну, спасибо тебе, барон, за доброе слово! Если хочешь, я тебе их даже…

– На могильный камень пожертвуешь? – весело добавил Дельвиг. – За честь почту; очень обяжешь.

Так переполох с Кюхельбекером, угрожавший трагической развязкой, окончился ко всеобщему удовольствию вполне мирно и имел свою комическую сторону. Следующий же номер «Лицейского мудреца» не менее как в трех статьях и в одной карикатуре увековечил этот любопытный в истории лицея эпизод. Во-первых, «национальная песня» лицеистов обогатилась новым куплетом:

Коль не придет директор,
Отставку я подам,
И завтра ж с kleiner Сашей
Отпрафлюсь и с мадам.

Далее, в отделе «Критика», появилась статья «Найденыш», где были выписаны приведенные выше патриотические стихи Кюхельбекера и раскритикованы, как говорится, в пух и в прах, причем так и пояснено, что эта «высокая одическая бессмыслица пиндарического порядка» есть найденыш: «ее отыскали в обширных степях математического класса, и потому она немного холодна».

Наконец, в отделе «Политика» было помещено пространное письмо к издателю «от морского корреспондента, живущего в Харибде». В письме этом после описания большого торжества у жителей моря по случаю праздника царя их Нептуна рассказывалось так:

«В то время как все предавалось шумной радости, вдруг возмутилась стеклянная поверхность вод. Смотрим и видим бледную, толстую, с большим красным носом фигуру[33 - В подлиннике сделана выноска: «Фигура Синтезис» – острота, вызванная, вероятно, классным уроком, где говорилось о синтезисе (мысленное соединение частей в целое) в противоположность анализу (разложение целого на части).]. Все было на нем в беспорядке. Одной рукой хлопал он себя по ноге, в другую хрюкал. Он снизшел и тотчас, навалившись на спину Нептуна, начал ему басом говорить следующие стихи:

Сядем, любезный Нептун, под тенью зеленые рощи…[34 - Пародия на известную оду Дельвига «Сядем, любезный Дион…».]

Нептун танцевал тогда мазурку и потому чрезвычайно вспотел, а этот неуч навалился на него и скоро получил бы сильнейший кулак… как вдруг какой-то багор схватил его за галстук и потащил вверх»…

Иллюстрацией к письму «морского корреспондента» служила карикатура Илличевского.

«Помешательство» Кюхельбекера было явлением не случайным, единичным: оно было одною из многих неурядиц двухлетнего периода лицейского безначалия; оно было началом конца – конца «междуцарствия».

Глава XIII

Мракобесие лицеистов

Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной,
И бесы тешились проклятою игрой…

    «Подражание Данту»

Как добрый товарищ, Пушкин никогда не уклонялся от участия в каких бы то ни было ребяческих проделках лицеистов; но в то же время он неустанно трудился, чтобы достигнуть высокой цели – принести посильную дань родной литературе. Именно трудился, потому что хотя науками на школьной скамье он занимался по-прежнему не очень прилежно, так что впоследствии должен был стараться пополнить пробелы своего школьного образования, но своей необязательной работе – собственным стихам и собственной прозе – он посвящал целые часы, исправляя, отделывая каждую фразу до тех пор, пока не оставался ею вполне доволен. Поэтических же тем в голове у него роилось так много, что он не знал, за которую раньше приняться. Выше было уже упомянуто довольно подробно о его поэме-сказке «Фатама». Затем, в своих автобиографических записках конца 1815 года, он еще говорит:

«Начал я комедию, – не знаю, кончу ли ее. Третьего дня хотел я написать прозаическую поэму: „Игорь и Ольга“.

Летом напишу я „Картину Царского Села“:

1. Картина сада.