Два регентства

– Но что ты сказал ему, чтобы оправдаться?

– Да ведь осенние работы в Ранцене все справлены. Лютц, старик-управляющий, до весны легко может обойтись без меня. Вот я и испросил себе у старика отпуск, чтобы лично, мол, доложить графу обо всем, что сделано там за лето и что следовало бы сделать будущим летом.

Говоря так, Самсонов привязал себе опять фальшивую бороду. При этом Лили имела случай проверить то, о чем ей писала кузина ее Мизи: что руки и ногти у него вполне опрятны и что на указательном пальце у него нет уже драгоценного рубинового перстня с бриллиантами, который был пожалован ему царицей Анной Иоанновной во время свадьбы карликов.

– А куда ты, Гриша, дел свой перстень? – не утерпела спросить Лили.

– Носить его я все равно не стал бы после того, как он, можно сказать, обагрился неповинной кровью Волынского, – отвечал Самсонов.

– Но что же ты сделал с ним? Подарил кому-нибудь?

– Нет, продал сегодня бриллиантщику Позье.

– Продал! Но ведь деньги за него тоже кровавые?

– Я их и не оставил себе, а отдал все до копейки священнику церкви Самсония на вечное поминовение души раба божия Артемия…

И бывший слуга казненного первого кабинет-министра отвернулся, чтобы украдкой отереть с ресниц непрошеную слезу.

– Ты очень, знать, любил Волынского? – сочувственно заметила Лили.

– И не говорите! Что-то без него станется с нашей бедной Россией!

– Да и с нами со всеми!

– Ну, вам-то, Лизавета Романовна, и горя мало: вы состоите при самой принцессе.

– Да ведь Бирон злобится на принцессу, а того более на принца, и грозил уже услать обоих домой в Брауншвейг. На будущей неделе – день его рождения, и ожидают, что он выпустит еще какой-нибудь манифест, чтобы самому совсем укрепиться. Того гляди, что всех нас тоже арестуют…

– Так чего же вы еще медлите? Ведь вся гвардия его ненавидит. Арестуйте его самого и спровадьте куда-нибудь на край света.

– Так вот его и арестуешь! Двумя гвардейскими полками командуют его близкие родные: Конным полком – его старший сын Петр, а Измайловским – родной брат Густав Бирон.

– Поговорить бы принцессе насчет этого с фельдмаршалом Минихом…

– А тот ее, ты думаешь, не выдаст?

– Помилуйте! А уж войска за него в огонь и в воду. Кто вел их в туретчину? Миних. Кто день и ночь пекся о том, чтобы им жилось тепло и сытно? Миних. Родом он хоть и из немцев, но душа у него, как вот у вас, русская.

Слова товарища детства произвели на молодую девушку глубокое впечатление.

– Да кто надоумит принцессу?.. – проговорила она в раздумье. – Она слушает только фрейлину Юлиану.

– Так потолкуйте с фрейлиной.

– Нет, та меня и слушать не станет.

– В таком случае ничего не остается, жак попытаться вам самим. Не откладывайте только в долгий ящик. А теперь, Лизавета Романова, будьте здоровы.

– Да, да, Гриша, уходи, да, смотри, не попадись бироновцам.

До вечера Лили не имела случая говорить без свидетелей с принцессой, так как, по желанию самой Анны Леопольдовны, она почти весь день проводила в царской детской. Дело в том, что еще с лета в Петергофе Иоанн Антонович до такой степени привык к Лили, что на руках у нее успокаивался даже скорее, чем у собственной кормилицы-чухонки. Но в данное время у него прорезывались первые зубки, и Лили не удалось еще уложить его в постельку, когда в детскую вошла принцесса, чтобы перед сном поцеловать сыночка.

– Он все еще не может заснуть? – спросила она. – Что с ним?

– Верно, предчувствует, бедняжка, что его скоро разлучат с родителями! – со вздохом отвечала Лили.

– Что ты болтаешь такое! От кого ты слышала?

– Это в воздухе носится. В четверг все, вероятно, решится.

– В четверг?

– Да ведь в четверг, ваше высочество, тринадцатого ноября – день рождения герцога, и в этот день, говорят, сыновья его будут провозглашены ближайшими наследниками на русский престол, а вас с принцем попросят уехать в Германию.

Анна Леопольдовна, слышавшая уже нечто подобное от Юлианы, не на шутку всполошилась.

– Нет, этому я не верю, не верю! – пробормотала она. – Герцог все-таки не посмеет…

– Простите, принцесса, – еще настоятельнее заговорила Лили, – но чего этот человек не посмеет? Он до того уже зазнался, что самых знатных, самых почтенных лиц принимает у себя в шлафроке, вместо всей руки подает кому три, кому два пальца. Если же кто по ошибке назовет его по-прежнему светлостью, а не высочеством, то он приходит в ярость. Помяните мое слово: его будут величать уже не высочеством, а величеством.

– Но это ужасно! Это Бог знает что такое! – воскликнула Анна Леопольдовна. – И никого, ни одной души, кто защитил бы меня от чудовища!

Она заплакала и, ломая руки, бессильно упала в кресло.

– Вашему высочеству не надо сразу отчаиваться, – продолжала Лили, – вам надо действовать.

– Действовать?

– Прежде чем герцог успеет привести в исполнение свой замысел, арестуйте его самого.

– В уме ли ты; моя милая! Мне ли, слабой женщине, пускаться в такую авантюру?

– Само собой разумеется, что распорядиться всем должен фельдмаршал Миних. Он вам искренне предан, а самого его войско боготворит.

– Это-то правда… Разве уж посоветоваться с фельдмаршалом?

– Непременно, ваше высочество, и не отлагая ни одного дня. Молодой граф, должно быть, еще здесь; он мог бы передать ваше желание отцу.

– Но как же так, без Юлианы? Я услала ее уже спать, у нее жестокая мигрень…

– Юлиана тоже уважает его больше всех. А каждая минута дорога. Так прикажете позвать к вам молодого Миниха?

– Позови…

Сын фельдмаршала, гофмейстер принцессы и камергер ее сына, действительно оказался еще в дежурной. Анна Леопольдовна сообщила ему свое желание завтра же видеть его отца, но под каким-нибудь благовидным предлогом, чтобы не было лишних толков.

– Предлог есть, – отвечал молодой Миних. – Отец и без того собирался на днях привезти к вашему высочеству нескольких кадет, которых наметил в пажи.