Руслик – мой закадычный друг. Что такое «закадычный», я не знаю. Но так говорят. Я потрогал себя за кадык. А у баб нет кадыка. Руслик ковылял по коридору, приволакивая ногу. Значит, опять ранили. У него папа – военный. Он подарил Руслику ремень. Настоящий. Солдатский. Из кожи. А на пряжке – звезда! Раз Руслю пороли этим ремнём. Он говорит: на мягком месте остались отпечатки звёзд. Больно, наверное, но здорово, когда на заднице – звёзды, а на каждой – серп и молот!
И я сказал:
– Шла Матрёна с тестом,
Упала мягким местом.
Чем думаешь?
А Руслик засмеялся и сказал:
– Жопой!
– Ты жопой думаешь!
А Руслик не понял:
– Почему?
– Потому что сам сказал. Я спросил: чем думаешь, а ты – жопой!
Руслик хихикнул
– Глеб-гле-бгле-бгле, – говорю. – Что я только что сказал?
– Глеб.
– А если быстро, то выходит – Бгле.
– Скажи лучше быстро «катить», – осклабился Руслик.
– Катить-катить-катить, – затараторил я. – Титька!
– Титька! – радостно подтвердил Руслик.
Титька – хорошее слово или плохое? У мамки они есть. А у коров называется вымя.
– Ранили меня, браток, – озабоченно пожаловался Руслик.
Он опустил тяжёлую руку мне на плечо. А я его поддержал. Он чуть с ног не падал от потери крови. А рука у него в царапинах. Кожа на пальцах сухая, скукоженная, как у курицы. Под ногтями грязь.
И я спросил:
– Куда?
А он:
– В ногу. Хочешь позырить?.. – Когда он говорит, то губа у него задирается.
Интересно, он нарочно так делает? А изо рта пахнет ириской.
– Давай!
Я помог ему добраться до стула. Он сел и стал медленно разматывать бинты. Все в зелёнке.
– Уже Серому сегодня показывал, – важно сказал Руслик и поморщился, отдирая присохший бинт от коленки.
Вспухшая рана открылась во всём великолепии. Она ещё не успела зажить и обильно выделяла клейкий жёлтый гной. Рваные почерневшие края были обожжены изумрудной зелёнкой. Торчало бело-розовое мясо.
– Сколько гноища… – Руслик не скрывал отвращения и гордости.
А я завидую:
– Баско! Аж до мяса!
– Кого там – до кости! – сказал Руслик, ревниво пряча рану под наслоениями бинтов. – Сейчас уж всё почти заросло. В голову целился контр-р-ра, а попал вот… ещё б чуть-чуть…
Мы вышли на крыльцо. Жарко. А Руслик-то и говорит:
– Собирай народ в войнушку играть.
А как это, собирать-то? Я выставил вперёд руку с отогнутым большим пальцем и загорланил:
– Собирайся народ, кто в войнушку идёт, собирайся народ, кто в войнушку идёт, собирайся народ… Руслик, нет никого.
А Руслик сказал мне:
– Пускай. Я, чур, Чапаев!
И спорить тут бесполезно. Он и рубашку носит, не продевая руки в рукава, чтоб больше было похоже на Чапаева. А ещё у него – сабля. Волочится следом, стукаясь о ступеньки крыльца и выписывая загогулины. Чапаев был с усами. Я приставил к Русликовой задравшейся верхней губе лихие закрученные усы. Руслик подбоченился и сверкал голубыми глазами. А саблю вытащил и занёс над головой. Чапаев! Может, завтра я буду Чапаевым. И Руслик сказал, что может быть. Но потом я подумал и говорю:
– Чур, я Ленин. Ленин главнее Чапаева.
Про Ленина рассказывали в садике. Он щурился и любил детей.
– Ты не можешь быть Ленином, – серьёзно возразил Руслик, – в Ленина играть нельзя.
– Кто сказал?
– Папа.
– Почему?
– Потому что Ленин – наш вождь, а настоящая фамилия у него – Ульянов, – объяснил Руслик.
– Вожди только у индейцев бывают и у первобытных людей.
– И Ленин был вождь, – уверенно возразил Руслик. – Он ГЕНИЙ, а ты простой человек, поэтому ты не можешь быть Ленином.