Дожить до рассвета; Сотников; Обелиск; Журавлиный крик; Знак беды (сборник)

– Да все то же. Бредит, – сказал Лукашов.

– Воды давали?

– Как же – воды? В живот ведь.

Да, по-видимому, в живот. Если в живот, то воды нельзя. Но что же тогда можно? Смотреть, как он мучается, и самим тоже мучиться с ним?

Лейтенант вгляделся в бледное лицо Хакимова со страдальческим изломом полураскрытых, иссохших губ – боец едва слышно постанывал, не размыкал век, и было неясно, в сознании он или нет.

– Надо бы полушубком укрыть, – сказал издали Дюбин. Ему раздраженно ответил Лукашов:

– Где ты возьмешь полушубок?

– Ну погибнет.

– Давно пришел? – не оборачиваясь от Хакимова, спросил Ивановский.

– Час назад, – сказал Дюбин и кивнул в сторону Зайца. – Вон из-за него лыжу сломал.

– Каким образом?

– Да как лес обходили, – сказал Заяц. – На какую-то кочку попал, хрясь, и готова. Не виноват я…

Наверное, в другой раз было бы нелишне как следует отчитать этого Зайца, дважды подведшего группу, но теперь Ивановский смолчал. То, что Дюбин догнал остальных, слегка обрадовало его, хотя радость эта сильно омрачалась общей их неудачей. Лейтенант намеренно старался отмолчаться, не заводить о том разговор, он просто боялся того момента, когда обнаружится, что этот их сумасшедший ночной бросок был ни к чему. Но долго отмалчиваться ему не пришлось, хотя весь его сумрачный вид никак не располагал к разговору, и это видели все. Тем не менее вопрос о базе, видно, томил и других, а рядом во рву сидел, отдыхая, простодушный молодой Пивоваров, к которому теперь и устремились взоры остальных.

Первым не выдержал Лукашов.

– Ну что там? Немцев много? – тихо спросил он за спиной лейтенанта.

– А нету немцев. Склада тоже нет, – легко ответил Пивоваров.

– Как нет?

Лейтенант внутренне сжался.

Он не видел, но почти физически почувствовал, как встревоженно замерли за его спиной лыжники, и, долго не выдержав, сам поднялся на ноги.

– Как нет, лейтенант? Это что – в самом деле? – поднялся вслед за ним Лукашов. Все остальные в крайнем удивлении, почти с испугом смотрели на командира.

– Да, базы нет. Наверно, перебазировалась в другое место.

Стало тихо, никто не сказал ни слова, только Краснокуцкий сквозь зубы сплюнул на снег. Заяц все еще недоумевающе глядел в лицо Ивановскому.

– Называется, городили огород! Плели лапти, – бросил в сердцах Лукашов.

– Что поделаешь! – вздохнул Краснокуцкий. – На войне все случается.

– А может, ее там и не было? Может, она где в другом месте? – недобро засомневался Лукашов, по-прежнему стоя обращаясь к лейтенанту.

– Там была, – просто ответил ему Пивоваров. – Столбы вон остались. Без проволоки только.

Лейтенант отошел от волокуши, скользнув взглядом по Суднику, который с бруствера напряженно смотрел в ров. Командир старался не видеть Лукашова, но он чувствовал, как недобрая, злая сила распирала старшего сержанта, и тот готов был начинать ссору.

– А что, и следов никуда нет? – со спокойной деловитостью спросил Дюбин.

– Ничего нет, – сказал Ивановский.

– Что же получается… Как же так? – не унимался Лукашов. – Кто-то виноват, значит.

Лейтенант резко обернулся к нему.

– Это в чем виноват?

– А в том, что понапрасну этак выкладывались! Да и люди погибли…

– Так вы что предлагаете? – осадил его лейтенант резким вопросом.

Он не мог начинать с ним спор, так как знал, что в этом их напряжении недалеко до ссоры, к тому же он не мог не чувствовать, что в значительной степени старший сержант прав. Но зачем теперь много говорить об этом, без того было тошно, каждый переживал эту неудачу. К тому же в таких случаях в армии было непозволительно выражать свое недовольство или возмущение – подобное всегда пресекалось с наибольшей строгостью.

Лукашов же загорячился, глаза его зло блестели, одутловатое в щетине лицо стало недобрым.

– Что мне предлагать? Я говорю…

– Помолчите лучше!

Старший сержант умолк и отошел в сторону, а лейтенант опять сел в снег. Разговор был не из приятных, но что-то томившее его с утра разом спало, как-то само собой все разрешилось, хотя, может, и не самым наилучшим образом. К нему больше не обращались, наверно, видели, что теперь он знает не больше остальных. Бойцы молча ждали новой команды или решения, как быть дальше, и он, поняв это, достал из-за пазухи карту. Он попытался все же что-то найти на ней, что-то решить про себя, пытался понять, куда с наибольшей вероятностью могла переместиться эта проклятая база. Но сколько он ни вглядывался в карту, та не ответила ни на один из его вопросов, красная линия шоссе скоро убегала за ее край, соседнего же листа у него не было. И здесь, а наверное, и дальше удобных для складов мест была пропасть: в лесах, перелесках, овражках. Где ее искать?

Он так сидел долго и молчал, не убирая с колен разложенной карты, по которой снежной крупой шуршал ветер. Он уже ничего не рассматривал на ней – просто ушел от ненужных теперь разговоров с бойцами, их вопрошающих взглядов. Он чувствовал, что незамедлительно нужно что-то решить, как только стемнеет, отсюда надо убираться. Только куда?

– Подмените Судника. Небось закоченел на ветру, – ни к кому не обращаясь, сказал лейтенант, когда почувствовал, что недоброе молчание в группе слишком затянулось. – Заяц!

Заяц сразу же встал и начал взбираться на бруствер, а Судник, обрушивая снег, на заду сполз в ров. Поднятое им снежное облако обдало Дюбина, который заворошился и встал на ноги.

– Так что же дальше, командир? – спросил он.

– Что именно? – сделал вид, будто не понял, Ивановский, хотя он отлично понимал, что беспокоит старшину.

– Куда дальше пойдем?

– Вы пойдете назад, – просто решил командир.

– Как? Я один?

– Вы и остальные. Попытайтесь спасти Хакимова.

– А вы?

– Я? Я попробую отыскать базу.