Крангел. Бабай-амбар

Махнув рукой на неразговорчивого солдата, N побрел по привычному маршруту. Старичок сидел на своем пригорке и курил. И как будто заранее готовился к новой встрече.

– Слушай, сынок, а нет ли у тебя табачку? А то я весь запас уже израсходовал. В долгу не останусь, балыком угощу. У меня зубы один черт выпали, чтобы вяленое мясо жевать.

N не стал торговаться и щедро пожаловал старику весь кисет. Тряпица, в которую был завернут провиант, показалась сторожу смутно знакомой. Только вернувшись в наблюдательный пункт, при утреннем солнечном свете, мужчина понял – та самая ткань, та самая солонина. Променять весь табак на свою же еду! Что за чертовщина?

Под окном захихикали. Жертва обмана выскочила во двор и с изумлением увидела, как прочь улепетывает старичок. Ловко, прытко, но все равно по-старчески. Как будто обычного деда, с трудом ковыляющего и шаркающего, показывают в старом кино, но на новом фильмоскопе. N помотал головой и вернулся к столу. Вместо солонины обнаружились куски влажной глины.

Мужчина прилег на топчан, пытаясь унять головокружение.

В дверях показалась крепкая фигура в военной форме. N почувствовал на себе пристальный недружелюбный взгляд.

– На смену пришел, товарищ? – вопрос вылетел сам собой. – Вовремя. Ты проверь, как там дела у часового внутри склада. Ему же там, поди, скучно взаперти целый день сидеть.

Сменщик не отвечал и все стоял неподвижно, буравя N взглядом. От этого стало так неуютно, что мужчина проснулся.

Солнце садилось, переливаясь всеми оттенками алого. Ночь будет ветреной.

Поблизости залаяли собаки, и их лай казался многоголосой праздничной песней. Совсем дедулька заврался. никуда псы не убегали.

Веселый дедушка, как выяснилось, успел раскидать муку из мешка и продырявить бурдюки с водой. Гражданская война научила N обходиться без еды продолжительное время. Поэтому вчерашний план – спокойно дождаться рассвета и только потом отправиться в ближайший горком – корректировке не подвергался.

Быстрая ходьба помогала не засыпать на ходу. Ноги, как им и полагалось, сами принесли сторожа за амбар. Внутри по-прежнему раздавались мерные тяжелые шаги. Нет, это не дело! Нельзя оставлять человека взаперти на такое долгое время.

– Эй, товарищ! Хватит там ходить! Выходи уже, – в шутку бросил N и услышал, как падает в пыль большой навесной замок.

Обежав вокруг здания и не обнаружив никого и ничего, кроме распахнутой настежь двери, сторож сунулся внутрь. Большевики запаслись оружием на совесть. Но куда большее впечатление, чем пулеметы и гранаты, на N произвели вилы. Обычные вилы. Воткнутые с чудовищной силой прямо в стену, насколько хватило зубьев. В ту самую стену, к которой вчера по-товарищески прислонялся N. Будь бревна чуть тоньше…

Кого бы ни заперли красноармейцы в амбаре, сидеть под замком тому не понравилось. Сторож отбежал от амбара подальше, выхватил из-за пояса топорик и заозирался. Пару раз на краю зрения промелькнул силуэт не в меру шустрого косматого дедушки. Раздался кашель вперемежку с хохотом. Это завыл старик. Завыли собаки. Завыл ветер, поднимая пыльные облака. Разобрать что-либо в двойном мраке было невозможно.

Блуждать среди бури, пугаться каждой тени, всюду видеть этого странного старика – не каждый выдержит. N тоже не выдержал бы, как вдруг услышал пение. Несколько голосов затянули мелодичную руладу: то ли свадебную, то ли заупокойную. Тут не до жанра, главное добраться до людей.

Люди эти почему-то жили в доме за той самой изгородью, где произошла первая встреча со стариком. А вот и он сам, сидит, курит трубку, улыбается. Или хмурится, или ухмыляется. Не разглядишь за седыми космами. Смотрит пристально, пронзительно. А в доме поют…

– Ты, мил человек, заходи, не стой у порога.

– Неужто вернулись жители? – удивляется N, а сам уж руку тянет к покосившейся калитке.

– А мы и не уходили! Вот кто вернулся, так это сынок мой старшой. Когда революция грянула, его местные убили и в амбаре под полом похоронили. Да что я жалуюсь? Тут все друг друга резать начали. Брат на брата пошел, сын на отца. Большевики хуже шайтана умы затуманили.

– Погоди, дед, – N начинает о чем-то смутно догадываться. – Если тут резня была, то зачем ты мне про собак врал?

– А я и не врал! – обиделся дед. – Собаки за неделю большую кровь почуяли и сбежали.

– А жители за ними ушли!

– Не все! Не все! Те, кто поумнее, ушли. Да только умных мало. Поэтому ушли не все. Не все. Хе-хе-хе. Вот я и сторожу оставшихся.

«Я тоже сторожу. Кости свои сторожу» – вспомнил N черный юморок старика.

– И не только свои, – закончил дед чужую мысль. – И не только сторожу. Новые собираю. Ох, и подсобили большевики с этим складом! Сколько бандитов в гости пожаловало! Как раз к сыночку на свадьбу. Слышишь, как поют?

Голоса в хоре путались, расслаивались, плыли, чтобы в конце концов оказаться воем и лаем большой собачьей стаи.

– Я бы и тебя за стол усадил. Крепко бы усадил, чтоб и встать больше не смог. Да не буду. Порадовал ты старика. Ты же тоже сторож, как и мой сын старшой. Сменщик, стало быть. Ты амбар сторожил снаружи, а он изнутри. И вот ты сынка моего выпустил.

– Я?

– Вот чудак-человек! Конечно ты! Сам же сказал, мол хватит там ходить. И выйти приказал. Аль не помнишь?

– Так это твой амбар! Стариковский амбар, дедушкин амбар, то есть бабай-амбар? А ты сам – амбарный дед, амбар-бабай!

– Эхма! Дошло! Ну, какой сообразительный, даром что большевикам помогаешь! Эй, гости дорогие. выходите посмотреть на энтого мудреца.

И из дома вышли гости…

Спустя пару дней красноармейцы, обеспокоенные пропажей сторожа (точнее, возможной пропажей оружия), послали за N целый отряд. Прибывшие товарищи сняли N с крыши амбара. Мужчина был сильно истощен и что-то бормотал про людей, которые бегали на четвереньках и лаяли, как собаки. И вместо ног у многих были или руки, или обглоданные мослы, или вовсе какие-то палки.

N спасло только его доброе имя. Солдаты решили проверить его бессвязные речи и вскрыли подпол амбара. Там обнаружился скелет неестественно крупных размеров, словно после смерти выросший из мышечной одежки.

Что касается дома за покосившейся изгородью, то его убранство грозило одержать сокрушительную победу над армиями воинствующих материалистов. Несколько десятков тел, разной степени разложения, обглоданные. Свалены в кучу. И на вершине этой пирамиды, этого локального апофеоза гражданской войны, гордо восседала бездыханная мумия старика, заросшего седыми космами, сжимающего в зубах длинную трубку, замершего в последней затяжке.

Коза

Из советской Средней Азии, охваченной басмачеством, переместимся в земли постсоветские, не столь отдаленные, хотя и взявших курс на отдаление. Я имею в виду Казанскую область, с неоправданным гонором ее граждан, с закрытием русских школ, с бархатным налоговым климатом, с желанием сохранить своего «президента» и свое «станское» (почти сатанское!) название. Впрочем, позвольте оставить политику за кадром и перейти к самому прекрасному, что есть в мире – легкому поветрию страха, которое подхватывает и разбрасывает по чертогам разума чертежи рациональной картины мира.

Снова рубеж веков, снова революции, снова гражданские страсти. Конец девяностых. Казанская область, небольшой поселок посреди лесостепи. Лесостепь – это как лес, только совсем не дремучий, или как степь, только совсем не бескрайняя.

Поселок формально городского типа. Есть почта, магазины, школа, ПТУ, предприятия, больница, кладбище. Можно жить и работать. И, как водится, умирать. Правда, дорог нет. Но где они есть? Почти каждый держит подсобное хозяйство. Благо, климат позволяет.

Моя двоюродная бабка всегда отличалась неуемной энергией, организаторским талантом и умением со всеми договориться. Объединив усилия с дальней родней и близкими друзьями, она организовала небольшой хутор-колхоз, оперативно оприходовав бесхозную полоску старых плантаций. В самые голодные годы у Нины Николаевны не было никакого недостатка в продуктах. А нам тут рассказывают про дикие девяностые. Да при коммунистах бабку быстренько бы раскулачили!

«Новые колхозники» жили в самом поселке и считали себя городскими. В хутор ездили как на вторую работу: регулярно, но без фанатизма. Но для бабкиной родни земля между плантациями и лесом всегда была родной. Хитрые манипуляции с ваучерами и кооперативами позволили сшить воедино лоскутное одеяло мелких земельных участков. По периметру внешних домиков вырос дополнительных забор, ограждая территорию от лихих гостей.

Логично, что именно там, в относительной безопасности, был организован настоящий скотный двор. Ну как настоящий? Совсем крупный скот никто держать не планировал. Пару хрюшек, несколько овец. В основном же: кролики, куры, вроде даже ондатр пытались разводить. Ах да, жила еще у них одинокая грустная корова Моня, худющая и спокойная, как скала. Местный талисман. Вот кого никогда не водилось, так это коз.

Откуда появилась черная коза, никто сказать точно не мог. Поспрашивали соседей и знакомых – живность ни у кого не пропадала. Да и не держали черных коз в тех краях. Сошлись на том, что пришла из леса и каким-то образом перемахнула через высокий забор – с голодухи и не так поскачешь.

Бабкина родня козу пожалела, накормила, помыла. Еще бы бантики на рога повязали!

Странности в поведении и характере животного проявлялись постепенно.

Первое, на что следовало бы сразу обратить внимание – коза очень хорошо ориентировалась на новой территории. Стоило кому-нибудь пойти по своим делам, как рогатая гостья выруливала из-за ближайшего угла и смотрела вслед. Как будто заранее изучила маршруту и привычки местных и только потом появилась. Каждый из местных хотя бы два-три раза в день встречал на своем пути черную козу. Вернее, это она их всех встречала. Или караулила.

Животина попалась коммуникабельная. Вот именно, что не общительная, не игривая и не приставучая, а коммуникабельная. Ей важен был зрительный контакт. Идешь ты куда-то, рыхлишь грядки, отдыхаешь в тени, чинишь крышу – черная коза пристально за тобой смотрит. Не так. не за тобой. На тебя. Ее башка повернута в твою сторону, но взгляд – бессмысленный и расфокусированный – направлен куда-то мимо, за спину или чуть вбок.

«Может, она бешеная?» – стали шептаться родственники после нескольких дней жизни с этим странным животным. Понять их можно. Коза совсем не блеяла, ходила по территории медленно, пошатываясь, ела очень мало и неохотно. По первости все это можно было списать на долгие скитания по лесу. Но тощий безмолвный созерцатель и не думал менять свои странные привычки.

Козу решили вести к ветеринару. Все-таки поселок был городского типа, северные его районы уже начали застраиваться и обретали современные очертания. В состав новой, более продвинутой, инфраструктуры, входила и ветклиника. Конечно, основной клиентурой там были кошки да собаки городских жителей. Но историю не перепишешь: главврач имел за плечами тридцать лет колхозно-полевого стажа, и всякую крупнорогатую скотину воспринимал как дальнего родственника. То есть еще не брат, но уже роднее, чем теща. К тому же, коза все время молчала, чем никто в родне ветврача похвастаться не мог.