Что такое ППС?
Порывшись в хламе, участковый нашел волоски. Черные пряди из чьей-то блестящей, густой шевелюры.
Больше смотреть на посудине было нечего. Трюм затоплен. Остальное разрушено.
Участковый пошел осмотреть округу.
Сразу же за полосой каменистого пляжа, где начинался грунт, и круто, почти вертикально вверх поднимался обрыв, он нашел следы. Глубокие, крупные отпечатки босой ноги.
– Ага! – присмотрелся к ним участковый и сделал вывод: – Урок получили, ребята, вы… Очень хороший урок!
Посмотрел с высоты на разбитый катер. «Красавцы!» – как сказал на все это фельдшер…
– За хороший урок платят дорого! А тут – генерал, между прочим: Топтыгин, Михайло Потапович! – подвел итог участковый.
***
Узнав, что Потемкин от медицинских услуг отказался, участковый инспектор вызвал его к себе.
– Домой бы пришел, – сказал он, – да так будет лучше. Я разобрался, и вот что скажу: вина ваша. Значит, ремонт пойдет за ваш счет. Расходы частями из вашей зарплаты удержат. Но прославились вы, откровенно скажу тебе, ярко, надолго! Про вас анекдоты пойдут: капитаны Топтыгин, Адольф, семерка «отважных»… Готов ты, Потемкин, быть героем таких анекдотов?
Потемкин молчал, потому что не мог согласиться, не мог возразить, и не знал, к чему участковый клонит.
– Судьба посмеялась – закурил капитан, – это одно, но – смеются люди– это другое. Не вынесешь этого. Знаю. Осмеянность нас приземляет, режет крылья, и способный подняться – слабеет духом. А не рожденный ползать – ползать не сможет: или взлететь, или – вниз, ко дну. Хочешь видеть себя среди приземленных, пьющих из сожаления и за компанию, а компания вечна?
– Нет. Этого не хочу.
– И я так считаю – тебе среди них не место.
– Вы меня гоните прочь? – понял уклон капитановой мысли Потемкин.
Капитан кивнул:
– Получил этот горький урок, сделай выводы и начинай жизнь снова, с чистого листа. И лучше бы не здесь, где подкосятся крылья, лучше там – где только чистый лист и смысл, который в жизни есть всегда.
– Подумаю, – ответил Потемкин
– Подумай. И не бойся начинать с нуля, сломи неблагоприятность обстоятельств в свою пользу. Это в твоей власти, был бы смысл…
«Сломит, – считал участковый, – и дальше нормально пойдет! Потому что одни, – как сказал дядя Хэм,* (*Эрнест Хэмингуэй) – в месте излома рухнут, другие нарост образуют, окрепнут и дальше пойдут – в полный рост, только с большей силой».
«Или, – подумал Потемкин, – потеряю себя, или найду смысл жизни, но прав капитан…»
Обходя буреломы, провалы и топи, терял он заветную цель – те, оставшиеся недостижимыми, сопки. Но он мог вернуться. Теперь были топи другого рода: человеком замешаны, а кто человеку в коварстве и легкомыслии равен? Никто. Не просто из этих выбраться. И не всегда возможно.
Гулкими и бесконечными коридорами, как к эшафоту под стражей, шагал Потемкин.
Что такое ППС?
Рассказ
1. О маленькой лжи и раздумьях пленного человека…
Сейчас что-то будет!» – подумал Потемкин и взгля-дом по кругу, мельком, пробежав по залу. Поздний вечер в зале ожидания автовокзала, в сибирском городе Братске. Что делать дальше, Потемкин не знал. На жесткой вокзальной скамье, в одиночку, оказался он через две зимы, после того, как «взял в руки котомку».
Час выбирать дорогу пришел внезапно, как первый холод зимы из-за синих гор. Из Ленска, через Москву, самолётом добрался до Харькова. Объект на улице Краснознаменной – художественно-промышленный институт был целью. Цель была близко, не как в ту ночь на палубе катера «Беркут»ж. Но оказалась недостижима. Как голос певцу, художнику надо «ставить» руку. А в лесосплавных краях, всего и художников – два оформителя в Доме культуры райцентра, которые на знают натуры, не пишут этюдов и не понимают Ван Гога. Где мог Потемкин «поставить руку»? Творческий конкурс отсеял абитуриента.
«Жаль, Вам бы чуть подрасти. Но, если есть цель, дерзните! Начните с азов, постучите сначала туда». За дверью, на которую показали, была без вывески, за нею маленький храм – изостудия. С запахом краски и масла и несгибаемым духом мечтающих о дороге в большое искусство. Иные здесь приземляли мечту и бросали. Потемкин бросать не думал. Грядой сопок заветных на горизонте, виделась цель.
Он их не выдумывал – знал. Он писал их, они была лучшим пейзажем студийца Потемкина. Школьником, романтичным бродягой, видел он этот пейзаж. Плоская чаша огромного озера перед глазами, а на горизонте, в дали – три сошедшихся вместе, таежные синие сопки. Колокол неба над ними: громадный, непостоянный, вечный. Там, далеко, было все не так. Там побольше дичи, повыше трава, и туда не забродят другие, с ружьями.
Вдохновленный тайно, Потемкин, несколько раз выступал в дорогу. И не дошел ни разу. Не смог. От озера, четко на север, брал направление, впиваясь глазами в заветные сопки. Пока спина могла отражаться в озере, все было нормально. Но, удаляясь в глубь разделяющей сопки и берег тайги, он терял цель из виду. Чем ближе цель становилась, тем труднее понять – где она? Повсюду: вокруг и над головой – тайга и небо. Дорог и тропинок нет, Потёмкин шел наугад. Он достиг бы цели, будь она вдвое ближе. Но она была вдвое дальше, а он, обходя буреломы, провалы и топи, не видя цели, терял ее. Цель легко видеть издали, но путь до нее потерять может быть еще проще. Точно, как в жизни…
– Что я скажу? – говорил о пейзаже наставник – Половину пути, – показывал в сторону института, – ты, скажем так, одолел.
***
Потемкин почувствовал взгляд человека, который искал мишень. Три очень уверенных человека вошли в зал и остановились. Один из них, не скрывая, разглядывал Потемкина. На пассажира Потемкин не походил, – потому что им и не был. Он пришел с другой целью – позвонить в другой город по автомату. А тот человек видел в этом свое, стоял и думал: нравится это ему, или нет?
Потеребив второго, он показал глазами, кивнул на Потемкина. Старшим, похоже, был третий: он шагнул и увлек за собой остальных – к буфету.
***
Проза жизни художнику столь же близка, как не художнику. Без денег нельзя, а платят их за работу: духовная гамма: при всей чистоте, со всем ее спектром и диапазоном – в расчет не берутся. «Нарисуешь, – спросили в заводской мастерской при парткоме, – Ленина так, чтоб сюда вписался?» Ленина сами нарисовали, а голову не решились. Потемкин нарисовал, вписал «Годишься! Приходи с трудовой.». Выиграл этот конкурс, принес трудовую и был зачислен слесарем 5 разряда…
А в творческой атмосфере студии блуждала искорка. Потемкин ее обнаружил, обожествил в душе и поселил в своем сердце. «Теряешь голову! – предостерегали друзья, – У нее ребенок, и муж, вообще-то, есть…». Чем-то схожей была ситуация с той, что настигла на палубе «Беркута»
***
Нездоровый шумок угадал Потемкин, наблюдая за тройкой тех, очень уверенных в себе парней. Ищущий взгляд одного из них, выделил девушку. Она, среди всех в этом зале, похоже, была самой скромной. Брат и сестра в человеке – скромность и беззащитность. Легко различимо первое, а второе – потеха душе и рукам нехорошего человека.
Оставив кружки, компания окружила девушку. Тот, который недавно смотрел на Потемкина как на мишень, притяну к себе, и поцеловал девушку в щеку.
– Курочка, ты пойдешь со мной!
Но она была не одна. Парни, конечно, видели, что не одна. Ее друг отбросил чужую руку с плеча своей девушки. И о ней забыли, а он был окружен и потонул в тычках многорукой компании. Заставив подняться, его потянули из зала. Потемкин одобрил: уходя, тот уводил за собой всю дурную троицу. Тая подступившие слезы, девушка приходила в себя. «Молодец!» – повторил про себя Потемкин.
Он не сразу увидел, что девушка поднялась, и решительно, как духом отважный, пусть безоружный, боец, пошла следом. «Черт» – Потемкин покинул место.
Он быстро нагнал их.
Ладонью, как мухобойкой в плечо, хлопнул сверху того, что поближе. Удар не сильный, но как пощечина, хлесткий, обидный, и обжигающий. На месте затылка, возникло вскипевшее гневом лицо. Без слов – вместо них – в лоб Потемкину полетел кулак.
Потемкин, как на оси, повернулся флюгером вдоль атакующей линии. И кулак пролетел в пустоту. Предплечьем Потемкин подбил руку. Легко, на излете, вскочила она в захват левой кистью. Вслед кулаку, неустойчивой, вздыбленной глыбой, подалось на Потемкина тело. Рука-мухобойка Потемкина, треугольником, острой вершиной вперед, скользнула навстречу. Прогнувшись в обратном движении флюгера, Потемкин выставил локоть вверх. Успел, и вонзил его в подбородок глыбы. Заступ за ногу – и глыба, теряя опору, всей массой, ускоряясь, пошла назад. Взмах руками как крыльями – глыба рухнула на асфальт.
Трезвых эффект впечатлил бы. Но тех взбесил. Пришлось защищаться. Потемкин увлекся. Тот, за кого он заступился, был рядом и прикрывал, но что-то Потемкин быстро его потерял из виду. Апломб драчуна и искусство боя – не пара друг другу. Превосходство числом соперникам только мешало: путались. При этом злились, а гнев – не союзник в бою. Он бросает вперед и лишает рассудка, и «палит» силы. Наглые дилетанты не знали подсечек, и не понимали, что можно не только гасить удары – а уходить от них, как Потемкин.
Он бы вышел из боя, но тот, кто первым упал, поднялся и начал атаку. Он не шутил! Оттянулся назад Потёмкин: к самой стене. Главное не получить по спине и угадать мишень на себе, которую выбрал кулак атакующего. Угадал! Правая, с полного, на всю широту, размаха, пошла вперед – сбоку, в челюсть Потемкина. Как в холодную воду, сгибаясь, припав на колено, Потемкин пошел навстречу. Волчком развернулся. Кулак левой, впился под руку, – в печень противника. Инерция и останавливающий удар, развернули соперника. Потемкин подбил «спалившую» по инерции силу, ударную руку, зажал ее, рывком по короткой дуге, повел книзу и вверх – за спину. Подняв ее, как оглоблю в телеге, завернул в суставе и резко толкнул от себя. Рука – не оглобля, ей было чудовищно больно. Соперник не удержался, невольно включил задний ход, и влетел в стекло. Рама сломалась, тело застряло в окне…
А Потемкин услышал:
– Стоять!
И увидел фуражки.
Спустя две минуты, Потемкин был третьим, в компании равных – пленником, в «кондачке» милицейской машины. Захлопнулась дверь, перечеркнула небо клеткой стальной решетки. Главный соперник, не сел вместе с ними – ему ехать на «Скорой».
«Попал!» – сделал вывод Потемкин.
А только, что десять минут назад, сидел в зале, ждал, не знал, что делать, и не имел никаких выводов… «А, впрочем, – глянул он сквозь решетку, – солгать, между прочим, намеревался. Ободрил, успокоил бы и обманул Валерию, считая, что так и надо…».
Пленники всех времен: в колесницах, каталках, телегах, пешком – в пути размышляют на тему о правде. «Любовь и неправда – они совместимы? – стал думать Потёмкин, – Или их совмещаем мы?»
Собирался сказать, припав к телефонной трубке: «Любимая, все хорошо. Мы, конечно, опять будем вместе! Скоро! Ты слышишь, любимая, все хорошо!». В самом же деле, не хорошо, – а никак. А точнее – плохо! «Обмануть собирался… – осознавал взятый в плен Потемкин, – Но ведь врут… Загнаны в угол, у них проблемы; почечный «хрон» у них или язва; они не спят; потому что завтра еще будет хуже, а они говорят: «Милая, все хорошо!». «Правда?» «Правда, милая, правда!» – врут…
– Выходи! – распахнулась дверца.
Сложив руки за спину, как другие, Потемкин направился, в сопровождении, в здание райотдела. «Позавчера, – читал он знакомую вывеску, – был тут же: а как по-другому!». Позавчера приходил он сам, а теперь привели…
Понаблюдав за другими, он старался все делать так же. Снял ремень, часы, освободил карманы. Но, оказалось, предусмотрел не все.
– Кольцо, – сказал старшина, и указал на стол, где лежали вещички Потемкина.
Чертыхнувшись, Потемкин снял и кольцо. Никогда не снимал, и не собирался. Факт унижал, но те, кто требовал, были правы…
– Возьмите! – отдал он кольцо.
Посмотрел на ботинки, и понял: еще надо снять шнурки. Старшина глядел на него с любопытством. «Не новичок?!» – думал он. Но прежде Потемкина здесь не видел, и ничего не сказал.
– Почитайте, – подал он листок.
«Протокол личного обыска» – прочитал Потемкин.
– Все верно?
– Не совсем, – возразил Потемкин, – кольцо обручальное. Золотое кольцо!
Написано было: «кольцо из желтого металла».
– Георгий Артемович, я не написал, что оно железное, медное, а золото – желтый металл. Точно может сказать эксперт, а я не эксперт.
– Хорошо, – согласился Потемкин и подписал протокол.
– Но Вы, – задержал старшина: перед ним был изъятый листок – форма № 15 из паспортного стола, – Вы же еще без прописки. Давно?
– Месяц.
– Закон нарушаете. В курсе?
– Да…
– Разбираться будем. А сейчас… – старшина поднялся и сопроводил в комнату для задержанных.
Решетка от пола до потолка, на всю длину помещения. Все на виду, все как на ладони, перед столом дежурного. И все – взаперти.
Потемкин снова был с теми, кому на вокзале хотел доказать справедливость. «Бог создал людей, а полковник Кольт – сделал равными», – вспомнил он. В «Тигрятнике» – как называется комнатка, все так и было. Все были равны.
Стоячая комнатка: можно присесть только на пол. «Значит, – понял Потемкин, – долго тут не живут». Дверь время от времени, со скрежетом, как инструмент ненормального музыканта, отворялась. Старшина выбирал, выводил кого-то, или напротив, кем-нибудь пополнял компанию.
Не все, – как увидел Потемкин, – из тех, кого выво-дил старшина, возвращались назад. «По этапу пошли?» – посмеялся он грустно. А потом подошла его очередь.
Старшина проводил в кабинет на втором этаже. Отдал документы, назвал фамилию и ушел, оставляя Потемкина.
– Потемкин? Фамилия знатная. С чем пожаловал в наши края?
Заметно усталый на вид, капитан, был бесцеремонней, чем старшина из дежурки.
– Хулиганить приехал? Не прописался… Можем за это привлечь. Ты знаешь?
– Знаю.
– Ну, а чего ж?
– Не могу прописаться.
– Так езжай себе с богом, отсюда. Нам что, не хватает своих хулиганов?
– Не думаю так, – не смутился Потемкин.
– Вот как? – коротко, далеко в глазах капитана мелькнула искорка.
– За что этих избил?
– Думаю так – за дело!
– Ты что, судья?
– Нет.
– Значит, хулиган! У нас что собирался делать?
– Работать. Я на завод оформляюсь. Там ждут, а из-за прописки, пока не у дел. Был у вас, позавчера, на прием записался. Как раз, поэтому…
– Не у дел, говоришь? Да дел мы тебе, при твоих способностях, будь уверен – нашьем! Кем собирался работать?
– Художником.
– Ну-у?
– Да, оформителем.
–Хорош художник! Ничего себе! Репин таким же был? На тебя заявление – материальный ущерб, человек в больнице. Громила ты, а не художник!
– Ну да, не Репин… – не возразил Потемкин.
– Отчет отдаешь: что ты натворил? Тот, в больнице, он тоже заявит. Попал ты, конкретно, – доходит? Молчишь? А думать там надо было. Теперь поздно!
– Держи, – подал он авторучку, – Пиши объяснение. Все, как есть, все подробно!
Продиктовал «шапку». Прочитал, отошел к окну. Постоял, помолчал неподвижно, опираясь на пальцы лбом. Не оборачиваясь, не выдавая усталости, глухо спросил:
– Сочинения в школе писал, Потемкин?
– Писал.
– Вот и давай, пиши: «Объяснение». Здесь твое сочинение называется так. Писать будем вместе: чтоб не забыл, чего и не наврал, в три короба. Все, ты готов?
– Да.
– Поехали! «По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее…». Что пояснить – давай правду. Я уже всех опросил, эти двое свои сочинения сдали, третий – потом. Свидетели, двое: свои показания дали. Изучим, сравним, и решим, что делать. Ты первым ударил? Пиши!
– Вопрос.
– Что? – обернулся, спросил капитан.
– Говорите опрошены все. Потом третий. А этих двоих – парня с девушкой, Вы опросили? Они что сказали?
– Какие парень с девушкой?
– Те, из-за кого я вмешался.
– Таких нет. Патруль прибыл на драку. Драка была. За это вас задержали. Время, место, причина и обстоятельства драки – вот все, что нужно. И до утра ты свободен, в «Тигрятнике». Решение примет начальник. И о том, что ты нарушил паспортный – он позаботится тоже. «Букет» наберется! Чего ты ждешь?
Капитан недовольно сжал губы, опять отвернулся к окну. И попросил вдруг, совсем другим тоном:
– Не спорь. Бесполезное дело, Потемкин! Пиши! Напиши, как надо, и отдыхай до утра. Ну, зачем же нам мучить друг друга?
– Напишу, – согласился Потемкин, – время, место и обстоятельства. И причину…
– Какая причина, Потемкин? Какая причина! Парень с девушкой? Что за лапша? Что ты гонишь? О чем говорим? Кто, к кому приставал? Ты, того, кто в больнице, ударил первым. Не так? А эти вступились. Потом бедолагу ты еще добивал. В окно посадил. Садист, хуже Гитлера! Что, не так? Я все знаю! И люди с вокзала уже написали, что так. Что ты лепишь?
«Горбатого» – что я леплю!» – ужаснулся Потёмкин. Он даже не думал, не верил, что так может быть.
– Ты не глупый, – сказал капитан, – значит должен понять, что здесь каждый, как ты, так же точно, лапшу мне вешает. До чего все похожи вы, господи – как под копирку!
«Приплыли мы…» – растерялся Потемкин. Мельком проскользнули лица: ее – самой скромной, застенчивой в мире; и его – которое, в общем-то, и не запомнилось.
– Так что пиши, не морочь нам голову: мне и себе! Все – как надо, как было – как на духу. Усвоил?
Потемкин усвоил, но не шелохнулся.
«Ну, что же?» – без слов, обернулся рывком, от окна, капитан.
– Как надо? – уточнил, не касаясь бумаги, Потемкин, – Или – как было?
Рассерженной птицей, как коршун, вернулся к столу капитан. Из-под бровей, посмотрел на Потемкина. Он, может, в чем-то хотел убедить своим взглядом. Но Потемкин увидел в нем, как устал капитан!
– Ты их не выдумал?
– Нет.
Прощаясь с надеждой, капитан предложил сигарету. Отрешенно, как автомат, раздал на двоих огонек зажигалки, откинулся к спинке стула.
– Спасибо, – непритворно, как знак уважения, оценил Потемкин, и предложил – А Вы можете сделать вот что: оставить меня. Отдохнете. А я напишу. В школу ходил, – умею. Я справлюсь.
«Не понял!» – стрельнул капитан глазами.
– То, что мы делаем, это допрос?
– Нет, допрос – после возбуждения уголовного дела. А сейчас – объяснение.
– То есть, – опрос?
– Да, так, примерно…
– Я опрошу себя сам. Вы устали, я это вижу, и могу опросить себя сам. У меня сейчас времени – во!
Капитан, уже не стараясь прятать усталость от постороннего, в раздумьях нахмурил лоб.
– Ты, я вижу, куришь? Оставить тебе? – и оттолкнул от себя сигареты.
– Оставьте.
Рядом легла зажигалка и три листа бумаги:
– Идем со мной…
Потемкин вернулся в дежурную часть. Капитан подошёл к дежурному:
– Этот себя опросить хочет сам. Выдели угол, пусть пишет, мне, ты же знаешь, утром…
– Конечно! Поспи, а то завтра нас опозоришь…
Капитан наклонился и тихо, что б не услышал Потемкин, добавил дежурному, что-то еще.
Дежурный выслушал, оглядел Потемкина:
–Комната для заряжания до утра свободна. Пусть пишет. А ты отдыхай.
Дежурный провел Потемкина в комнату, стены и потолок которой были обиты железом.
– Вот, – указал он на столик посередине, – пиши: Потом отдашь мне. В конце: «Написано собственноручно. Верно». Дата, подпись, фамилия – полностью. Ясно?
2. Лена
Ожидание добегало конца. Коридор оживился, захлопали двери соседних комнат: вернулись с маршрутов бойцы ППС, и всколыхнулось, забилось у Лены сердце. Жизнь вливалась в большое, новое русло. Сегодня рискуют, теряют голову Саша и Лена, зажигают свою, неприметную звездочку в небе.
Створкой в воротах мира, отворилась дверь комнаты:
– Лена, – шагнул, протянул руки Саша.
Волной к берегу, скользнула навстречу им Лена.
– Вот и пришел. Навсегда! – улыбался он, гладя ей волосы, и обещал, – Больше не будет такого. А почему? – задал он серьезный вопрос, – Потому что отныне, – в третьему лице о себе сказал он, – Саша будет не приходить, а возвращаться! Прекрасная разница! Ценишь, Лен?.
– Конечно, милый!
Это был первый день, провожая который, они не расстались, а решились продолжить, сделать день первой страницей в большой книге Жизни.
Друзья потеснились. И целая вечность теперь впереди, и первая ночь. Ночь, начало которой Лена ждала одна, в холостяцкой комнате милицейского общежития, слушая ра-диодиалоги милицейской волны. Они звучали повсюду: в коридоре, в комнатах, и на улице – из салонов приставших к крылечку машин. А она не спросила, какой позывной у Саши…
– Навсегда пришел, Лена! – напомнил он.
Смело и осторожно перехватил объятия, оторвал от пола, и перенес, усадил на кровать покорную Лену.
– Минуту! – жестом, мягко предостерег, и отправился к шкафу. Вернулся торжественно. Праздничный, собранный с выдумкой, загодя, поднос занял место на столике.
– Любимая…
– Боже, хороший ты мой! Спасибо!
Шампанское, свечи, цветы: за дверцей одежного шкафа, в сумерках, взаперти, дожидался сюрприз. И от этого становился трогательней, милее сердцу.
Засветились две торжественно стройных свечи.
«Все позади уже… – открывая глаза, чтобы тут же закрыть, раствориться в волнении, думала Лена. Главное позади – сомнения. Оторваться, отдаться во власть незнакомо новых, таинственных волн – жаждали два бьющих в колокола груди сердца…
Губы, сближаясь, не теряя друг друга, без слов открывали дорогу, снимали запреты. В таинственном, смутном огне, прогибались тела, и тянулись друг к другу.
«Все позади!» —отдаваясь еще не знакомому, вскрытому болью, восторгу, – без звука воскликнула Лена.
3. Сержанта Готовко хочу!
– Сашу Готовко, сержанта, хочу! – капитан достоверно сыграл Мимино, шутки в голосе не было. – Он здесь?
«Господи» – огорченно всплеснула руками,
– Только со службы… – жалея, призналась дежурная, тетя Клава. «Сержанта хотеть после смены, – полагала она, – капитан может только из-за того, что вскрыл недоделки в смене…». А она ведь знала о дружеском расселении комнаты сержанта Готовко. И девушку видела. Лену…
Капитан, не помедлив, был у порога и тарабанил к Готовко в дверь. Ринулся тут же, как дверь отворилась, но раздетый сержант, отступив на полшага, решительно остановил его:
– Алексей Николаевич, там подождите! Я выйду.
Капитан вежливо сдал назад.
– Сделай милость, скажи мне, – удалившись вместе с сержантом в курилку, потребовал он, – ты же был старшим, так? Вызов с вокзала обслуживал, да? А теперь потрудись, расскажи, как было?
– Я все написал, а теперь пошло мое личное время. Спросите завтра!
– Резко, товарищ сержант! – оценил капитан, – Конкретно!
Но это не значило, что он собирался уйти.
– Что-то горит там? – кивнул он в сторону Сашиной комнаты, – Нет? Отчего же тогда не доволен?
Хотелось дерзнуть, но Саша вдруг, откровенно признался:
– Да крылья, можно сказать, у меня, а Вы – приземляете… Зачем?
– А затем!!! Потому что не слесарь-макетчик ты, Саша. Милиционер! Друг мой, ты слышал, о чем я спросил? Рассказывай, а потом соберешь свои крылья. Я за, я не против них!
– При чем слесарь? По рации приняли вызов. Прибыли. Драка. На улице, во дворе…
– Ты ее видел своими глазами?
– Видел. Четверо. Один, когда мы подъехали сидел в окне, задницей. Вызывали «Скорую». Троих Бубнов повез в райотдел, я остался, людей опросил, отобрал объяснения.
– Из зала видели драку?
– Вряд ли … А из буфета, где тот в стекло сел, – там окна из полуподвала, снизу. Оттуда тоже не увидать.
– Та-ак. А свидетелей где взял?
– В котельной: сантехник и оператор. Все видели и написали. Какие проблемы?
– Но ты в зал входил, спрашивал?
– Да…
– И что выяснил?
– Я же сказал, из зала не видно…
– Но заходил. А зачем? В окна взглянуть изнутри? Зачем заходил, Готовко?
– Ну, как, спросил…
– И узнал… Что ты узнал? Ничего! Торопился куда-то, а, Саш? О чем думал, куда торопился?
– Да куда, – смутился Готовко, – куда я спешил? Никуда, и не думал…
– Вот именно, что не думал! А думать обязан! Работа такая, Саша. Ты ее сделал сегодня плохо! Не важно, о чем ты думал, к кому спешил!
«Соберешь тут крылья!.. – подумал Саша, – После такой беседы…».
– Саша, – устало вздохнул капитан, – ты работал, я вижу… Вся картина: кто первым ударил, как бил другой, третий – все есть. Спасибо. Но, – ты сам, твои кочегары, кто-нибудь, могут сказать что-нибудь о причине?
Он знал, что ответить нечем.
– А мы обязаны, Саша, причину выяснить. Обязаны – нам принимать решение. А за решением – люди! Дошло?
– Да уж, – признался Саша, – такое мимо не проскользнет…
