Генрика

– Сегодня большая пьянка, Бэнкс! Грозу отменили, и я нашим людям дал волю надраться.

Хмельные люди играли в карты и в кости. Счет, как обычно, ссорил людей.

– Хватит! – Шарки достал пистолет, постучал по столу рукоятью, и указал на дверь.

– Вон! Всем, вон!

Черный глаз пистолета, поочередно, от одного, к другому, оглядел побледневшие лица.

Таких, кто не понял бы Шарки, не было. Бэнкс и Шарки остались одни.

– Теперь их не будет близко, если не вызову сам! – улыбнулся Шарки, и убрал пистолет.

Огромным ножом, как доской, разгребая еду и объедки, расчистил место, и пригласил к столу.

– Я знаю! – сказал он грозно, – Зачем ты просился на берег. И что ты там делал – знаю!

Вцепился глазами, выдержал длинную паузу. Потянулся, налил себе виски.

– А что говорила команда – знаешь? О тебе, недостойные вещи Бэнкс! Знаешь?

– Я их не слышал, Шарки.

– И правильно делаешь, Бэнкс, потому, что и я их не слушал! Выпей со мной, капитаном Шарки.

Протянул бокал Бэнксу, и подхватил свой. Бокалы столкнулись в приветствии:

– А к моим словам ты относишься также, Бэнкс?

– Я помню, что ты говорил.

– Так знай: никогда не беру своих слов назад.

Кошка с мышкой играется так же: дает шанс бежать, и – хлопок лапой сверху! Снова отпустит – беги, и снова, лапой. А поиграет – съест. Игра придает удовольствие трапезе.

– А как слово сдержать – я забочусь сам: как хочу, и когда хочу. Мое дело! Надо выпить, Бэнкс!

Сходились бокалы, сплетались узлы разговора.

– Но ты прав, Копли Бэнкс: прелести пленной женщины, несравненно выше! Потому что согласие даст тебе столько, сколько дать согласятся. Но, когда жизнь и тело в твоих руках – ты получишь все! Сладкий яд! Но я знал, что ты вернешься, и будешь хотеть еще и еще того же, чем насладился! Я вовсе не против: женщину можно всегда поделить. Не с ними, конечно, – кивнул Шарки в сторону, – только не с ними! Ты думаешь, почему эти люди со мной? Много общего? Ублюдки, которые ползают в тине, и не способны подняться взглядом, выше собственной переносицы… У меня с ними много общего?

– Нет! – отвечал он сам, – В них нет ничего, кроме меленькой страсти и жажды наживы! Я знаю им цену. Они ничего не стоят! Я сам убивал их. За дело, случайно, и даже так, наугад – скрестив под столом пистолеты – кому повезет. И убил бы на палубе, в тот день, любого! Они это знают. А мне наплевать, я им нужен, не меньше, чем господь бог, – потому, что я им даю насытиться. Вот почему эти люди со мной! Не они – я им нужен, Бэнкс!

Но я не хочу ползать в тине. Они говорят о тебе недостойные вещи, потому что их птичьи мозги понимают – ты выше их! И говорят затем, чтобы я этой разницы не заметил и не оценил! Хочешь, мы выйдем на мостик, и я им скажу: «Гуд бай! Уезжаю к маме. Все оставляю Вам». Ну, я же не заберу, с собой, к маме, корабль и пушки?!

И что? Они будут довольны? Вздохнут и расслабятся, да? Потому что меня боялись и ненавидели, Бэнкс?

Бэнкс кивнул. Достаточно, чтобы понять, что он слушает Джона Шарки.

– Но, те, кто ненавидит, получили меня таким, каким заслужили. Они сами: их алчность, их жадность, превращают меня в исчадие ада. Не будь золото дороже жизни – не было бы пиратства! Жирные свиньи, набитые золотом – испанские галеоны, положили начало пиратству. Моя изощренность – старческий шепот в сравнении с тем, что творят те свиньи, набивающие утробы золотом! Вырезают всех: от младенца до старика, чтобы скосить золотые колосья, набить необъемные пазухи золотом. Имей это золото совесть – блестеть не посмело бы!

– Но я о себе, и своих ублюдках, – сбавил тон Шарки. – Не избавлением для корабля и команды, будет мой уход – потерей. Они потеряют власть над собой. Я с любым поспорю: матросом; лакеем; полковником, и королем – и останусь прав. Власть – понятие ни для одного из них не постороннее. Ни для кого! Только одни в ней владельцы, другие – потребители. Сытые и голодные, довольные, недовольные, потребители. Но, не будь хозяйки, которая рубит головы курам – не будет корыта. Вот почему они не хотят, – взмахнул рукой капитан, – чтобы я им сказал: «Гуд бай!» – а как же корыто?

Глоток в пол-бокала виски. завязывал следующий узел беседы.

– Куры – не тема, если б я думал только о них и своем курятнике, ты был бы мне нужен не больше, чем все остальные. Довольствуясь ими, я бы тебя без раздумий убил. Но я хочу быть выше. Вот, пример… Покажи мне поляну, где плоды созревают золотом. Зерна, ягоды – чистое золото. Я там буду первым! Но, там же окажутся: пекарь и лекарь, священник, полковник – все, кто узнал о золоте! И пекари, лекари, и священники – вмиг станут другими! Их не узнать. Они жить перестали, потому что золото – это не жизнь. Это гонка и головная боль. Его надо делать, и прятать. Делать и прятать! Мигрень, которую лечат две вещи: нищета, или вечный покой.

Но, я не единственный, Бэнкс, среди тех, кто любит чужой урожай, потому, что не любит работать. Обязательно, шайка таких, как мои, ублюдков, найдется и заберет урожай – чужим, но тяжким трудом добытый. А это, ты знаешь – море крови, за каплю золота…

Пусть не всех, и не сразу, я уничтожу их: я ведь первый из тех, кто копать не хочет, иметь желает. Даже если они – мои люди. Оставлю такого, как ты и скажу владельцам: «Соседа, который вторгся на вашу межу, я поставлю на место! Вырву руки ворюге Билли! Сломаю нос Берну – за то, что сует его не в свои дела; выколю глаз старой бестии Шаров, которая любит подглядывать! И ухо отрежу, на всякий случай… Появится Брэдли, который грозит забрать землю, – я отрублю ему голову! Я вам нужен, как крыша над полем, над которым летают камни!» И золото этих людей потечет в мой сундук, в наш– чтобы мы оставались крышей. И если же где-нибудь ручеек обмелеет, мы выжмем недостающее. А где золото – камни над головой летать будут всегда. Там нужны мы с тобой, Бэнкс!

– «Разделяй и властвуй» – прокомментировал Бэнкс.

– Книги читал?! – вскинул брови Джон Шарки, – Но ты правильно понял! Неразумно я поступаю: жгу, шлю на дно хорошие корабли. А у меня один корабль. Только один! Разве лишним будет второй? Эскадра?! Тебе по плечу капитанский мостик! Нам равных не будет, когда заиграем в четыре руки! За это! – налил, и с восторгом выпил Джон Шарки.

Поставил бокал, присмотрелся, заметил:

– Однако, в тебе я восторга не вижу…

– Проявится в деле, – ответил Бэнкс, – а не на словах.

– Давай о деле! Я просил, ты разведал город? Что знаешь о нем?

– Всё. Даже знаю, где библиотека.

– Библиотека? Зачем? Книги горят хорошо, конечно… Но я знаю больше, где, что лежит в этом городе, и как это взять.

– Бывает, достаточно просто вспомнить.

– О, нет, что ты, нет, я свои города не считаю! Даже если и был здесь, не помню. Они все похожи. Их потом, после меня их приходится строить заново… Всё просто Бэнкс: пришел доброволец из этого города и всё рассказал.

– Считаешь, правду он рассказал?

– Знаю: правду! Он пришел сам. А такие не врут, я их знаю. Руками пиратов они выгребают свой город, и получают от нас свою долю. В каждом городе есть гражданин, желающий этот город продать.

– Великой должна быть такая доля?

– Не важно. Он в долю вступил, я купил город. Хорошая сделка, а доли он не получит. Он – там! – показал на дно Шарки, – Потому, что я велел Крэду дать надлежащий расчет. Мы уже не в долгу – человек получил ровно столько, сколько он заслужил. Справедливо, а сделка осталась в силе!

– Крэд проводил его в надлежащее место! – согласился Бэнкс.

– Завтра спалю этот город дотла, за то, что в нем были такие граждане!

Судьба Генрики ставит последнюю точку в судьбе Копли Бэнкса

Привычки думать о будущем, не отнимает возраст. Не могла заснуть в эту ночь Шарлотта. Человек исчезает – жизнь, нет. О тех, кому до небес, в силу возраста, далеко, переживает Шарлотта. О таких, как Генрика.

Начинающим свойственно делать ошибки. Мудрость таких как Шарлотта, не убеждает их. Большой недостаток у слова – его можно оспорить, и молодым это нравится делать. А жизнь не выберет спорщика – она посчитается с истиной, которую лучше Генрики знает Шарлотта…