Генрика

– Сломалась – сказала Аленка.

– Ну, да ничего. Ведь стоит. Посторонних не пустит, так?

– Ну, – согласилась Аленка, – стоит.

– Когда стоит, – он опять улыбался, – это, Ален, хорошо! Плохо, когда не стоит.

Поняв, что не поймет она хитрой шутки, он сменил тему:

– Ты мне вот что скажи, тебя Пашка мой, не обидел?

– Да нет, Осип Палыч.

Халатик, который, наверное, мама купила дочке еще подростку: потертый, но стираный, свеженький, делал Аленку чуть угловатой… Но открывал, боже мой! ее ноги, до самых, до самой, почти что…

– Алена, – решился пройти в ее комнату, Палыч, – Ален, да, ты знаешь ли, что я пришел? Я, вот что… Я же тебе, со стекольней помог?

– Помогли.

– У-ух, да так, ничего ты живешь, Аленка? Кровать вот такая широкая, а!

Он сел на кровать и отставил винтовку. Ему б спохватиться: не зря ли так далеко отставил?! Но тянуться к ней снова, чтобы исправить ошибку, было бы как-то нелепо.

– Так вот, помог, и еще помогу. Ты скажи только, как? Ну… Ты хочешь чего? В чем нуждаешься? А я могу. Всё могу, Ален!

«Дурак! – свечением, как-то похожим на то, что блуждает в полярном небе, мелькало в глубинах души, – ты же мог её, Осип Палыч, уже и не раз…» Терял он себя, отчего-то, при ней. Но хотел, господи, как он хотел её!

Она, отступив, стояла напротив, скрестивши руки. От этого вверх, по животу, под грудь приподнимался и без того короткий подол халатика…

– Ну, вот, Ален, например, пайком. Или как его там, фуражом – тьфу ты-ё, – мануфактом… Ну одежда красивая, в общем. Для женщин. Красивая ж ты, Ален! Вот, тебе! Я могу, – у тебя все шкафы будут, во! – показал он ладонью над головой. – Такие платья, бельишко, ты знаешь: трусики-лифчики – шелк. И для тела – одно удовольствие, знаешь? Ты знаешь, Аленка, какое от них удовольствие – этих вот, трусиков шелковых, а?..

Губы Аленки сжимались: один уголок она, пряча волнение, втягивала, и, не замечая, кусала. Пальцы приподнятой вдоль отворота ладони, теребили краешек, как раз у той самой ямочки, между ключиц.

– Оно пусть не новое, но всё поглажено, чисто, Ален… – развернул он перед Аленой сверток с прелестью, о которой только что говорил.

– Это… – осмотрела подарок Алена, – Их заставили снять, а потом убили?

– Ален, да не только. Вот, тьфу ты-ё – из шкафов конфискуют… Ален, – протянул он руки, – ну, подойди.

Она раскрестила руки. Убрала их за спину.

– Ален, – подождав, опустил он голову, – ты понимаешь, люблю. Вот, чего же я так? Я люблю… Из-за этого все…

Он чувствовал, как отшагнула она от стены. И губки уже не кусала. Они раскрылись, выдавая таинственный, едва различимый выдох…

«Подходит!» – зажмурился, замер Палыч…

Но она, отшагнув от стены, не приблизилась. Отвернулась, припала плечом к равнодушной стене, поникла, и стала пониже, поменьше… Лицо скрылось в лодочке сжатых ладоней.

– Не веришь, ты мне, Аленка? Конечно, не веришь. Зря… Я, знаешь ли, может быть, человеком мог стать. Тебе – вообще бы всё сделал… – теребил Осип Палыч не принятый шелковый бельевой гарнитурчик. – Пойми, никому не скажем. Я ведь понимаю – свое у тебя может быть; у меня – своё. А что мы с тобой – это полная тайна. Гарантия – это, сама понимаешь – я точно тебе обеспечу!

– Не хочешь, Аленка? – приблизился он. Ладонью, тихонько, подушками пальцев скользнул по спине. Легонечко чиркнул направо-налево, у самой талии.

– Вот что, – почувствовал он что растаял, как и тогда, ушел снова последний шанс…

– Я тебе, всё, понимаешь, с душой, рассказал… Не надо тебе по-хорошему? Нет? Значит, смотри – и не будет! Не будет, ты слышишь? Ну всё, я пошел!

Он знал, что у них есть время, но время работает против Аленки. Ждал, что она его остановит. Но она и не шелохнулась.

– Прибежишь! – процедил он у порога, и резко захлопнул дверь.

***

– Мам, это я, открывай!

– Господи, Леш? Сам пришел? Боже…

– Да, мам, я уже на ходу. Я работаю, мам.

– Знала – Аленка с тобой чудеса творит. Своими глазами видела. Но чтобы вот так… чтобы сам пришел… Да еще на работу!?

– Всеёхорошо, всё могу теперь, мама!

– А немцы не тронут, Алеша?

– Нет, мама, не тронут. Есть документ. За меня теперь, за мои руки рабочие, пусть поволнуются немцы. Мне бы – чтоб ты не болела, мама, чтоб у тебя было всё хорошо!

Не могла мама прятать слез:

– Алешенька, сын мой, спасибо! Ой-х, головушка ты рисковая… Заявился в депо: а ну, как бы сказали, кто ты. За Аленку ли не боялся? Про мать не подумал?

– Мам, они сами пришли.

– Как это, сами пришли?

– Так. Пришли из депо и сказали, что рук не хватает, приходи, тебя ждут. Аусвайс и паек получишь.

– Как, сами?

– Да…

– Никто ведь не знал, что ты здесь.

– Думал, ты за меня просила…

– Какой там просила! Ты что? Я боялась. Боюсь, за тебя, сынок! Я ж тебя и Аленке-то отдавала, чтобы никто не знал. Ой, Лё-ёш… – бессильно упали мамины руки. – Ой, Лё-ёш, если бы знала, что можно так просто, открыто, пойти в депо, ни за что бы не отдала Аленке…

Предчувствие