Генрика

– Столько людей… – поразмыслил я, отложив объяснения, – Вас просили о помощи, да, Елена?

Я отметил цвет глаз ее – серый: глаза человека, который не чтит упрямства. Такой предпочтет приспособиться, а не настаивать на своем. Вслух, если надо, скажу о глазах Лены иначе, но вывод сделан…

Назвать ее привлекательной было б наивно: помята образом жизни: тени, отечность… «Она с ним недолго путалась!» – вот что из первых же впечатлений выцепил я, и заложил в актив. Просто как женщина, просто мужчину – знает она своего Семена, убийцу и гражданина. Нормальная, но неглубокая, мелкая связь. Поэтому, у меня есть шанс. А еще шанс в том, что она – непутевая, романтичная и молодая особа. Молодость – бонус для женщины. Сознаваемый ею бонус на то, что она привлекательна, а значит не только её, а и другой мужчина готов сделать шаг навстречу. «Тем, что есть, я уже прекрасна!» – кто из женщин не чтит правды жизни…

«Но, как можно любить негодяя?» – подумал я, представляя ее и того человека, вместе. И надо признать: я чего-то не понимаю. Женщина Лена любит убийцу за то, чего нет в других, например, во мне… Любит, и думать будет не о справедливости, а о том, чтобы наши руки не оказались длинными.

– Лен, – позвал я. Может, она на возлюбленном ставит крест: тюрьма, если не навсегда, то уж очень надолго. Я пытался читать ее мысли.

– Лена…

– Ага… – она подняла на меня серый взгляд.

– Считайте, что все позади! – сказал я. – Все что могли, Вы, скорее всего, рассказали? Им, – обособил я, подразумевая, что рассказала другим, предварившим меня. Уточнил, – ведь так же? – показал за окно, на бумагу, которую она написала. – А я, Лен – другой человек!

Она визуально сравнивала меня и Алешу, дописывая в картину тех, кто допрашивал ночью. Я, понимая ее, с трудом подавил улыбку.

– А я понимаю, Лена, – сказал я, – что не вернешь Ивана… Несчастье, оно не ему – ему все равно! А несчастье – Вам. Вам, лично!

«Что он хочет?» – не поняла меня Лена.

– Вот что хотел бы понять я, Лена… кажется, понял! – я правую руку метнул вперед. Я в воздухе щелкал пальцами. Я искал верную мысль, – Ну, это же, Лена… совсем не так просто было? С ним, с Вашим… Ну, что Вы спать с ним легли, и остались? Вы же любили? Вы судьбу человеку вручили. По-настоящему, думаю, Вы любили, если решились пойти за таким. А как его звали друзья?

– Нет… – путаясь, возразила она, – так и было… Как вы говорите – любовь…

– Любовь! – врубил я ладони в воздух, – Это же чувство святое, Лена!

– Святое…

– Но, столько врагов! – покосился я на Алешу. – Столько врагов у любви, Елена! Милиция вот, например, прокурор, я – получается, мы же враги любви вашей, так?

Можно было мне возразить? А несогласие побуждает думать. Думать мне в унисон – вот к чему я склоняю Лену…

– Но любовь – от бога! Поэтому Лен, лично я не имею права ее отменять! Не по-людски, не знаю, ну не по-божески это…

– Да, – едва слышно сказала она. – Сенекой друзья его звали…

– Сенека? – я удивился, но она этого имени не понимала, и не понимала: а что это даст, если я не решусь отменить любовь? Но что-то ведь может дать? Ей бы понять сейчас: о реальных вещах вообще, эта речь, или нет?

Но я знал, что устала она от ночных допросов, и что не упряма – не следует путать – а прямолинейна и слабовольна…

– Сенека теперь глубоко жалеет, – подумал я вслух, – что потерял, так, по-пьянке, голову…

– Ой, – вздохнула, зябко подернув плечами, Елена, – жалеет…

– И Вас потерял.

Она вздрогнула, и опустила голову. Может быть, только сейчас и подумала, что это так. Это был переломный момент: появление мелкой, но собственной мысли!

– Но, если Вы… – я смотрел на нее испытующе. – Если Вы… В общем, не потеряли еще Вы друг друга. Не потеряли… Все, пока в руках добрых, надежных…

Она видела руки свои, и наши с Алешей, и не разумела, о чьих руках я говорю.

– Я правильно понимаю, – спросил я, – надежные, добрые руки?

– Не-е… – растерянно, птицей беспомощно-раненой, голову в плечи втянув, прошептала она. – Я не знаю…

Взглядом скользила она от окна, к Алеше; ко мне; по листкам, с написанным ею текстом – искала опоры.

– Лен, – позвал я, и перешел с ней на «ты», – в руках добрых, надежных – это в твоих руках!

Я видел «Кровавую Мэри» в ее глазах – смесь разумного недоверия и последней надежды в одном бокале.

– Вы, – пощадил я ее, улыбнулся, и мягко напомнил, – Вы же судьбу человеку вручили? Не просто же с ним переспали? Мы говорили об этом…

– Да-а…

– А его судьба где? Сенеки, имею в виду я? Я, например, женился – судьбу жены в свои руки принял. И за нее отвечаю. Ведь так? И это нормально.

– Да-а…

– Одну глупость он уже сделал, убереги от второй!

Тут я мог от усталости, и от вполне возможной бесплодности разговора, заговорить о банальных, ясных вещах. И тогда все рухнет.

Я посмотрел на ее ладони, обвисшие по сходу бедер, на длинной джинсовой юбке. Шагнул, и взял эти ладони в руки.

– Я думал, они холодные, Лена, – признался я. Подтянул влажные и, на самом деле, холодные, руки близко к своим губам. И, как бы, очнулся…

– А его судьба, Лена, – вспомнил я о Сенеке, – и Ваша – в Ваших руках! Вот в этих.

Дрогнули руки, почувствовал я, обмякли разочарованно…

– Что я могу? – со всхлипом спросила она.

Взгляд ее приземлился к полу. Я его приземлил. Потом мы с Алешей увидели: как из тумана к солнцу, взгляд скользнул вверх В потемках души оживился росток надежды и спонтанно тянулся к солнцу.

– Что? – так же, тихонечко всхлипнув, переспросила Елена.

Я ответил ей просто, глядя в упор:

– Скажите нам, где его найти?

– Не знаю…

А что я хотел услышать? Я закурил. Сдвинул листки объяснения в сторону. Дым, скользнув по лицу, заставил щуриться. Лена молча оценивала, как неуклюже влазил оперативник-хитрец в ее душу. Выциганить хотел, выведать, где Сенека…

Но я снова заговорил не о себе: