Недоверчивая улыбка тронула губы Роксаны. Царю и толпе, интересна мысль мудреца, но развязку закажет Роксана.
– Славой великих побед и завоеваний, – продолжал Каллисфен, – был выбран ты, Александр. Но первое, что как военный начальник и царь ты сделал – выжег сердце Эллады*(*Фивы) и Персеполь. И ничего не построил до нынешних пор. По великим просторам прекрасной земли, ты провел за собой огонь и посеял лишь разрушения. Ты уничтожил две древних культуры: Сидона и Тира, культуры других побежденных тобою народов. Потомок эллинов, ты искореняешь греческие традиции в войске, в быту своих граждан. А себя окружаешь сановниками из побежденных персов, не замечая, что сам покоряешься им, перенимая их роскошь и лесть. Улыбка печали ложится на лица воинов, от того что ты, на персидский манер одевая себя, заставляешь теперь целовать тебе ноги… Лучший среди равных, теряешь равенство, Александр. А это ключ…
– Довольно!
Пирующая знать затаила дыхание, в на улице прозвучал плач младенца. Тишина воцарилась предчувствием крови в кругу онемевших людей.
Александр пружинисто спрыгнул с трона, приблизился к Каллисфену.
– Слово философа дорого стоит, не так ли? – ладонь опустилась, сжала рукоять меча. – Но крови не будет – я не хочу. Я стал вдвое сильней. Я увидел обратную сторону луны, выслушал правду, знаю, кто я, и знаю истинное отношение Каллисфена ко мне. А приходилось тебе, Каллисфен, платить за слова, когда они дорого стоят? – дрожала ладонь Александра на рукояти меча.
Каллисфен не смотрел в глаза Александра, не шелохнулся, не поник головой.
– А я позабочусь, чтобы платил, – пообещал Александр, – уведите его!
Время шутов и жонглеров
Мужество Каллисфена не восхитило царя. Разве что, вспоминая философа, он мог задуматься: чем же Роксане не нравится царский философ? Она же видит: философ честен и справедлив…
Спроси Александр, Роксана призналась бы: прав Каллисфен. «Роксана тянется к свету почести и удовольствий, – считает мудрец Каллисфен, – для тебя этот свет, полководец и воин, губителен!»
Так сказал Спитамен, которого слышали только Рокшанек, ветер и крепостные стены, но философ, проницательный и свободномыслящий, говорит публично.
Правда опасна – знает Роксана. Ей непонятно, почему об этом совсем не подумал философ?
***
С того дня Каллисфена никто не видел. В надежде, что Александр не берет своих слов обратно, опасения царицы Роксаны на помилование Каллисфена, затихли, как воронки случайных течений в омуте. Зачем Каллисфен? Превратить Александра-царя, в Александра-воина? Роксане не нужен воин, ей нужен царь!
Глупости, шум и веселье – лучшее средство затмить освещенную дерзким философом обратную сторону правды, и Роксана умело и щедро наполняла дворец жонглерами, танцовщицами и шутами.
Царь, его свита, гости, толпа и даже воины, предавались зрелищам, отдыху и удовольствиям, забывая правду, достоверно и просто развернутую Каллисфеном. А философу выпало вдоволь насладиться свободой и чистотой, которых не было прежде.
Он жил под открытым, свободным и чистым небом, в звериной клетке. Может и не были горькими, как посчитала царица Роксана, последние капли налитого царской рукой вина, но они были последними. Под солнцем, без крыши над головой, только воды Каллисфен получает вдосталь: дождливые тучи щедры, и, исключая крышу, не знают границ или царской воли. А крыши над плешью философа нет…
Гефестион не сдержался первым:
– Когда же, – спросил он Александра, – твоя высочайшая воля разрешит нам помиловать Каллисфена? Разве он не сполна заплатил?
– Не думал об этом. А что говорит он сам, о чем просит?
– Просит только папирус, чтобы описывать славу твоих походов.
– Папирус?! Давайте папирус, пусть пишет.
***
Через полгода, царь вспомнил об этом:
– Много ли написал Каллисфен? Есть что еще сказать?
– Написано много и есть что сказать. Но он обовшивел и умирает…
– Он не говорил о прощении?
– Нет. Сказал, что прощения будет просить у бога, но никогда – у тирана.
– Я не бог, – Александр пожал плечами. – Как могу я простить Каллисфена?!
Поклонись базилевсу!
Неизвестно, в супружеском ложе или иначе, побуждает Роксана к походу в Индию… Может, ее побуждения для царя ничего не значат? Войти в лоно жены, или в Индию – он решит сам?
Но присутствие этой женщины в ложе и судьбе Александра, направляет взор великого завоевателя в сказочно-богатейшую Индию.
Не только новую этику, полную блеска и почитания, не только танцовщиц, шутов и жонглеров, внесла в жизнь в жизнь Великого Александра, царица Роксана. Скифы, персы и варвары высоко оценили выдержку, честь и желание Двурогого Искандера сохранить человеческий облик – жениться на пленной Али Рокшанек. Множество родственников, знатных и рядовых, и просто людей, оценивших сына бога с человеческим сердцем, окружали теперь Александра. Союзники, которых он не ожидал… Они знали Индию, говорили о ней, как о стране, полной розовых грёз, с чудесным климатом и неистощимым обилием золота и драгоценных камней.
Скифы были последними, с кем Александр говорил о походе в Индию. Роксана, зная о скором прибытии их многочисленной свиты, не скрыла тяготивших ее сомнений:
– Каллисфен развенчал тебя, а ты не ответил. Спрятал его, а кажется – спрятался сам! А скифы прямолинейн. Ясный ответ, однозначный поступок – такими я знаю скифов. Хочу, чтобы ты понимал, как будешь выглядеть…
– Я предоставлю мудреца Каллисфена всеобщему взору! – понял её Александр.
– Ты же, – припала Роксана к груди Александра, – сын бога, единственный, здесь и на небе… Я помню об этом, сейчас и всегда. Но так должен думать каждый…
– Будут, Роксана. Мы убедим: Каллисфен и я!
***
В осушением бассейне дворца, идет суета. Не в торжественном зале, а под открытым небом, собрал Александр свиту, гостей, солдат и свободных граждан. По правую руку от Александра, расположились скифы. Горячий от солнца песчаный круг в обрамлении каменных стен бассейна, похож на арену и будоражит предчувствием зрелищ. Непросто царю удивить обывателя, сытого блеском, танцами и шутовством двора. Но, как всегда, Александр непредсказуем, и тихая, праздная болтовня, суета в рядах публики замирают, сменяясь тревогой. Из глубины дворца прокатился к арене грозный звериный рык.
Тишина, та же, мертвая, увенчавшая последнюю речь Каллисфена, вернулась, сковала публику. Запряженные мулы, выкатили к середине арены повозку с клеткой. Испуганный возглас, сквозняком пролетел по кругу. Человеком, который поднялся и вышел из клетки, был Каллисфен.
Изможденный, в косматой, всклокоченной, грязной гриве волос, он старался как некогда, гордо поднять и удержать подбородок. Обнаженный, худой и косматый, не показался он жалким, а походил, может быть, на иссохшего, изможденного ранами, льва.
Ему кинули плащ. Он подобрал с достоинством и надел на себя.
– Поклонись базилевсу! – крикнул старший слуга Роксаны.
В ответ Каллисфен поднял руку, протянув ее солнцу, а, может быть, тем, кто сверлил его в этот миг глазами. И отвернулся, одинокий, непримиримый…
Из дворцовой утробы, внизу, по земле, прокатился, взвихряясь вверх, обволакивая трибуны, звериный рык. Загремело железо цепей, вверх поползли решетки, открывая выход к арене. Над коридором нависли слуги, раскаленным железом и жалами дротиков, выгоняя к арене жестокого зверя. Пахло паленой шерстью.
Человек на арене сжимал в руках свитки. На арену вылетел лев. Ослеп на солнце, тряхнул головой в безумии от жгучей боли и возбужденных флюидов толпы, нависающей сверху.
Прокатился, меняя угрозу на стон, повторился звериный рык. Пробежав вдоль по краю каменной западни, лев споткнулся, сел, и уставился на Каллисфена.
Каллисфен. обратился к солнцу, которое уходило с неба.