Демоны Египта

– И?

– Потом просто все в поместье легли спать. Господин Раджедеф так никого до утра и не позвал.

– Так что? Кто с ним такое сотворил.

– Может, все-таки у него были девки? Может он их привел тайком?

– Это ерунда! Как могли девки справиться с мужчиной, да еще без звука. Криков-то не было!

– А может это бродячие артисты? Раджедеф, привел девиц, а те затем впустили и мужчин и они… нет, Сет вас побери, опять не получается – он бы позвал на помощь слуг и охрану.

– Достойные вельможи, – напомнил о себе человек с глазами мудрой и ушлой старой крысы, – мы можем смело отмести бродячих музыкантов – на господине Раджедефе, остались украшенья, ценности немалой, и их еще больше на столиках вокруг и ничто не тронуто. Падаю в грязь перед вашим величием, целую следы ваших ног на земле и прошу дозволение продолжить детальный осмотр помещения и для этого Вам, господа мои, надобно покинуть помещенье спальни и зала.

Вельможи уставились на смиренно склоненного слугу. Тот исподлобья стрельнул жгучими глазами, опустился на колени, а затем распростерся ниц.

– Любезный Уаджар, на вашем месте я бы выпорол наглого мерзавца. – процедил господин Аханахт.

– Я порю, порю, любезный казначей.

– Почаще.

– Очень часто, но сейчас он говорит дело, да и вообще он дело знает. Так что, действительно – пойдемте. Это хорошая ищейка. Одна из самых лучших. Он нюхом и прытью поспорит с любой из ваших охотничьих тезем.

– Ну, уж позвольте не согласиться, вот послушайте, что давеча произошло со мною на охоте в западной пустыне. Сообщили мне о бесчинствах, учиняемых львами, и взял я, значит, свору своих тезем, ну вы знаете, ту, где вожак Аккер и еще сука наизлобнейшая Мафдет, и, на всякий случай, прихватил еще две своры этих хваленных слюгги, что выменял на соколов у презренных шассу, и что же вы думаете…

Вельможи, сияя многочисленными браслетами, блестя золотыми наплечными ускхами, со множеством самоцветных камней, удалились, а египтянин начал осмотр, слыша в отдалении оживленное обсуждение качеств охотничих собак и смех, и стенания из сарая где содержались рабы.

Он медленно и долго осматривал зал, оглядел столики с яствами, понюхал кубки и бокалы. В каждый опустил палец, провел по стенке, и понюхал и даже облизал. Сел в кресло и некоторое время сидел задумавшись. Затем перешел в спальню и облазил каждую плитку пола, но судя по не прояснившемуся лику, результата не было. Он перешел к ложу, на котором опять, как ни в чем небывало, возлежало тело господина Раджедефа, но и оно его ничем не удивило и он, в некоторой рассеянности, присел рядом с вельможей и в задумчивости уперся локтями в колени.

И тут что-то его насторожило. Он склонил голову набок, затем повел носом, и ноздри его затрепетали, и тут же он склонился к кровати, принюхиваясь. Сначала он брезгливо сморщился, но не прекратил осмотр и обнюхивание.

– О, боги. – прошептал он выпрямившись.

Вновь склонился к ложу и тут его внимание что-то привлекло. Он поднял с кровати двумя пальцами нечто невесомое и, посмотрев на свет, очень удивился. Глаза его блеснули как у крысы заметившей беззаботного цыпленка, он уже собирался подняться, как вдруг заметил еще кое-что и, так же, подняв это осторожно пальцами, удивился еще больше и пробормотал:

– Мать наша Асет!

Затем он вышел в зал и кликнул управляющего. Явившийся управляющий с некоторой нерешительностью уставился на чиновника. С одной стороны не велика, конечно, шишка, чтоб отдавать ему указанья, а с другой стороны… Сет его знает, что там у него с другой стороны, сразу так и не рассмотришь. Чиновник же на сомнения управляющего внимания не обратил и тихим голосом попросил позвать всех женщин, прислуживающих господину Раджедефу.

Окинув одним взглядом сбившихся в кучку и перепуганных до смерти женщин, зажимающих рты ладошками, он приказал собрать вообще всех женщин присутствующих в поместье, чем привел несчастных в неописуемый ужас. Все закрыли лица ладонями и, подвывая, упали на колени. Все прекрасно понимали, что значит смерть их хозяина и подозрение в убийстве. Это, по закону, означает смерть для всех рабов. Даже если из всех рабов виновен только один, – смерть всем!

Народ, конечно, может выйти перед Высокими Вратами и перед собранием Верховной Коллегии и просить о милости хотя бы для детей и женщин, ибо понимали, что все не должны отвечать за одного, но… но, свирепый древний закон обычно соблюдался неукоснительно. И еще не одно тысячелетие. На этом держалось государство – господин – и раб. Нельзя нарушить равновесие зависимости большинства от меньшиства. Иначе крах всего! Можно убить одного – можно убить и всех – рабов-то намного больше. А вот когда жизнь господина равна тысячам жизней… охо-хо-хо! Такой размен рабам не выгоден.

Однако, когда пригнали всех прочих женщин, он, маленький чиновник, только взглянув на воющую на разные голоса компанию и небрежно махнув рукой, тихо сказал:

– Все свободны.

Когда же чиновник спускался по лестнице со второго этажа, закусив палец и задумавшись, его окликнули:

– Господин… э-э-э, господин…

– Старший писец. – подсказал чиновник, не оборачиваясь.

– Господин старший писец, вы …вы, так добры к нам. Мы все обязаны вам жизнью.

Чиновник обернулся – у лестницы стоял карлик с печальными глазами.

– Пустое, братец, тем более, что пока еще и не обязаны. Ты за этим меня окликнул?

– Нет, конечно. То есть, да, и за этим тоже! Вы, наша жизнь… она была у вас в руках… Вам и вправду надо знать, что там, в спальне происходило? Не вашему господину, а именно вам?

– О, да! Именно мне.

– А… не принесет ли это нам вреда?

– Нет, мой дружочек, всем кто невиновен вреда не будет. Иначе…, сам понимаешь… дыба, плетка, кол по ребра. Так что? Ты можешь мне ничего не говорить. Потому что если было преступление, то я обязан довести расследование до конца, иначе, зачем нам нужно государство? Но если вы виновны, то можете не говорить против себя, пока я не добуду доказательств.

– Я скажу. Я… ну, в общем, я…

– Ты что-то видел? – мягко спросил старший писец.

– О, нет, мой добрый и справедливый господин!

– Так, ты что-то слышал, мой дружочек?

– Я слышал.

– Что же? Крики, стоны?

– Совсем и нет.

– А что?

– Песню.

– Песню? – улыбнулся чиновник.

– Да, песню.

– И кто же пел эту песню?

– Богиня. – карлик опустил глаза. – Ее пела сама богиня.

– Прямо-таки богиня? Какая же из них, ведь богинь немало и даже просто много. И многие из них поют – Асет, Маат, Хатхор, Нейт, не приведи, конечно, бог Хнум. Какая, из них, богинь, тебе песню спела?

– Смеетесь? А вы не смейтесь, мой господин. Это было вовсе не смешно. – карлик поднял глаза, и старший писец с удивлением увидел в них слезы. – Ее голос. – у маленького человечка прервалось дыхание, и он даже закусил губы. – Поверьте мне, это был удивительно дивный голос, такого быть не может у смертной и это хорошо, потому, что такое нельзя слушать смертному обычному. Я услыхал его во сне, понимаете, господин мой, я спал в эти мгновенья, и проснулся потому, что стал куда-то падать, а проснувшись, не смог пошевелиться и только слушал и слезы текли из моих глаз, а когда пение закончилось, я разрыдался и более уже не спал. Зачем я проснулся, зачем же я его услышал!

– И более ты ничего не слышал?