Труд и Дом. Воспоминания и размышления

Наша мама строго относилась к этому. За любую ошибку, оплошность, не выполненную или плохо выполненную работу мама выражала своё недовольство характерным голосом, который мы все хорошо знали и запомнили, как особый сигнал и оценку. Такие свои выражения недовольства мама чаще всего относила к сестре и брату, что мне казалось не совсем справедливым, поскольку они работали, не покладая рук. В мой же адрес упрёков было мало и мне было неудобно, поскольку мой вклад в общее дело был очень мал по сравнению с сестрой и братом. Видимо, причиной было то, что я был самый младший в семье.

Но один раз и мне досталось от мамы. Случай был такой, который я помню и сейчас. Я как-то зазевался и допустил, что наши куры забрели на зерновой посев, стал их прогонять, а одна, самая любимая мамой и ласковая курица, не стала убегать полем, а побежала по узкой меже. Я пустился за ней вдогонку, она по своей привычке быть довольной вниманием к своей особе, посчитала, что я с ней играю, её ловлю, присела, распустила крылья для её обычного обласкивания, а я с большого разбега на неё налетел и нечаянно прибил. Мама была очень огорчена, ведь курица погибла в самое продуктивное для её время. Мама даже попыталась меня наказать, но я убежал, хотя был тоже очень огорчён. Всем нам было очень жаль эту хорошую курочку. Этот эпизод был, пожалуй, единственным, которым я так огорчил всех в семье и особенно маму.

Потом была для меня неприятная и трудная, раз в год, работа по уборке слежавшегося за зиму куриного помёта в низком очень пространстве под русской печью (там куры жили в зимнее время) и в это пространство мог влезть только ребёнок, вроде меня. Этот пласт помёта, сухой, плотно слежавшийся, требовалось понемногу вскрывать и лопатой с коротким черенком передавать в комнату, откуда уже кто-то из взрослых выносил в общее место для навоза перед вывозом его на поле. У меня на выгрузку этого «груза» уходил целый день, для меня, ребёнка, эта работа была не из лёгких и только на коленках (не позволяла высота), но утешало то, что такая работа была только один раз в году. Но ещё и потому эта работа меня утешала, что я понимал – кроме меня её никто из семьи не сможет сделать. Ещё аналогичная моя обязанность (уже не разовая) была в том, чтобы помочь маме в подготовке корма для кабанчика, которого мама ежегодно держала, а кормов постоянно не хватало. Разве можно было не помочь в этом маме? Приходилось брать на санки две плетёные корзины, молоток, рукавицы и идти с санками по проезжей дороге в поисках каких-либо отходов проезжающих телег или подвод, включая и конские смерзшиеся «шарики», которые потом дома дробились и давались в корм, как добавки, которые кабанчик и куры охотно поедали. Брат Иван в зимнее время много пилил, тесал, строгал, что-то всегда мастерил, притом только в хате и поэтому появлялось много опилок, щепок, стружек, убирать которые приходилось мне. И эта работа мне нравилась – ведь только что было засорено, и вдруг- чисто! Конечно же, основная моя работа как подростка была в выпасе коровы. Причем, не только на пастбище, но и когда коровы приходили днём домой. Я со своей Поземкой выпасывал всякие межи, закоулки, придорожные участки. А она была такая хитрая, стремилась, если я зазеваюсь, схватить то, что ей нельзя. Из-за этого у меня с ней были конфликты. Они заканчивались обычно в пользу Поземки. Для Поземки приходилось ещё днём, когда она в хлеву отдыхала, идти на картофельное поле с кошёлкой и собирать для неё траву, потом её промывать и давать как дополнительный корм. Мне на пастбище, я уже об этом писал, пришлось не только считать и запоминать прошедшие железнодорожные составы, но и плести кошёлки (кошики) для дома. Я эту работу любил, её хорошо исполнял, за время пастьбы я мог в течение двух дней изготовить даже большую кошёлку.

Остановлюсь ещё на одной работе, которая хотя и не считалась строго обязательной, но я её охотно делал по своей инициативе. Речь идёт о заготовке веников для бани и метёлок для кухни. На другой стороне от железной дороги была такая рощица, называлась Копатьково. В ней росло много берёзок, которые выросли и требовали подрезки. Вот здесь и пригодилось умение подрезать деревья. Я берёзки подрезал, чтобы они росли стройно, а не кустом. Лучшие ветки от обрезки я собирал и из них вязал веники для бани, а также и метёлки для подметания полов. Получается двойная польза. Эти берёзки живут и сейчас, превратившись в большие, стройные деревья. Кроме кошёлок и веников, я ещё заготавливал из низкосортных сосёнок, тоже путём подрезки, так же удобные метёлки, согнутые под прямым углом. Они хорошо служат для подметания золы по подам русских печей. Очень удобный инструмент для домашней хозяйки. Маме они нравились.

1.9. Жизнь при немецкой оккупации (июль 1941-июль 1944 гг.)

В начале октября 1941 года на дорогах появились первые немецкие части. Ехали в основном на легковых машинах, мотоциклах и грузовиках, беспрепятственно. Тут же население бросилось, как и в сентябре 1939 года, на станционные склады (немцы даже не успели организовать их охрану) и всё ценное, что там находилось, было разобрано. Хоть в этом была польза – товары не достались немцам. Брату Ивану достался большой картонный ящик концентрата пшённой каши, что очень помогло нам выжить. Мама употребляла этот концентрат для приготовления супов или каш, а с молоком это было как раз то, что надо. Его хватило на всю семью больше, чем на полгода.

В нашей местности никаких боёв ни в 1939, ни в 1941 годах не было, так же и никакой стрельбы. Изредка пролетали самолёты как советские, так и немецкие. Один раз мне пришлось наблюдать воздушный бой нашего самолёта с немецким на большой высоте. К сожалению, наш самолёт, вроде бомбардировщик, был подбит немецким, небольшим самолётом, в воздухе загорелся и ушёл к земле. Но с такой высоты он к земле ушёл далеко и мы не могли сказать, где конкретно и как он приземлился.

Отставших от своих частей русских солдат немцы продвигавшихся на восток беспрепятственно пропускали дальше, но перед городом Молодечно, примерно 30 км от нашей деревни, немцы создали огромный лагерь военнопленных, куда эти несчастные люди и попадали. Они ведь не знали про эту хитрую ловушку. Там возник кромешный ад. Мы, дети, недалеко от этого места пасли коров и видели этих несчастных людей за колючей проволокой, с жёстким контролем. Но иногда нам удавалось перебросить через ограду кусочек хлеба, картофелину, свеклу, морковку, но это была капля в море. А тем, кто остался и не двигался «на восток» немцы не возражали у кого- либо из жителей деревни остаться для помощи по хозяйству. И таким образом сохранить себя. Появился такой «помощник» и у нашей семьи. Это был молодой шофёр из подбитого грузовика, звали его Караулов Анатолий Фёдорович. В Крыму, ст. Первомайская, осталась его мать Ксения Петровна. Таких, как наш Толя, в деревне оказалось вроде 10 человек, но я всех их не знал. Толя впоследствии попал в партизаны и служил в нашей армии. Был ещё Барышников Володя. Этот Володя уже после войны даже приезжал в нашу деревню, благодарил хозяина, что он его приютил в трудное время, встречался с местными его знакомыми, девушками. Был он неравнодушен к моей сестре Оле, но мама была почему-то против их отношений.

Вступившие в нашу и в соседние деревни немцы вначале вели себя корректно, никаких арестов, насилия, пожаров не было. Не было и грабежей. При задержке продвижения по железной дороге солдаты разбегались по ближним деревням, были не прочь поживиться маслом, яйцами, салом и др., но только с согласия («добровольного») жителей, и не путём грабежей. Один раз как-то офицер – кавалерист у мамы «попросил» через разговорник: «Хозяйка, мне надо одна курица», но увидев бедность – отстал.

А вот в нашей округе жили три еврейские семьи, то их сразу же куда-то увезли. Одну девушку из этой семьи, её звали Роза, жителям удалось спасти – во время облавы её не было дома, а впоследствии никто её не выдал, люди её укрывали и она была спасена. А ведь за укрытие еврея или за связь с партизанами был установлен расстрел на месте!

При немецкой оккупации, не знаю как в других, но в нашей зоне, были сохранены школы, работали прежние (до оккупации) преподаватели, сохранились советские учебники, некоторые один на весь класс, а по некоторым предметам и ни одного, их же никто не выпускал, но было и другое – был добавлен немецкий язык (особенно разговорный) и была почти до основания искажена белорусская грамматика, что сильно отразилось на обучении детей. Я единственный из своей деревни, окончив начальную школу в соседней деревне (при оккупации 2 и 3 классы) и за 7 км Забрезскую 7-летнюю неполно-среднюю школу (4 и 5 классы при оккупации, а 6 и 7 – уже после освобождения в 1944 году), то есть 3 года ходил в любую погоду, зимой и летом за 7 км в 5- 7 классы. Правда, в 6 классе мы не доучились, немцы в нашей любимой школе сначала держали конюшню, а затем она и вовсе сгорела. Пришлось доучиваться в частном доме.

После освобождения нам (мне, Карповичу Юре, Харитону Толе, Борода Володе, Радкевичам Мише и Пете, Конопелько Вале, Сымановичу Толе, Баслык Ире, Жамойдин Жене, Тукайло Нине, Шустицкой Ане) обучение при оккупации было зачтено и я в 13 лет уже имел документы о 7-летнем неполно-среднем образовании и мог уже поступать в техникум, что я и сделал, но об этом будет сказано в другой главе. А сейчас продолжу о жизни при оккупации.

Первый год жизни населения деревни ничем почти не отличался от польского владычества: платили земельный налог, страховку, участвовали в общественных работах (в основном ремонт местных дорог, железнодорожных путей), привлекались на бесплатную добычу песка и его погрузку на платформы, на лесозаготовки. Для молодёжи рекламировалась поездка на работу в Германию, но откликнулась на сладкие обещания только одна девушка из соседней деревни, правда, после войны она благополучно вернулась домой. Потом немцы обложили население не только трудовой повинностью, но и натуральной: сдавать нормы (правда, не очень обременительные) по мясу, молоку, маслу, овечьей шерсти, яйцам и др.) Зато население имело возможность пользоваться пастбищами, сенокосными участками, лесными угодьями, ловлей рыбы в реке Западная Березина. Осевший в бывшем имении пана Волчацкого какой-то немецкий ставленник-голландец довольно сносно относился к местным жителям. Правда, один раз от немца мне досталось за недосмотр моей вредной Поземки, а за ней и другими коровами, залезшими в какие-то посевы. Немец их согнал в конюшню и грозил сдать на мясо. Мы были в панике, слёзно просили отпустить и когда я получил разрешение забрать свою корову, немец на выходе из конюшни меня стеганул плёткой (правда, через одежду и было не больно). Другие немцы к нам, детям, относились лояльно. Изредка угощали сахарином, эрзац-печеньем и шоколадом. Один солдат возил на грузовике из леса брёвна через местечко Забрезье, где была наша школа, мы его ожидали после занятий и он нас подвозил на этих брёвнах 5 км до станции Воложин. Это нам было очень хорошо – ведь из 7 км путь пешком сокращался до 2. Он не следил за безопасностью и нашей посадкой – кто как успевал, так и ехал. У немцев было принято на грузовиках ездить на подножках кабины, и если эти места были свободны, мы их с удовольствием занимали.

Были в Белоруссии и националисты. Это с их подачи корёжился белорусский язык, его фонетика и морфология. А это сказывалось на ломке устной и письменной речи. Так, сдвоенные согласные с последующей мягкой гласной должны были разделяться мягким знаком (насеньне, паленьне, карэньне и т.д.). Были и другие «нововведения», которые очень усложняли обучение. Была новая грамматика белорусского языка. Был новый белорусский гимн (он так врезался в память, что и по сей день его помню), был герб в виде скачущей белой лошади со всадником, щитом и мечом, флаг был бело-красно-белый, приветствия звучали словами «жыве Беларусь!» (ответ – «жыве!»), обращение: к мужчинам – «спадар», к женщинам – «спадарыня». Издавалась на родном языке белорусская газета (она так и называлась), на русском языке —газета «За Родину», иллюстрированный журнал «Новы шлях» («Новый путь»), песни, стихи и т. д.

В конце 1942 года и в 1943 году отношение немцев к местному населению и само их поведение резко изменились. Активизировалось партизанское движение, участились диверсии на дорогах, нападения партизан на немецкие гарнизоны, комендатуры, учреждения.

От каждой деревни немцы требовали обязательно избирать старосту, отвечающего за порядок в деревне, выполнять задания по налогам, натуральному обложению продуктами, выполнению трудовых повинностей и др. Но все жители деревни чувствовали без всякой агитации, что немецкая оккупация является временной, давали понять об этом и партизаны. Таким образом, ни один из жителей не соглашался быть старостой, под любым предлогом уклонялись, прятались. Тогда немцы принудительно, под смертельной угрозой их назначали. В нашей деревне мужчины при такой смертельной угрозе решили назначать старостой каждого по очереди и только на определённый срок. Об этом знали и партизаны, требовали всячески не выполнять эти немецкие задания. Поэтому, после освобождения территории от немецкой оккупации, советские органы заслушали объяснения бывших на короткое время «старост», никаких претензий им не предъявили, поскольку и никакого вреда населению они не причинили.

В этот период в нашей местности широко развилась «рельсовая война», когда минировался и наш участок железной дороги Лида – Молодечно-Орша. Взрывы на мостах и на железной дороге выводили из строя живую силу и технику противника. Для предотвращения этих потерь и блокирования железной дороги немцы предпринимали отчаянные усилия: очищали вдоль ж. д. полосы на 50, 100 метров, усиливали патрулирование, охрану, перед паровозами гнали 2 – 3 платформы с песком, но ничего не помогало, взрывы и диверсии продолжались. Эпогеем был взрыв в резиденции самого генерального гауляйтера Белоруссии, личного друга Гитлера – Вильгельма Кубэ. Говорили, что после этого взрыва весь немецкий взвод охраны Кубэ и некоторые из обслуги были немедленно расстреляны. Этот взрыв был организован партизанами через горничную самого Кубэ —Елену Мазаник, которая подложила в постель гауляйтера специальную бомбу с часовым механизмом, а сама благополучно скрылась в партизанском отряде, впоследствии получила Золотую Звезду Героя Советского Союза.

После этого события немцы просто озверели, стали делать облавы, засады, аресты, всячески стремились ослабить партизанское движение, помощь ему со стороны населения. А ночью партизаны все их усилия сводили на-нет. В республике, таким образом, создалось «двоевластие» – днём власть немецкая, а ночью – партизанская (Советская).

В 1943 году немцы, имея крупные поражения на восточном фронте, творили на территории Западной Белоруссии чудовищные преступления перед мирным населением: даже сжигали целые деревни вместе с людьми всех возрастов. Кто бывал на мемориальном комплексе «Хатынь», то хорошо знает, что это кладбище деревень. Их там насчитывается около 200, сожжённых вместе с жителями. В округе, где я родился, тоже было 3 такие деревни: Кражино (вблизи г. Воложин), Слобода (недалеко от моей деревни) и ещё одна (к сожалению, названия не помню). Такой массовый террор не всегда применялся к деревням, в какой-либо мере действительно связанными с партизанами. Скорее это было для украшения своих отчётов о борьбе с партизанами, тем самым страдали совершенно невинные люди —старики, женщины и дети. Комплекс «Хатынь» состоит из могил, в которых находится земля от каждой сожжённой деревни, а сверху – мемориальная доска с её названием, датой гибели и количеством погибших. Отдельно выделен квадратный участок для 4-х берёзок, но растут только 3, а четвёртое место пустует, оно символизирует, что в войну в Белоруссии погиб каждый четвёртый житель. Завершается комплекс скульптурой старика, держащего перед собой мёртвого мальчика —подростка. Я уверен, что никто побывав там, не уходил равнодушным. Вполне заслуженно трое авторов этого комплекса были удостоены Ленинской премии.

Глава 2. Моя жизнь и образование на разных уровнях

«Есть только миг

между прошлым и будущим,

именно он называется жизнь»

Из песни.

2.1. Начальное и неполно-среднее образование

Моя долгая 87-летняя жизнь в начальной своей стадии прошла в труднейший для западных областей Белоруссии (Брестской, Гродненской и частично Минской) исторический период: сначала почти 19-летнее (до 17 сентября 1939 года) владычество Польши, получившей эти территории по Брестскому миру (1920 г.), затем кратковременная (до июня 1941 г., т.е. менее, чем на 2 года) советская власть, после её – немецкая оккупация (до июля 1944 г.) и только после освобождения Белоруссии от немецкой оккупации произошло историческое объединение этих западных областей с восточными областями (Витебской, Могилёвской и Гомельской) в единую Белорусскую советскую республику. И только тогда народ свободно вздохнул от этих частых перемен.

Весь указанный период был самым значимым в моей жизни. Я его помню и, наверное, не забуду до конца своих дней.

Молодое поколение послевоенной поры, а тем более сегодняшнее, имеют слабое представление о том трудном времени, которое пережил белорусский народ, особенно западных его областей. Для многих теперь это уже история, которая сейчас ни в каких учебниках не фигурирует и не изучается. Даже мои дети, а тем более внуки, практически ничего об этом не знают и не случайно просят порой меня рассказать хоть что-нибудь о том времени и людях, тогда живущих в моём окружении, и, конечно же, о себе и моём жизненном пути. Из этих соображений я и решил сейчас, имея больше свободного времени, написать только чисто по памяти данные заметки, не претендующие на их широкое оглашение, но имеющие, на мой взгляд, хоть некоторый интерес для моих детей, внуков, близких родственников и людей, меня знающих или помнящих.

Конечно, изложенные заметки не сравнимы и ни в чём не подменяют такие выдающиеся произведения белорусских писателей и поэтов, описывающих жизнь и быт белорусского населения того времени, как «Новая зямля» и «Сымон —музыка» Я. Колоса, «Курган» и «Павлинка» Я. Купалы, «Люди на болоте» И. Мележа и целый ряд других романов и поэм. Но нигде я не встречал ответа на вопрос, как крестьяне, живущие натуральным хозяйством, сами себя обеспечивающие, добывали себе одежду, обувь, орудия труда (плуги, бороны, пилы, топоры, косы, серпы, конскую упряжь), откуда брались телеги, сани, топливо, кухонная утварь и т. д. Ведь всё это практически нигде не продавалось, да и купить крестьянин был не в состоянии, ему просто не было возможности где-то заработать пусть даже небольшие деньги. Да и денег, особенно в годы оккупации, никаких не было. Оккупационные немецкие марки за деньги просто никто и не считал. При поляках лучшую молодую корову можно было купить (и если повезёт) за 100 злотых. Но чтобы их заработать, требовалось затратить большой труд. Например, жнея за весь длинный летний день жатвы могла заработать не более 1,5 злотых, мужчина на косьбе за день не более 2 злотых. Основная валюта была – это соль, мыло, сахарин, керосин, продукты, даже спички. Цен никто не устанавливал, их просто не было. Всё определялось по договорённости. Чтобы уйти от нищеты, многие бросали всё и уезжали кто —куда. При поляках – это преимущественно в Южную Америку (Аргентина, Уругвай, Бразилия, если поближе, то в Латвию). Через некоторое время кое-кто из Латвии возвращались, везли с собой или швейную машинку Зингер (ручную, а ещё лучше – ножную, которые могли делать только прямые строчки), или велосипед. Такие товары в деревне считались верхом богатства, ни один житель моей деревни их не имел. Легковой автомобиль (помню даже цвет —синий) я впервые увидел в 12 лет, немецкий, вёз какого-то офицера.

Как было уже упомянуто, все крестьянские семьи, за очень редким исключением, сами себя обеспечивали всем необходимым, практически ничего не покупали, поскольку не было, да и ничто не продавалось и не покупалось. Велось натуральное хозяйство, когда всё необходимое делалось своими силами, ничто не пропадало, никто не знал даже, что такое отходы, полученные при работе с материалами, изделиями, продуктами и от естественных надобностей. Например, солома от зерновых культур пригодилась для крыш сараев, погребов, даже где-то и домов; отходы от льна – это костра как очень хороший утеплитель, а пакля – для конопатки. Зерновые отходы (мякина, получаемая при молотьбе и веянии зерна), от муки при её просеивании – всё идет на корм животным; от кабана ценными отходами является его шкура (идёт на выделку) и шерсть для производства щёток; от домашней птицы в дело идёт перо (его очищают вручную от жёстких стебельков) применяется для изготовления перин, подушек; отходы от коров и телят- это кожи (идут в основном на выделку для изготовления кожевенных изделий; все прочие отходы, включая и пищевые – идут или на корм скоту, или в удобрения для полей и огородов. Для использования отходов, например, кожевенных, необходимо иметь и соответствующее умение по выделке кожи, обладать умением делать из кожи хотя-бы лошадиную сбрую (хомуты, уздечки, вожжи и др.), для чего требуются кожевники, шорники, сапожники. Как они готовились – об этом был разговор выше. Отсутствие всяческих отходов в крестьянском (натуральном) хозяйстве – важнейшая его особенность. Даже такого понятия «отходы» не было. К сожалению, сегодня при механизированном промышленном производстве такого малоотходного и безотходного производства практически не наблюдается. Ценнейшие промышленные, пищевые и бытовые отходы, мебель, ценная электроника, даже изделия, содержащие драгоценные металлы, сплавы, экологически опасные и вредные, сжигаются в котельных и в так называемых мусороперерабатывающих, (а фактически тоже сжигаемых) предприятиях. Пригороды и даже многие города, особенно городские пустыри, перегружены этими отходами и никто не знает, как от них избавиться. Можно даже сказать, что некоторые города и даже территории вступили в экологический кризис. Я хорошо знаю очень уважаемого мною академика Яблокова, который, будучи ещё кандидатом наук, посвятил можно сказать всю свою научную деятельность изучению проблемы вредного экологического воздействия на население современного промышленного производства, рождающего проблему отходов, их использования и гибельного влияния на экологическую обстановку. От себя могу сказать, что сегодня свалки завалены не просто отходами, а даже хорошей бытовой техникой, аппаратами, приборами, попавшими на свалку только потому, что они изготовлены, можно сказать, специально так, что не подлежали никакому ремонту. Каждый из нас это может подтвердить простыми примерами. Возьмите даже обычный чайник. Их приходится очень часто менять, и только потому, что их места включения находятся недоступно для пользователя. Или всем известные разных моделей газонокосилки. Их тоже часто приходится менять только из-за того, что их пустяковая по стоимости кнопка включения находится недоступно для исправления контакта или замены. В таких случаях приходится менять весь прибор. Это выгодно производителям и торговле – больше продаж и выручки. А потребителю? У производственников даже исчезло понятие «ремонтопригодность», ранее считавшееся важнейшим. Отремонтировать любую вещь стало иной раз дороже, чем приобрести новую. Поэтому и исчезли ремонтные мастерские. Порой из-за простой штепсельной вилки надо выбрасывать всё изделие и всё потому, что вилка намертво связана со шнуром, а шнур входит в изделие в недоступном месте, приходится выбрасывать и само изделие. А если оно входит, как неотъемлемая часть аппарата, то и весь дорогостоящий аппарат! К этому можно ещё добавить, что наиболее часто выходящие из строя узлы и детали располагаются, как правило, в наиболее недоступных местах, затрудняющих их ремонт или замену. Таких примеров можно привести тысячи. Любой из нас это может подтвердить, поскольку часто с такими случаями сталкивается. А возьмите тару, упаковку, всякие пакеты – это-же горы будущих отходов! А ведь они стоят немалых денег, всякая упаковка вошла в цену товара и мы за неё уплатили.

Возьмите два главных продукта для населения – хлеб и молоко. Веками хлеб (ржаной и пшеничный) производился из натуральной, подготовленной муки без всяких добавок, строго сложившимся в данном регионе способом (как сейчас говорят «технологией»), а при введении госстандартов – при строжайшем их соблюдении (даже в армии и при карточной системе никто не посмел что-либо мудрить с хлебом, его составом, сортностью, ценой и др.). Хлеб доставлялся потребителю на специальных деревянных контейнерах и без всякой наружной, дорогостоящей упаковки. А что происходит сейчас, в основном под давлением производителей и торговли? Десятки разных сортов хлеба и все – с повышенной ценой. Некоторые сорта уже и хлебом назвать нельзя. Каждая хлебная единица, даже мелкая булочка, имеет дорогостоящую и в результате – ненужную упаковку, тут же выбрасываемую в мусор, отходы. Ведь населению эти излишества не нужны, за них потребитель платит, и немало, поскольку всё входит а цену. Это выгодно только производителю и торговле.

Тоже самое происходит и с молоком. Раньше молоко поставлялось населению специальными молоковозами, реализовывалось в тару самого потребителя. Требовалось лишь обеспечивать чистоту перевозимых емкостей и самого молока. Сейчас же молоко реализуется десятками сортов, в закрытой таре, не поддающейся никакой проверке потребителем, разной жирности, ёмкости, тары, упаковки, разными сроками годности и т. д. Все они обильно содержат всякие «Е». Никто не доказал, какую реальную пользу эти добавки приносят населению. Скорее вред и удорожание. Рядовой покупатель такого разнообразия не требует, из товарного молока он сам решает как его использовать. Он против всякого здесь «усовершенствования», всяких «Е».