Чтобы что-то вспомнить – надо это пройти

Первого мая того года, после шести лет отсутствия, возвратился с фронта мой отец, Андрей Гаврилович (смотри рассказ Возвращение в этом разделе). Вскоре, после 16 лет лагерей, возвратился домой, родной брат моей бабушки Мани, Фома Еремеевич, замечательный человек, безвинно пострадавший за своего отца, моего прадеда Еремея, которого объявили кулаком и врагом народа, но по причине преклонного возраста не посадили, зато отправили пилить лес его старшего сына, на целых 16 лет….

Я отчетливо помню тот день, когда пришел пешком со станции Ново-Савицкая дед Фома, у нас собрались родственники, радостно его встретили, а его отец (мой прадед) Еремей, столько перенесший со времен коллективизации и переживавший за своих осужденных и разбросанных по стране родных, выпил половину кружки вина, обнял сына, пошел на кухню – лег на кровать и больше не поднялся….

Помню, как в этом же году, дядя Миша, младший брат моей мамы, подарил мне балалайку, где-то он её нашел, разбитую, потом отремонтировал и подарил мне. Это уже была вторая моя радость, после возвращения отца.

В том же, сорок шестом году, мне запомнилось еще несколько знаковых для меня моментов: ко дню рождения, мама купила мне новую шелковую рубашку! Ярко – зеленую, красивую и как раз по моему росту. Причем купила готовую, на рынке! Я её и до сих пор отчетливо помню!

До этого времени, все мои рубашки изготавливались из чего-то уже бывшего в употреблении, из старых маминых платьев и таких же рубашек дяди Миши, маминого младшего брата, или еще каких-нибудь обрезков и остатков, а вот на шесть лет, мне купили такую красоту!

Как раз было воскресение, когда я первый раз её одел и вышел на улицу. Дело было днем, никого из соседских ребят на улице не было, младшие находились по домам, а кто постарше, еще с обеда, пошли на стадион. Стадионом то место никто и никогда не называл, просто это была большая площадка возле украинской школы. Правда, с обеих её сторон стояли футбольные ворота, а голое, вытоптанное, футбольное поле, было размечено известковым раствором. Всем живущим в округе пацанам, было известно, что в это воскресение на «пляцу» (плацу), как мы тогда называли это место, состоится футбольный матч между командами Слободзейской войсковой части, которая находилась от нас через один квартал и какой-то командой из Тирасполя. Стадиона, как такового, в то время в Слободзее, ни на русской, ни на молдавской её части – не было, поэтому матч проводился на этом «пляцу». Наша улица, поднимаясь к западу, как раз упиралась в ту площадку. От нашего дома, до футбольного поля, было метров 300. Туда я и отправился смотреть взрослый футбол.

Недалеко от восточных футбольных ворот, выходящих к концу нашей улицы, как бы поперек её, стоял «БУМ» – спортивное Бревно, длинное такое деревянное сооружение, отполированное до блеска босыми ногами детей и с небольшой лесенкой для выхода на него. Не знаю, что меня на это подвигло, скорее всего – малый рост, а с бревна было лучше видно играющие команды, потому я – вышел по лесенке на то бревно, сел на него, естественно – лицом в сторону поля.

Законы подлости никто не отменял, – только я уселся и стал смотреть, тут же, при атаке на ближние ворота, кто-то из нападавших с западной стороны, нанес сильнейший удар в сторону ворот, но мяч у него срезался с ноги и попал в то самое «Бревно». Не прямо в меня, а – в бревно, но от такого удара, бревно, понятное дело- содрогнулось, а я с этого округлого и скользкого «сидения», мгновенно упал, на вытоптанную вокруг бревна, площадку, лицом вниз.

Я и сегодня помню и ощущаю то падение. Ко мне подбежали несколько футболистов, поставили на ноги, а я, с окровавленным носом и разбитыми губами, в залитой кровью новой рубашке, бросился с ревом бежать домой, вниз по улице. Улица наша, особенно в верхней её части, была довольно широкой. Я бежал по проезжей части, тряся руками на уровне плеч, практически с закрытыми глазами и громко ревел. На улице никого не было.

Так случилось, что где-то посредине пути, от площади до дома, у колодца, стоящего посредине улицы, возле колхозного двора, мне навстречу – шел Григорий Маркович Сорочинский, в то время – директор «украинской» школы.

Увидев, скорее услышав детский рёв, он остановил меня, поднял на руки, обтер мне носовым платком лицо, успокоил, спросил, где я живу и отнес домой. Дома была только моя бабушка. Отец, недавно вернувшийся домой, после шести лет фронтового отсутствия и мама, с утра поехали в город. Бабушка обмыла мне лицо соленой водой, переодела. Григорий Маркович помогал ей и все старался меня успокоить. Спросил у бабушки- где мои родители, та ответила и он ушел.

На другой день, он снова пришел к нам, вечером, уже папа с мамой были дома. Посмотрел, на мое лицо, сказал, что все будет в порядке, а потом спросил у мамы: «А что у него с руками? Они так разодраны на запястьях.» Мама сказала – «Мы, когда были в эвакуации в сорок четвертом, он подхватил чесотку у цыганских пацанов, их семья жила рядом и с тех пор, у него периодически появляется сыпь на руках, не дает спать, а сонный- он постоянно раздирает засохшую кожу. Не знаем уже, что и делать!».

Еще через день, Григорий Маркович снова появился у нас вечером, но не один. Он, оказывается, поехал на велосипеде в больницу, нашел там доктора, понимающего что-то в дерматологии, объяснил ему ситуацию и уговорил навестить меня после работы. Причем – доктор ехал на велосипеде, а директор школы – практически полубежал рядом с ним, к нам домой, а потом обратно, к дому, где жил доктор, чтобы забрать велосипед.

Доктор обработал мне руки, оставил какие-то мази и через неделю, я забыл о той чесотке. Еще через несколько дней, Григорий Маркович, снова посетил нас, осмотрел мои руки, и остался доволен. Я, перед его приходом, читал старый, еще дореволюционный церковный календарь, он увидел это, удивился, что я уже умею читать. Попросил прочитать несколько строк из того календаря, так как больше никаких печатных изданий в доме не было.

Увидев на кровати балалайку – спросил, кто на ней играет. Бабушка показала на меня – «Вин одын у нас музыкант». «А кто тебе настраивает балалайку?»-спросил гость. «Я сам – ответил я. «А как – по слуху?»-уточнил он. Я сказал, что настраиваю, используя мелодию песни – Ой пид вышынкою- и продемонстрировал, как это я делаю. Он попросил сыграть мне что-нибудь. Сыграл ему несколько простых украинских песен. Потом ещё спросил, сколько мне лет, поблагодарил и ушел.

Это было мое первое памятное знакомство с директором школы и просто человеком. Ни мы ему, ни он нам до этого, знакомы не были. Забегая вперед- добавлю, что в начале следующего, сорок седьмого года, по нашей улице, ходили представители украинской школы, переписывали детей, кому, к началу учебного года исполнится семь лет и кто придет в этом году в первый класс.

Вся юго-западная часть Слободзеи, включая нашу и соседние, с обеих сторон, улицы, были «приписаны» к украинской школе, поэтому при том, подворном обходе, в эту школу, был записан и я. Григорий Маркович, снова пришел к нам домой, уже, как директор школы и просто сказал маме – не надо вашего сына отдавать в нашу школу. Он хорошо говорит и уже читает по-русски, в отличие от других ребят с вашей улицы. Да и потом, школа у нас – пока четырехклассная, все равно придется идти в пятый класс, во вторую, русскую школу, зачем делать дополнительные проблемы для него. Если хотите – я поговорю с директором той школы и его примут туда, с первого класса. Понятно, что во вторую школу далеко ходить маленькому мальчику, но дело того стоит.

Он действительно попросил директора второй школы; и меня, в виде исключения, единственного из этой части села, приняли в первый класс русской школы № 2. На сколько мне известно, по крайней мере, в период моей учебы, больше из этой части села, никто в ту школу – не ходил. Ходили, но уже после окончания четырех классов, до пятидесятых годов и после 7-8-9-х, уже в более поздние годы.

Я до сих пор благодарен Григорию Марковичу, за то, что он помог мне не пойти в «его» школу. Это тоже память из сороковых….Уже осознанная и очень близкая.

И в самом конце этого, богатого на знаковые события для меня года, случилось еще одно и тоже – памятное. Запомнившееся.

31 декабря 1946 года, в зале заседаний Слободзейского райисполкома, проводился Новогодний утренник, для детей сотрудников. Моя мама тогда работала в райисполкоме, поэтому взяла меня с собой, уходя на работу, с расчетом, чтобы я поучаствовал в том утреннике. Жили мы в Слободзее, по нынешней улице Горького, примерно километрах в четырех от здания исполкома, никаких общественных транспортных средств по селу в то время – не ходило, поэтому всегда мама выходила из дому пораньше, а в тот день, из-за меня, мы вышли часов в пять утра, то есть – ночью. Электричества в те времена по улицам, да и в домах, – не было, небо затянуто тучами, темень непроглядная – не разгонишься. Возможно, мама и не взяла бы меня с собой, именно в тот день, но слишком уж большой интерес двигал в тот день и мной, и мамой. Был как раз пик страшной послевоенной голодовки 1946-47 г.г. и мы надеялись, что на том утреннике – что-то и нам достанется, какой-нибудь пирожок или конфетина, с орехом или яблоком. Так потом и случилось. Не было на утреннике каких-то деликатесов, но детей хотя накормили….

Когда мы с мамой пришли к ней на работу, из детей там никого не было, кроме меня, все остальные дети, жили на молдавской части села, а начало утренника, было назначено на 10 часов утра.

Чтобы я не путался под ногами и никому не мешал, мама отвела меня в подвальное помещение, под зданием райисполкома, там находилась в то время редакция районной газеты (Тогда Каля сталинисте / Сталинский путь). У мамы подруга работала в редакции, и она взялась присмотреть за мной до начала утренника. Места в редакции было не так много, все заняты работой. Я увидел лежащую на тумбочке газету, взял и начал читать. Подошел какой-то мужчина, после оказалось, что это главный редактор, очень удивился, что я умею читать, тем более газету, спросил – откуда я тут взялся. Я был тогда маленьким, очень худым, поэтому, наверное, и привел его в удивление. Мамина подруга объяснила ему ситуацию и почему я в редакции. Редактор знал моих родителей, поэтому даже показал мне отдельные моменты их работы. Особенно запомнились мне небольшие клише – негативы на стеклах, с портретами руководителей страны в то время (Сталин, Молотов и т. д.). А потом он вручил мне свежую Новогоднюю газету, где шло поздравление с наступающим 1947 годом! Для меня это стало знаковым событием. Дома у нас не было ни одной книжки в то время, кроме старого, еще дореволюционного церковного календаря, затертого до дыр, который я знал почти наизусть.

Когда, после утренника, я принес газету домой, то первой её увидела бабушка Маня и попросила меня прочитать из неё новогоднее поздравление. Эту газету я очень берег, прятал от курильщиков, и еще не один десяток раз читал приходящим к нам различным родственникам и гостям, до тех пор, пока в новом, 1947 году, пошел в первый класс и мне, как «читающему первокласснику», по просьбе моей учительницы Александры Филаретовны Дидковской, разрешили брать книги в школьной библиотеке. Помню до сих пор мой первый абонентский номер в школьной библиотеке -424.

Так я подружился с нашей районной газетой 75 лет тому назад. Это тоже- очень дорогая для меня память. Многие десятки моих произведений, в книгах, статьях, интервью, увидели свет на её страницах. Я не только помню об этом, но и горжусь этой взаимной памятью.

А сороковые годы продолжались…Именно в зиму с сорок шестого на сорок седьмой год, наш край и наше село, настигла жесточайшая голодовка, унесшая много человеческих жизней (смотри материал – Голод, в этом же первом разделе – Сороковые). Мы помним тот период, помним хлебные карточки, как ночами стояли в очередях за хлебом, помним – голодные обмороки людей и многих, не переживших тот страшный период, о котором нельзя просто рассказать, его надо пережить, но лучше – упаси Боже от таких повторений!

Шло время, страна залечивала раны, нанесенные войной, жизнь потихоньку налаживалась. Вырастал потихоньку и я. Ходил в детский садик, он в мою бытность. много раз менял место пребывания и, когда он занимал помещение напротив нынешнего Слободзейского райвоенкомата, как раз с того места и в то время, я пошел в первый класс школы № 2.

Опять память подсказывает уже четкие жизненные фотографии: – мы, дети Войны, маленькие, худенькие, входим в класс, а через несколько минут, входит ОНА, Александра Филаретовна, наша первая учительница, высокая, красивая, строгая на вид, большая на нашем маленьком фоне. Я до сих пор вижу это её появление в тот первый раз (смотри материалы – Школа и Женская доля, в этом разделе).

Несмотря на не самые лучшие условия жизни, внешнюю худобу и невзрачный в то время, рост, я ни одного школьного дня не пропустил по болезни, а первый медицинский укол получил, когда пошел в армию. Не хвалюсь этим, просто констатирую. Кстати, когда пришла пора идти в армию, то первым от объединенного тогда Тираспольского района, был определен для службы во флоте, по направлению – «подводные лодки и торпедные катера», как раз автор этих строк.

Это тоже память. Просто хочу сказать, что мы, пацаны, пережившие войну, вышли из того времени – крепкими, здоровыми и ни в каких справках-освобождениях от любых занятий – не нуждались, да и считали бы это позором для себя, даже в том возрасте….Это тоже наша, в том числе и моя Память….Назло всему, наша босоногая улица, вырастала здоровой, крепкой, дружной, то есть настоящей.

Был у меня еще один памятный эпизод, можно сказать – три счастливых дня, правда – с неудачным финалом, когда меня включили в состав школьной гимнастической пирамиды, но я, имея неплохие физические данные – так и не стал акробатом…(смотри материал «Акробатика» в этом же разделе).

Со второго класса, я начал думать о том, что пора уже выходить «в люди», то есть – на свою улицу, к ребятам, которые уже туда раньше пришли.

Не знаю, как у кого, но на нашей улице, действовало общеизвестное, неофициальное правило, для ребят (мальчишек, независимо от возраста): чтобы иметь право выйти на «улицу» – необходимо было уметь делать всего три действия – переплывать Днестр, уметь кататься на велосипеде и…курить. Всего-то делов….

С высоты возраста, могу сказать, что раньше наша улица, действительно была такой своеобразной ступенчатой школой, а сегодня школа становится такой же ступенчатой… улицей.

Днестр я начал переплывать со второго класса, то есть-с девяти лет, курить – мужики тоже научили… В выходные дни, мужчины нашей улицы, часто собирались небольшими группами, прямо на улице у заборов и играли в карты, иногда – пили по стакану домашнего вина, попутно рассказывая какие-то истории из жизни, кто что знал….

Нам, пацанам было интересно и посмотреть, как они играют, и послушать их рассказы без всякой цензуры…, а – главное – если удастся – потянуть из самодельной цыгарки крепкого табачного дыма….Раньше табак у каждого мужика был свой и разный по многим составляющим. Они охотно давали нам «потянуть» самокрутки и довольно смеялись с нас, задыхающихся от кашля, после таких «потягиваний».

Я тоже не раз пробовал брать в рот такие цыгарки, тем более – публично, так что два условия из трех, для выхода на улицу, я выполнял и об этом было всем нашим пацанам – известно. Но оставалась проблема с велосипедом…. На всю нашу улицу, велосипед был только у дяди Вани Будяка, но он никому не разрешал не только ездить на нем, а даже – дотрагиваться. Этот невыполненный мною пункт так и завис во времени.

Но благосклонная судьба, помогла мне разрешить эту проблему, хотя и с определенными издержками. Как-то к нам приехал на велосипеде дядя Петя Фокша, из Коротного. Был он тогда там бригадиром рыболовецкой бригады и, иногда, приезжал в райцентр по делам службы. Автобусов тогда не было, машин мало, поэтому он ездил в район на велосипеде.

Был он знаком с моим отцом, поэтому иногда, перед отбытием домой, заезжал к нам, поговорить и выпить по стакану вина.

В тот раз, он приехал, привез пару крупных рыбин и бутылку вина, велосипед поставил у входа в дом. Бабушка начала жарить принесенную им рыбу, отец с гостем, в ожидании, сидели за столом.

И тогда я решился на неблаговидный поступок. Взял велосипед, а так как ездить не умел, да и боялся, то повел его демонстративно по улице, к спортивной площадке возле украинской школы. Боковым зрением увидел, что за мной увязались двое братьев из семьи Бочаровых, а мне как раз они и были нужны, как «свидетели».

Со стороны школы площадка была слегка приподнята. Я направился туда, затем «оседлал» велосипед через раму и покатился с горки вниз на другую сторону футбольного поля, имитируя вращательные движения ногами. Правда, у самого края площади, мне пришлось упасть на бок, потому, что я не знал, как тот велосипед остановить.

Но главное, свидетели Бочары видели, что я ехал на велосипеде! Этот факт был официально зафиксирован и я- таки получил право принимать участие во всех проводимых нашей уличной компанией, мероприятиях.

Правда, когда я упал вместе с велосипедом, который потом тихонько поставил туда, где взял, то оказалось, что правая педаль у него была согнута, задевает за корпус и ехать на нем – невозможно. Дядя Петя, конечно, понял в чем дело, но ничего не сказал. Они с отцом выгнули согнутый рычаг педали и он уехал в свое Коротное, только, когда он снова к нам заехал, то уже пристегнул велосипедную цепь на замок. На всякий случай….

А я вот таким образом, выполнил все уличные проходные нормативы и стал её (улицы) равноправным участником. Это тоже память…

В сороковые годы, я успел окончить три класса школы. Особенно насыщенным различными событиями, был последний год описываемого периода – пятидесятый. Я довольно неплохо окончил три класса, а в течении лета, – успел поработать в колхозе, отслужить ночным сторожем при волах в совхозе на Кременчуге и побывать на море в Одессе (смотри материалы – Предки. Возвращение. Голод. Голубой огонек. Рождественские праздники. Акробатика. Восточный эпос. Браконьеры. Волы.) – в этом же разделе.

Все опубликованные ниже материалы, являются – как бы наглядной иллюстрацией к общей характеристике, этого, не очень веселого для меня, временного периода – СОРОКОВЫХ годов ДВАДЦАТОГО века. Что сохранила память… и спасибо Судьбе за это!

СВИДЕТЕЛЬ

Я не участник той страшной
Войны (Великой Отечественной)
Я только её Свидетель…