Куда кого посеяла жизнь

События на фронте развивались так стремительно, что не только простые люди, а даже военные в больших чинах, не могли должным образом, а главное своевременно, понять, что, где и как происходит. Тому же Юго-Западному фронту, был дан приказ отступать на определенные позиции, к такому-то времени, а оказалось, что еще раньше того времени, эти позиции уже были заняты немцами. Сжималось кольцо окружения Киева. Эта неопределенность передалась и гражданскому населению. Мало кто успел куда-то уехать подальше от войны, так как война уже была везде, и, если кому-то и было куда уехать, так уже невозможно было это сделать. То, что это действительно –война, и война не на жизнь, а на смерть, многие сразу не поняли, хотя немцы бомбили Киев, Житомир и другие большие города, уже в первый день, 22 июня. Ну, а когда поняли, – было уже поздно. Немцы разрезали оборонительные позиции советских войск в районе Винницы, и пошли дальше, а на Юге – образовывался Одесский «котел», на севере – Киевский. Железнодорожное сообщение от Киева – до Одессы, перешло в руки захватчиков. Захватывая пути, станции, перегоны и мосты, немцы ставили своих руководителей, постепенно заменяя там и весь обслуживающий персонал.

Мама Нади, где-то с месяц еще работала диспетчером на станции, потом её сделали уборщицей, и она согласилась, потому, что надо было как-то жить. Надя с Олей старались меньше появляться на улице, чаще прятались у бабушки в сарае, чтобы не попадаться на глаза проезжающим военным, поезда с которыми иногда останавливались на их станции. Как быть дальше – ни они, ни мама не знали, все надеялись, что война вот-вот закончится.

Но война продолжалась; и так случилось, что немцы, первыми захватившие Жмеринский район, а потом и Винницу, в августе месяце, вдруг передали Жмеринку и большинство территории района – румынам. Получилось так, что пристанционный поселок, где жили наши герои, и большой поселок, куда они ходили в школу, – остались у немцев, а все, что было южнее, – до реки Южный Буг, – на Востоке, до реки Днестр, – на Западе, и – до Черного моря, включая город Одессу, – на Юге, вошло в состав нового образования, под названием Транснистрия, где хозяйничали румыны. Хозяйничали чисто формально, под пристальным надзором «старшего» брата – немецкого командования – военного и административного.

Редкие приезжающие из Винницы люди, рассказывали о зверствах, которые начали твориться в городе, почти сразу после прихода немцев. Особенно по отношению к еврейскому населению. Евреев начали арестовывать и расстреливать уже через десять дней после вступления в город фашистских войск, а потом – это делалось регулярно, в открытую, среди бела дня. В Винницу начали свозить евреев и с окружающих город населенных пунктов, как оказалось позже, – только с целью уничтожения.

Мама Нади и девочки все это слушали, поражались, но, так как деваться им было некуда, и были они не евреями, а украинцами, то надеялись, что для них все как-то обойдется. Но, в начале сентября, на их станцию прибыла моторизованная дрезина и с ней трое вооруженных немецких военных, в черной форме. Они нашли недавно назначенного местного старосту, из бывших местных уголовников, который, по их просьбе провел всех троих – к дому, где жила Надя с мамой. Дома у них никого не было – мама на работе, а Надя была у Оли. Но «гости», обыскав весь дом, – не ушли, а направились прямо к дому Олиной бабушки. Там обнаружили девочек и послали старосту за мамой, на работу, с приказом немедленно привести её сюда. Один из военных, оказался закарпатским венгром и сносно говорил по-украински. Когда пришел жандарм с мамой, венгр объяснил всем присутствующим, что их послали привезти в Винницкий комиссариат – персонально девушек –Надю и Олю, вместе с мамой. Их приглашают, чтобы предложить где-то работу, а больше посыльным ничего не было известно. Им приказали привезти – они и привезут. Пусть они в течении десяти минут собираются, возьмут документы, удостоверяющие их личности, и выходят на улицу. Никакие вопросы не задавать – все расскажут в Виннице.

Мама с Надей пошли к себе домой, один из военных пошел вместе с ними. Мама с Надей переоделись, взяли с собой теплые кофты на всякий случай. Паспортов у них не было. Надя взяла недавно полученную справку с места жительства от сельского совета, приготовленную для поступления в училище, а мама взяла служебное удостоверение железнодорожника, все остальные семейные документы и вырезки из газет про их отца, – мама сложила в старенькую холщовую торбу и, пока переодевалась, – засунула её под «вьюшку» – заслонку, закрывающую дымоход из печки. Потом они вместе вышли на улицу – зашли опять в дом Олиной бабушки, минутку посидели, попрощались и пошли на станцию. Проходя мимо бабушки, мама тихо проговорила, как бы невзначай, – заберете к себе торбочку под нашими вьюшками, обязательно, и сразу – спрячьте подальше. Уезжали они из поселка, в общем-то, спокойно, надеясь скоро вернуться и с хорошими новостями. Нормально приехали в Винницу. Никто с ними грубо не обращался. Мало того, к удивлению, на вокзале, их ожидала небольшая полу грузовая машина, в которую они все вместе погрузились и, через некоторое время, подъехали к какому-то солидному зданию. Сопровождающие провели их в большую комнату и ничего не сказав, ушли, оставив их одних.

И мама, и девочки, не понимая, что с ними происходит, но, уже зная от людей, как живет сегодня Винница, ничего хорошего от приглашения их (именно их) в областной центр, не ожидали, но все же надеялись, что их пригласили в результате какой-то ошибки и, возможно, все обойдется.

Комната, куда их привели, была большая, без мебели, вдоль одной из стен, стояла только старинного вида длинная скамья – канапе, с высокой красивой резной спинкой, и все. Ни столов, ни стульев, и ничего другого – не было. Они присели на скамью и стали ждать. Ждать пришлось долго. Неизвестность вызывала излишнее волнение, но мама и девочки просто сидели, молча, и ждали. Даже не переговаривались между собой, опасаясь, что кто-то может подслушать. Казалось уже, что про них забыли, но часа через два, – отворилась дверь, и вошла молодая женщина в черной военной форме и на чистом русском языке, пригласила маму пройти с ней в другую комнату. Они подошли к какой-то двери, девушка постучала, ей что-то ответили по-немецки, потом она открыла дверь в красиво обставленный дорогой мебелью кабинет, ввела туда маму, сразу же вышла и закрыла за собой дверь.

В глубине кабинета стоял массивный стол, накрытый коричневой скатертью, перед ним – несколько тоже массивных, обитых бархатом, стульев. За столом сидел молодой мужчина в немецкой военной форме, перебирал какие-то бумаги, лежащие перед ним. Когда мама зашла и поздоровалась, он оторвался от бумаг, поднял голову, внимательно на неё посмотрел, затем махнул рукой в сторону одного из стульев, сказав при этом, по-русски: «Садитесь». Когда она села, он спросил: «Вы – Анна Ивановна Михайлюк, 1901 года, уроженка Жмеринского района, это так?». « Да – это так» – подтвердила она. « У вас есть какие-то подтверждающие это документы, паспорт или другое что-то?» – спросил мужчина. «Паспортов нам не выдавали, у меня есть служебное удостоверение, у моих девочек – справки с места жительства» – ответила Анна и передала документы офицеру. Он бегло просмотрел их и бросил в ящик стола.

«Вы много лет проработали на железной дороге, были заместителем начальника станции и старшим диспетчером, а сегодня – работаете там же уборщицей?» – снова продолжил вопросы хозяин кабинета. «Да, – работаю, жить-то как-то надо!» – ответила она.

« Собственно по этому вопросу мы вас и пригласили» – мужчина взял из лежащей на столе коробки – сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся и выпустил клуб ароматного дыма, – «Вы еще молодая женщина, знающая, опытная. По нашему мнению, могли бы еще долго работать и приносить пользу. Германии именно сейчас нужны толковые работники в разных сферах, и у нас в стране и, особенно, на новых, осваиваемых нами территориях. Почему мы обратили внимание именно на вас? Во-первых – вы сами еще можете многое сделать по жизни, а кроме того – у вас прекрасные дети рядом, и ваша дочь – Надежда, и соседская девочка Ольга, её подруга. Уже вполне оформившиеся девушки, отличники учебы и прилежные во всем. Их только надо подучить чему-то достойному и тогда – счастливая жизнь им будет обеспечена.

Мы бы могли посодействовать и с их обучением, и дальнейшим трудоустройством, да и вашим – тоже. Чем вы сможете им помочь, работая за гроши уборщицей? – Ничем. Просто – испортите девочкам жизнь и все. Наши войска скоро войдут в Москву, советская власть исчезнет навсегда, поэтому, – вполне разумно – уже сегодня подумать вам о своем будущем и будущем ваших детей. Мы предлагаем идти на работу к нам, сегодня, сейчас, добровольно; и тогда ваша жизнь станет насыщенной, полноценной и богатой, ибо вы будете работать на великую Германию, страну, равной которой по экономической и военной мощи, сегодня в мире – нет! Вы поняли, что я вам сейчас сказал? Если поняли, – то я жду вашего ответа. Вы даже можете несколько минут подумать, хотите – посоветоваться с девочками, но ответ дать немедленно!».

Анна опустила голову, с минуту помолчала, потом – выпрямилась, и, глядя прямо в лицо офицеру, проговорила: «Я благодарю вас за внимание к нашей семье, но скажу откровенно – не пойду я на вашу работу. Да, я не хочу, но не это главное – я просто – Не могу! Мой отец и два старших брата погибли на прошлой германской войне, муж тоже с вами воевал, был несколько раз ранен, и я не могу предать их память, ни за что. Поэтому – сама не пойду – и девочек своих вам не отдам!

Да они и сами к вам никогда бы не пошли. Они родились и выросли при советской власти, знают, что и сколько она для них сделала, и не будут работать против неё и своего народа! Делайте, что хотите, а лучше отпустите нас домой, проживем как-нибудь без ваших милостей!». Она проговорила это, не повышая голоса, обыденно, как вроде бы здесь ничего особенного не было и всем все должно быть понятно.

Сидевший за столом офицер, выслушав такую простую и понятную отповедь, переменился в лице, бросил сигарету в пепельницу, приподнялся над столом, опершись на обе руки, и буквально закричал: «Ты, глупая женщина! Ты знаешь, где ты сейчас находишься? В отделении гестапо! Уже за то, что у тебя сын сегодня воюет против нас, а ты была советским активистом – депутатом районного совета, я должен бы был тебя расстрелять прямо там, на станции, в твоем дворе! Так ты еще плюешь на наше предложение идти к нам на работу! Ты что забыла, что идет война и работают законы военного времени?! . Так знай – из этого кабинета только два пути – или ты идешь к нам, а это уже не предложение, а приказ, или – пойдете вместе с теми местными евреями – в расстрельную яму. Только перед этим, – наши солдаты познакомятся с вашими прелестями, твоими и девочек, они это хорошо умеют!. Ты меня поняла? – это уже приказ, а за невыполнение приказа на войне –смертная казнь. Даю тебе последний шанс, – поговори со своими девочками, объясни все, что я тебе сказал и очень постарайся уговорить их. Они же еще не жили!»

« Я вам уже сказала, господин офицер, – тихо проговорила Анна, – это мои дети, и я их хорошо знаю. Уговаривать и пугать их, – бесполезно, да я и не буду этого делать, чтобы не случилось!».

Гестаповец не стал больше дискутировать, зло крикнул что-то по-немецки, вошла та же молодая женщина, которая привела Анну к нему, он ей приказал привести в кабинет обоих девочек. Когда они вошли, он, с деланным сожалением произнес: «Скажете спасибо своей маме, за то, что она отправила вас в расстрельную яму!». Снова сказал что-то по-немецки, своей помощнице, та вывела Анну и девочек в коридор, перепоручила их двоим охранникам, и вернулась в кабинет начальника. Офицер уточнил: «Когда у нас очередная еврейская «зачистка» по Виннице?». «Послезавтра» – ответила помощница. «Возьми охрану и мою машину. Отвези эту маму с девочками в еврейское гетто. Предупреди от моего имени всех, чтобы их эти два дня никто не трогал, даже пальцем, а потом и тоже под твою личную ответственность, – проследи, чтобы они были ликвидированы с евреями вместе. Повторяю – убедись сама, что они ликвидированы и доложишь мне лично. Жалко их, уж больно материал качественный, но не наш. Запомни – это и есть настоящие Русские. Их не переубедишь и не купишь, можно только убить…. В нашей работе, это тоже надо иметь в виду. Таких в России много. Уважаю достойных противников, поэтому и делаю, иногда, для них, что могу…,но не больше. Надеюсь, ты меня поняла. Это – Приказ!».

Приказ был выполнен. В сентябре 1941 года в районе Винницы, были уничтожены многие тысячи евреев. Среди них, не случайно, а по целенаправленной злой воле, оказались и три украинки, – Анна Михайлюк, Надя Михайлюк и Оля Шумейко.

Глава третья

Утро занималось пасмурное. Дождя не было, но тучи плотно покрывали ближайшие горы и буквально стелились над крышами домов. Осень вступала в свои права. Кто-то громко постучал во входную дверь дома. Моника слышала, как встала и вышла к посетителям мама, о чем-то громко разговаривала с какими-то мужчинами, даже кричала. Потом все стихло. Мама зашла в дом и прошла в комнату Моники. « Вот так, дочка» – сказала она, – « в один момент, остались мы с тобой ни с чем, даже без собственного дома. Твой отец, этот австрийский подонок, уехавший месяц назад в Вену, якобы за запасными частями и красками, на самом деле – сбежал. Сбежал не только потому, что в Черновцы вошли советские войска, а скорее всего, сбежал от нас с тобой. Ну. –сбежал и сбежал, так нет же, оказывается, он еще раньше продал наш дом, вместе с мастерской и всем хозяйством, какому-то местному еврею и дал гарантию, что в течение трех месяцев, мы дом освободим и уберемся отсюда. Так вот, те три месяца прошли, и новый хозяин, пришел с оформленными бумагами, вселяться. Он не думал, что кто-то здесь будет и очень удивился, что мы здесь еще находимся. Можешь представить себе, – как и я этому удивилась.

Новый хозяин дал нам три дня сроку на выселение. И что нам теперь делать? И куда подаваться?. Я проверила документы, – там все правильно и зацепиться не за что, тем более, что Иозеф, был единоличным собственником всего проданного им, движимого и недвижимого имущества. Мы с тобой в этой сделке никаких прав не имели, поэтому – не участвовали и ничего об этом не знали. И что делать?. Хорошо, что хоть ты закончила учебу, а то и платить бы пришлось еще и за это, а у нас – денег только на карманные расходы!».

Мама пошла на кухню, а Моника лежала на спине в полумраке комнаты, ошарашенная новостью, принесенной мамой, но в душе не чувствовала особой обиды на отца, так как это должно было случиться рано или поздно. Приход советских войск в Буковину, только сильнее обострил давно сложившуюся в семье ситуацию и дал отцу, дополнительный, больше моральный, чем какой-то другой (политический, или экономический), толчок –повод, для такого, некрасивого поступка. А может у него (отца) – были какие-то свои соображения на этот счет? А может он еще заберет их в свою Вену?. Там у него были живы родители и еще после первой германской войны, когда Буковину оккупировали румыны, а Моника еще не появилась на свет, отец с мамой посещали несколько раз родителей отца. Из Черновцов- в Вену ходил специальный поезд. И все было нормально. Правда, позже, уже в последние несколько лет, родители Моники часто ссорились по разным мелочам. Отец все стремился вернуться в Австрию, его родители старели и просили вместе с семьей переехать в их дом.

Но мама всегда была – против переезда в чужую страну. Не нравилась ей та старинная чопорность, царившая в семье отца, заведенные там порядки и семейные традиции, и, особенно, внутрисемейные взаимоотношения. Там все было не так, как здесь, и мама не могла с этим смириться. Возможно, эти разногласия и стали причиной такого поведения отца. Но, как бы – то не было, – сегодня они с мамой попали в очень сложное положение. В первую очередь – материальное. При отце – они жили в этом плане вполне благополучно, ни в чем не нуждались и ни в чем себе не отказывали. А теперь что!?. Близких друзей-родственников у них в Черновцах – нет, помощи ждать не откуда, значит – надо искать какой-то выход. Какой?

Странным получился лично для Моники, этот, 1940 год. Очень уж он был для неё насыщенный, причем насыщенный такими событиями и отдельными моментами, что не каждая молодая девушка в её возрасте, могла бы себе подобное представить. А уж тем более, – с кем-то поделиться, даже с родной мамой.

Все началось еще во время предыдущих рождественских каникул. На рождественском бале – маскараде в лицее, где Моника представлялась в костюме «холодной Феи», к ней подошел мужчина в маске волка, с приглашением на танец. Моника сразу его узнала. Это был преподаватель немецкого языка и литературы из их лицея. Молодой парень, выпускник Венского университета, с громкой фамилией Бах, да еще с «баронской» приставкой «фон».Прибыл к ним в лицей, в начале выпускного курса. Был он неказистым на вид, с худым продолговатым лицом, белыми бровями, такими же белесыми волосами, прилизанными каким-то маслом, и с каким-то неприятным, постоянно подозрительным взглядом бесцветных глаз. Прибыл он в «малую Вену на Пруту, (Черновцы)», скорее всего, чтобы набраться преподавательской практики на периферии.

Моника, в отличие от многих сокурсниц ( украинок, румынок, евреек и даже местных девушек – немок), в совершенстве владела немецким языком (отец – австрийский немец!), даже с каким-то «венским» диалектом. Училась по всем предметам только на отлично, но, с новым преподавателем, отношения у неё, почему-то сразу не заладились. Причем это все так по мелочам, на словах, но когда мелочей собирается много, они перерастают во что-то крупное. В данном случае – в обоюдную неприязнь.

И, когда он, вдруг, подошел к ней пригласить на танец, Моника, сама не понимая почему – резко развернулась и, схватив первого попавшегося на пути парня – сокурсника, – закружилась с ним в танце. Получилось все так неожиданно и для неё, и тем более, для того парня, но в общем бальном Рождественском веселье, это было как само собою разумевшееся и никто не обратил на это внимания. Кроме молодого преподавателя, фон Баха. С началом нового семестра, он стал откровенно издеваться над студенткой Моникой. Постоянно вызывал к доске, нагружал и перегружал различными дополнительными заданиями, старался запутать её в ответах на вопросы, откровенно вызывал на грубость, чтобы потом иметь право других способов воздействия, а главное – занижал до минимума оценки и искаженно докладывал различные факты её «поведения» – руководству лицея. Сокурсники все это видели и понимали, но никто не хотел вмешиваться и портить для себя выпускной год.

И тогда Моника решилась. Нет, она не пошла на поклон к заносчивому «барону». Она несколько дней тайно следила за ним, а потом – написала анонимный донос на ненавистного преподавателя и бросила конверт, в специальный ящик для писем, находившийся рядом со зданием румынской жандармерии. Написала о том, что он нехорошо отзывается о румынской власти, что посещает националистические украинские кружки и т.д..И – стала ждать последствий. Понимала, что вряд ли в жандармерии обратят внимание на донос анонима, но – надеялась. Прошло несколько недель. Фон Бах, так и читал у них лекции, и так же продолжал издеваться над Моникой, никаких последствий её заявления, не было видно. Моника уже начала злиться не только на учителя, а и на румынскую власть, которая не принимает мер по восстановлению справедливости в её городе.

Через какое-то время, у одной из сокурсниц был день рождения, и та пригласила всю группу в уютное немецкое кафе, хозяином которого был её отец, чтобы отметить именины. Кафе было известным в городе местом, поэтому там всегда было много посетителей и в тот вечер – тоже. В один из перерывов между танцами, к Монике подошел стройный, высокий, интеллигентно одетый мужчина, и по – немецки, попросил разрешения пригласить её на очередной танец. Посмотрев на незнакомца, Моника почувствовала в нем такую уверенность, надежность и силу, исходящую от всего его целиком, что сразу – согласилась.

Танцевали они – молча. Перед тем, как танец закончился, мужчина попросил Монику посидеть с ним за столиком, пока её сокурсники будут танцевать. Сели за отдельный столик, в нише, официант принес два бокала с шампанским и сладости. «Меня зовут- Отто, а вас, насколько мне известно, – Моника»-тихо проговорил незнакомец. Девушка растерянно молчала, не понимая, что происходит. «Вы успокойтесь, я вам – друг -добродушно улыбнулся Отто, – и, чтобы все сразу стало на свои места, ответьте мне всего на один вопрос – это вы писали?» – он показал отправленное ею письмо в жандармерию, внимательно вглядываясь в её лицо. Моника не успела ничего сообразить, а её рот раскрылся, и она тихо ответила: «Да -я». «Молодец – проговорил Отто- вы, сами даже не знаете, что совершили сегодня, возможно, свой первый настоящий поступок в жизни. И – запомните этот день надолго, скорее всего- навсегда». « Я уверен, что мы скоро встретимся, а пока – счастливо вам отмечать праздник!» – продолжил он, поднялся и вышел из кафе. Моника, в растерянности, вернулась к сокурсницам.

Уже дома, она так и не могла объяснить случившегося. Как оказалось её письмо у этого Отто, как он узнал, что писала его именно она, и, – что вообще ждет её дальше?. Кто он, этот самый -Отто?. «Если я посылала письмо в жандармерию румынам, то как с ними он связан? . Главное –ничего не сказал- где его искать, или не надо искать». В итоге Моника решила так – если он сам меня нашел в первый раз, то, если понадобится, – найдет еще раз. И как-то сразу успокоилась.

Отто не заставил долго себя ждать. Через несколько дней, когда Моника возвращалась вечером домой из лицея, не доходя одного квартала до дома, её окликнули. Она оглянулась и увидела приближающегося – Отто, в черном кожаном плаще и шляпе. Он поздоровался и пошел рядом. Подошли к стоявшей у обочины легковой машине. Отто открыл дверцу и пригласил Монику сесть на сидение рядом с водителем, сам уселся за руль. На немой её вопрос – успокоил: «Не бойтесь, я вам еще в прошлый раз сказал, что буду вашим другом, а сейчас мы проедем с вами в одно хорошее место и – поговорим обо всем, что нас обоих будет интересовать. А потом, – я отвезу вас домой. Повторяю еще раз – не беспокойтесь ни о чем. Вы – в безопасности, и я вас доставлю домой в полной сохранности. Обещаю!».

Они немного проехали по городу, свернули с главной улицы, еще немного проехали по какому-то старинному переулку, и, наконец, через большие арочные ворота, въехали в большой темный двор. В глубине его, фары машины высветили небольшой кирпичный дом старой постройки, с пятью окнами по фронту и красивым резным деревянным крыльцом. Скорее всего, этот дом, когда-то служил флигелем во всем окружающем дворовом комплексе.

Отто подъехал к крыльцу, вышел из машины, открыл ключом входную дверь, вошел в дом, включил свет, затем вышел к машине, открыл дверцу со стороны Моники, и пригласил её пройти в помещение. Когда она вошла – прошел следом, закрыл входную дверь на ключ, помог ей снять плащ, потом предложил пройти и сесть на одно из нескольких кресел, расположенных вокруг невысокого, круглого, на вид очень тяжелого стола, на котором лежали газеты и журналы на разных языках.

Попросив прощения, Отто зашел в одну из дверей, веером расходившихся в разные стороны, из комнаты, куда они вошли. Моника осмотрела комнату. Это была довольно большая гостиная, обставленная дорогой старинной мебелью. Уютная такая, располагающая к беседам и отдыху. Несколько дверей по периметру, скорее всего, вели в спальни и другие необходимые помещения.

Отто принес какие-то продукты, – колбаски, шпроты, печенье – все консервированное, высокого качества и сказал, что сейчас на газовой горелке у него закипает кофе. Как будет готов, – он тоже прибудет в гостиную. Принес чашки, кофейник, сахар, сливки и шоколад, сел напротив Моники и налил в чашки напиток. Пригласил – перекусить. Ничего спиртного на столе не было. Как много позже объяснил ей Отто, в тот вечер решалась её будущая судьба и ни в чем «подогревающем» тогда не было необходимости. Они пили горячее кофе и молчали. Моника отметила про себя, что кофе было настоящее, бразильское и очень приятное, о чем и сказала Отто, в знак благодарности. Он согласился, что кофе действительно хороший, но добавил, как бы шутя, что все равно их сегодняшняя встреча, – гораздо лучше. Потому что эта встреча – знаковая, уже тем, что она состоялась.

Отто не стал вилять вокруг да около, – а сразу сказал, что он, здесь, в Черновцах, представляет одну очень солидную организацию, имеет определенные полномочия, и одной из главных его забот – есть нахождение и подбор кадров, которые могли бы отстаивать интересы его организации всегда и везде. И не по принуждению или какому-либо интересу, а чисто по убеждениям, верноподданнической ответственности со всеми вытекающими последствиями и, только потом, конечно же, – интересу. Без этого не обойтись. Да, подбор и отбор достойных людей, – и есть его главная задача на сегодня.

Подливая кофе, он рассказал, что, когда её анонимное письмо попало в его руки, а местные румынские коллеги всегда так поступают, когда получают информацию с любым компроматом на лиц немецкой национальности, то его коллеги быстро вычислили автора письма, то есть её – Монику, сразу установили за ней наблюдение, узнали все необходимые данные по ней, но не могли установить точную причину написания анонимки, на молодого преподавателя, недавно прибывшего из Вены. Чтобы выяснить эти детали, Отто, познакомившись со всеми характеристиками на неё, и решил познакомиться с ней поближе. Не каждый человек в то время и в том месте, решился бы обвинить в нелояльности немца, да еще выходца из известной австрийской семьи.

«Вот я и решил поговорить с вами об этом не совсем приятном инциденте. Если бы все, о чем вы написали – было правдой, то это было бы одно, но ведь все ваши обвинения к фон Баху – ничтожны и мы это знаем, потому что давно знаем и самого молодого человека; а ведь это уже не просто оскорбление, а –преступление, тем более –политическое, он же гражданин другого государства! Надеюсь – вы понимаете, что это такое, и какие могут быть последствия за клевету на иностранного гражданина, да еще на гражданина Германии и в настоящее время?!» – довольно холодно произнес Отто. Моника, понурив голову, молчала.

«И все же, – в чем была причина написания того злополучного письма?» – спросил он, похолодевшую от ужаса, Монику – вы можете мне рассказать, естественно правдиво и до мелочей, – почему вы на это решились?».

И тогда она рассказала ему все до мелочей, и как отказала преподавателю в приглашении на танцы, так как у неё в мыслях были другие партнеры, и как он стал постоянно терроризировать её по мелочам, и, как эта взаимная неприязнь дошла до своего апогея, и как об этом судачили её сокурсники, и не только. Короче говоря, её так достали его наглые притязания, что она, не найдя ни в ком поддержки, кроме дешевого сочувствия и насмешек, – решила написать жалобу, надеясь, что кто-то все-таки сможет ей помочь. Напрасно надеялась, как оказалось, но другой возможности противопоставить что-то откровенной наглости преподавателя, – у неё не было. Отто, как опытный психолог, давно работающий с разными людьми, слушая Монику, понял, что она говорит правду.

«Ну ладно, давайте оставим этот неприятный для вас разговор, мы к нему еще вернемся, попозже. А пока расскажите о себе, о своей семье, родственниках здесь, в Черновцах и в других местах. Есть ли у вас друзья-подруги, находитесь ли вы с кем-то (или были) в близких отношениях, особенно с лицами мужского пола, расскажите и о прочих мелочах, поделиться которыми со мной – посчитаете нужным». Они беседовали долго, при этом вопросы задавал хозяин, Моника – только отвечала.

Когда на улице совсем стемнело, Отто встал: « Я, благодарю вас, Моника, за вашу откровенность при ответах на мои, возможно не всегда корректные вопросы, и, знаете, я абсолютно уверен, что мы еще не только встретимся снова, но и начнем помогать друг другу в различных делах. А инцидент с вашим преподавателем, давайте вычеркнем из вашей памяти. Я абсолютно уверен, что тот молодой человек перестанет вас преследовать. Можете быть спокойны. И, если вы будете не против, то – я вас скоро навещу, опять. Не пугайтесь, я не буду навязчивым, как фон Бах, а буду выбирать место и время нашей встречи так, чтобы вас излишне не напрягать.

Монике ничего не оставалось, как поблагодарить его за оказанное внимание и понимание. Она добавила, что всегда будет рада их встрече. И это была правда. Уверенность, тактичность и общечеловеческое обаяние Отто, – привлекало к себе, вовсе не как мужчину к женщине. Здесь было что-то другое, большое и серьезное, неизвестное ей, но явно стоящее за все этим, и ей, вопреки здравому смыслу, хотелось с ним встретиться и как можно скорей.

В лицее занятия шли нормально, отношения с преподавателем немецкого языка, как-то незаметно наладились. Фон Бах даже начал выделять Монику, как пример для других студентов, её коллеги – студентки, не знали, что и думать, считая, что Моника сдалась и потому теперь у неё все хорошо. Никаких объяснений с её «притеснителем» у неё не было, все вроде бы стало на свои места само собой. Моника чувствовала здесь какое-то влияние Отто, но что там и как было, – её уже не волновало. Хорошо – и – слава Богу.

В один из вечеров, возвращаясь с занятий, Моника попала под сильный ливень. Ей пришлось бежать к трамвайной остановке, чтобы спрятаться и переждать, пока дождь если не перестанет, то хотя бы стихнет. Она не успела добежать метров двадцать, как рядом прозвучал автомобильный сигнал. У подъехавшей машины раскрылась правая дверца, сидевший за рулем мужчина энергично махал рукой, приглашая скорее сесть в салон. Она увидела за рулем Отто, и с радостью села в машину. С радостью, в первую очередь потому, что укрылась от дождя, да и сама встреча с ним, её приятно удивила. «Вы не очень спешите? – спросил Отто. «Нет не спешу – ответила Моника, – дома все равно никого нет, отец уехал по делам в Вену, а мама на работе». «А где работает ваша мама? – уточнил Отто. « В дежурной вечерней аптеке» – ответила Моника.

«Ну, тогда, если вы не будете против, мы снова заедем ко мне, погреемся горячим кофе» – сказал Отто- и машина тронулась с места. Когда подъехали к знакомому уже Монике дому, дождь перестал, но на улице стало совсем темно. Вошли в гостиную. Отто опять усадил её в кресло, дал красивый теплый плед укрыть ноги, а сам пошел готовить кофе. Когда он все приготовил, налил в чашки кофе – то спросил Монику: «Вы не возражаете, если я налью нам по рюмочке хорошего коньяка?». Моника промолчала. Отто принес бутылку коньяка и рюмки, наполнил их, потом поднял свою рюмку, жестом пригласил её сделать то же, и, глядя ей в лицо, спросил, по-русски: «Так, когда у вас заканчивается курс обучения в лицее?». Моника, без всяких колебаний, по-русски же, сразу ответила: «В конце марта – начнется практика, а потом – государственные экзамены». «И у вас уже есть определенное место для прохождения производственной практики или еще не было предложений по этому вопросу?» – спросил Отто, уже по- румынски. «Пока предложений никаких не было, наверное, скоро скажут» – так же по-румынски ответила Моника. Отто удивленно поднял брови: «Неплохо, очень даже неплохо, но давайте все же немного согреемся, этим благородным напитком. Прошу, как говорят русские, – до дна, иначе вы действительно простудитесь».

Они выпили и взялись за чашки с кофе. «Моника, если не секрет – какими языками вы свободно владеете?» – спросил Отто, уже по-немецки. «Считаю своими родными языками – немецкий, русский и украинский. Румынским владею свободно, как и названными языками, но родным или близким не считаю. Скорее – пользуюсь им просто в силу необходимости. Все-таки живем в Румынии в данный момент. Могу изъясняться и по – польски, но приходится редко его использовать, только при общении с сокурсниками из Галичины, хотя они больше говорят по-немецки». «А откуда у девушки в вашем возрасте, – такой набор знания языков?» – поинтересовался Отто. « Так получилось. Отец мой –немец – всегда и везде говорит только на своем языке, у мамы – мама (моя бабушка) – полька, она и сегодня живет в Проскурове, а отец мамы был русский, сбежал от большевиков куда-то на Запад, в период гражданской войны в России, в маминой семье все говорили по-русски, тем более, что жили в царской России. Мы с мамой дома и сегодня говорим только по-русски, а при отце – по – немецки. Ну а еще, – я окончила начальную румынскую школу. Отец перевел меня в немецкую гимназию, уже с пятого класса. Вот такой набор языков и получился, в силу разных обстоятельств» – поведала Моника. «Очень даже неплохо!» – еще раз произнес Отто и спросил еще: «У вас очень красивый, просто каллиграфический немецкий (латинский) почерк, судя по тому вашему письму. А на других языках, которыми вы владеете, тоже так красиво получается, или вы не пробовали на них писать?». «Я практически пишу только по-немецки, по крайней мере, начиная с гимназии» – ответила Моника.

« Не посчитайте меня слишком назойливым, но не могли бы вы какое-нибудь слово, написать на разных языках, которыми вы владеете. Не беспокойтесь, никаких подвохов здесь нет. Просто так надо, мне интересно, действительно получится одинаково или нет. Можете написать прямо сюда» – Отто подвинул к ней, лежащий на столе небольшой блокнот. Моника написала столбиком слово «Черновцы» на пяти языках и передала блокнот хозяину. Тот посмотрел написанное, остался очень доволен и положил блокнот в карман.

«Знаете» -продолжил он, – с тем вашим анонимным письмом, возникли определенные проблемы. Если бы оно попало бы сразу к нам, – было бы проще, но оно прошло через румынское протокольное хозяйство, там было зафиксировано и только потом – поступило ко мне. Мы не можем ответить местной жандармерии, что нашли автора, то есть вас, Моника, надеюсь, вы понимаете, почему. И в то же время, – не можем оставить их запрос без ответа. Поэтому – вопрос пока не закрыт. Мы, конечно, будем работать над решением этой проблемы, но нам нужно серьезное основание, чтобы иметь право защищать вас, как своего человека. Вы понимаете – Своего!». Он сделал ударение на последнем слове. Моника уточнила: