Абаасы (як.) – Злое потустороннее существо]6. Никто на свете не посмел бы обидеть меня при моей собаке. С ним я мог смело пройти в сумерки мимо кладбища, старинных заброшенных юрт – «ётёхов»[7 -
Ётёх (як.) – Старое заброшенное жилье]7, которые мои сверстники и даже некоторые взрослые предпочитали обходить далеко стороной. Лишь бы Магантык бежал рядом и размеренно махал своим пушистым хвостом, как будто подбадривая меня: «Идем, хозяин, идем».
Я любил играть с ним.
–– Магантыык! – кричал издалека, приближаясь к своему дому. И тут же во дворе, словно из под земли вырастало белое пятно: это Магантык выскакивал из своего укрытия и прислушивался к зову хозяина. Завидев меня вдалеке, бросался навстречу, а я стремглав убегал от него к речке Чыбыыда, протекавшей недалеко от нашего дома и спешно прятался в кустах. Через некоторое время на берег выскакивал, радостный от предвкушения встречи, Магантык и с разбега плюхался прямо в воду, недоумевая, куда же я подевался.
А я выбегал из-за кустов и, смеясь во все горло, начинал улепетывать к дому от мокрого пса, попавшегося на уловку. Магантык громко лаял, словно досадовал на себя за очередную промашку, и в пару прыжков настигал меня, валил на землю и облизывал лицо. Мокрые, перепачканные, но дико счастливые, мы вместе возвращались домой…
Жили мы тогда в Верхневилюйском улусе, в местности Чёнгёрё. Магантык родился и вырос в тех местах. Говорят, что собаки привязываются к людям, а кошки к местности. В случае с моим белым псом, несмотря на нашу искреннюю привязанность друг к другу, все оказалось с точностью наоборот. Когда мы переехали в местность Тэптэгин, Магантык остался в Чёнгёрё один. Отчим два раза специально ездил за ним, привозил, но пес неизменно возвращался обратно. Три года он жил там вдали от людей, а потом кто-то застрелил одинокого белого пса…
Когда я вспоминаю его, мне становится и радостно, и грустно. Радостно от воспоминаний о нашей жизни вместе, грустно от того, что он остался один. Как он жил эти три года без меня? Может, он каждый день ждал, что кто-то крикнет вдалеке: «Маганты-ык!» и бросится бежать к речке. Почему-то, вспоминая его, я не могу удержать слез.
Глава 9. Ученик-работник
В школу я пошел впервые лет в десять. Тогда многие отдавали детей учиться позже положенного возраста. Люди жили по алаасам, далеко от Сыдыбыла, где находилась ближайшая к нам школа. Отдать детей учиться вовремя в большинстве случаев мешало одно обстоятельство: родители не могли найти семью, согласную приютить их ребенка во время учебы в школе.
Но в моем случае было не так. После перенесенных в раннем детстве болезней, я был настолько маленьким и худосочным, что родителям все казалось, что еще рано отдавать меня в школу, что я не смогу жить в людях, быть самостоятельным.
Несмотря на длительную задержку, я был далеко не самым старшим в своем классе, были ребята и повзрослее меня. Почему-то почти все одноклассницы были старше нас, мальчишек, на два-три года. Ох, и доставалось же нам от них порой, когда чересчур шалили!
В школе я слыл егозой и непоседой. Девчонок дразнил, много шалил, баловался. Из уроков любил родную литературу, язык, а вот по русскому языку и литературе откровенно «плавал».
Зимой я учился, а летом трудился в колхозе вместе с родителями. С двенадцати лет мне доверили двух быков, на которых я пахал и сеял наравне со взрослыми. До четырнадцати лет я работал за полтрудодня. Вместе с матерью и Давыдом мы зарабатывали до тысячи трудодней в год. Много работали, потому не бедствовали. Ели свой хлеб, держали трех коров. На столе у нас всегда были свои масло, сметана и молоко. Кроме этого мы сдавали государству по полторы туши мяса в год.
В четырнадцать я уже считался за взрослого, к тому времени научился управляться со сбруей, распрягать лошадь, ездить верхом. Потому я работал за полные трудодни на сенокосе. Работать мне было интересно, и трудились мы всегда с большой охотой. Моими мозолистыми ладонями больше всех гордилась моя мама. Для нее это было большим счастьем видеть, что ее сын стал настоящим трудовым человеком.
Глава 10. Хаабы
Сидел я за одной партой с будущим главой республики Гавриилом Чиряевым. Конечно, тогда об этом мы и помыслить не могли. Просто дружили, к тому же он приходился мне родственником по линии приемной матери. Гавриила все звали Хаабы, а меня Тонгсуо. Так нас и поминали всегда вместе: «Хаабы с Тонгсуо» или «Тонгсуо с Хаабы». Был он очень тихим, любознательным, скромным учеником, хотя иногда мог и пошалить. Мальчишка же!
Я часто бывал в семье Хаабы и не переставал каждый раз удивляться. Отец его, Иосиф Чиряев, статный интеллигентный мужчина еще до революции учился в Казани на медика. Но на старших курсах, когда студентов начали учить делать операции на трупах, он понял, что не выносит вида крови, и вернулся на родину без диплома врача.
В 1935 году отца Хаабы выбрали председателем колхоза. Был он большой новатор. При нем появились в Сыдыбыле колхозные амбары, сельский клуб, первые типовые хотоны[8 -
Хотон (як.) – Хлев]7. Некоторым людям такие новшества были не по нраву и потому, когда в одном из хотонов повесилась доярка, на деятельного председателя составили донос, пытались обвинить его в случившемся, называли «врагом народа». Но судья закрыла дело, сняв все нелепые обвинения.
После этого случая семья Хаабы переехала в Вилюйск, куда перевезли свой большой дом. Когда они жили в Кэданде, держали огород, на котором сажали неведомые нам, диковинные овощи. Впервые в своей жизни я попробовал дома у Хаабы огурцы. Они показались мне невкусными, горькими что я их выплюнул, но зато съел зараз четыре морковки. После этого у меня дико заболел живот. С тех пор я не ем огурцы и даже, будучи в армии, отказывался брать в рот хотя бы ломтик этого коварного овоща.
Глава 11. Как я узнал тайну своего рождения
Однажды, когда мне было лет двенадцать, я проходил мимо группы, собравшихся по какому-то поводу картежников. Один старик громко сказал:
–– Хо! Да он же вылитый отец! Прямо как будто сам Хонооску собственной персоной мимо проходит!
Хонооску – было прозвище Афанасия Тихонова. Мне доводилось видеть этого заядлого картежника, которого я считал образцом разгильдяйства и лености, и поэтому меня до глубины души оскорбили слова старика.
–– Никакой я не Хонооску! – крикнул ему в ответ и убежал.
–– И такой же вспыльчивый! – загоготала мне вслед честная компания.
Я был зол, как черт. Дома, возмущенный и оскорбленный я тут же пожаловался матери на глупое сравнение с пройдохой-картежником.
–– Они называли меня сыном Хонооску! – Гневно кричал я, размахивая руками.
У мамы вдруг сразу поникли брови, опустились плечи. Перемена в ее облике настолько бросалась в глаза, что я тут же смолк.
–– Что с тобой, мама? – спросил я.
–– Дело в том, что Хонооску действительно твой отец, – горько вздохнула мама. Потом она, гладя мою вихрастую голову, поведала историю моего усыновления.
Я был потрясен до глубины души, не описать словами тех чувств, что терзали меня в тот миг… Но я все понял. Смог совладать с переживаниями и еще больше и сильней полюбил свою, как оказалось, неродную маму.
Глава 12. За двадцать пять тысяч
После того как я узнал о том, что меня усыновили, я жутко злился, когда мне лишний раз об этом напоминали. Скажу больше, мне вообще не нравилось любое упоминание о моей родной семье.
Помню, когда я учился в четвертом классе, было какое-то распоряжение правительства, согласно которому семье, в которой было семеро и более детей, давали по двадцать пять тысяч рублей. Узнав об этом, мои родные родители решились переговорить с моими приемными матерью и отцом, чтобы я вернулся к ним на время, дабы они смогли получить эту огромную по тем временам сумму.
Денег тогда практически не было, все работали за трудодни, потому ажиотаж был довольно-таки большой. У Тихоновых, как на грех, было шестеро детей, а меня – седьмого, они, получалось, отдали на воспитание. Родная моя мать Прасковья Семеновна рожала семнадцать раз, но в живых остались только семеро детей вместе со мной.
Мама подумала, посоветовалась с Давыдом и согласилась, поскольку хотела хоть как-то помочь большой семье, которая из-за непутевого отца-картежника еле сводила концы с концами. Она позвала меня и робко, как будто стесняясь, рассказала об этой просьбе Тихоновых. Сказать, что я был в ярости, значит, ничего не сказать. Меня такое предложение возмутило до глубины души!
–– Ты поживешь там пока учишься, ведь от Тихоновых до школы всего три версты, – увещевала меня моя добрая мама. – Глядишь, и нам будет легче. После того, как выплатят эти деньги, ты сразу к нам вернешься и, может быть, Тихоновы про тебя не забудут, дадут денег на новое хорошее пальто, шапку. Будешь у нас, как городской парень одет с иголочки…
Бедная, добрая моя, милая мама! Она все думала, как бы я жил в мире со своими родными, был одет и обут не хуже других. А я знал, что разлука со мной для нее еще большее испытание, чем для меня. Ради матери, только из-за нее, я согласился на этот нечестный эксперимент.
…В отчем доме мне жилось плохо. Я каждый день ждал, когда же Тихоновым выдадут их несчастные двадцать пять тысяч, и я смогу вернуться обратно. Братья и сестры меня не знали, не видели с рождения, потому особых родственных чувств ко мне не испытывали. Старшие нередко меня обижали, а поскольку я и сам не отличался тихим нравом, и всегда мог постоять за себя с кулаками, семейные скандалы случались почти каждый день.
Родная моя мать всегда держалась со мной холодно. Ни разу за то время, что я жил у них, не погладила по голове, не приласкала, не защитила от нападок братьев. Отец, и тот пытался проявлять какую-то суровую заботу, но от него я не принимал никаких знаков внимания.
Однажды, когда мы ужинали, а еды в большой семье, как известно, много не бывает, один из старших братьев стащил у меня мясо прямо с тарелки. Я в тот момент зачем-то отвернулся, а когда хотел продолжить трапезу, обнаружил свой кусок на тарелке у брата. Недолго думая, я стукнул его по голове рукояткой ножа, которым собирался резать свою долю говядины. Брат ойкнул, схватился за голову и, увидев на ладони кровь, (тяжелая рукоятка рассекла кожу) заревел благим матом. Мать подскочила к столу, отобрала у меня нож и, прижимая к груди ревущего парня, начала причитать:
–– Вы посмотрите, какого хулигана мы у себя приютили! Да он же чуть ребенка не убил!
Отец, к которому были обращены эти слова, оказался справедливей:
–– Не голоси и не вмешивайся. Пусть дети сами разберутся! – таков был его вердикт.
Я прожил у Тихоновых до комиссии, пока оформляли все эти бумаги на двадцать пять тысяч. А потом сразу же уехал обратно, счастливый, что могу вернуться домой. Необходимые документы были собраны, Тихоновы остались ждать заветной суммы от государства.
–– Мама, я приехал! – С такими словами прямо с порога я бросился к своей матери, по которой в родной семье скучал каждый день, а по ночам даже плакал в подушку, тайком от всех.
Мама всплакнула от радости. Прижала меня к себе, и мы долго молчали, счастливые, что разлука уже позади. Была весна, хотелось петь, летать от счастья, как на крыльях. Что еще нужно человеку в четырнадцать лет?
…Наступило зеленое лето. Пришла весточка из района, что обещанные деньги, эти двадцать пять тысяч рублей от советского правительства для многодетных семей нашли своих адресатов, в том числе и мою родную семью Тихоновых. Мама тогда позвала меня и сказала:
–– Тоойуом[9 -