Два брата-акробата. Вторая история из цикла «Анекдоты для богов Олимпа»

Парень терялся в загадках, а родители лишь торжественно молчали. И в его душу невольно начала заползать тревога. Он ждал упреков; быть может, побоев. А попал в атмосферу какого-то грядущего торжества. И, как представилось ему, событие это явно было связано с ним, с Ноем.

Он непроизвольно вспомнил Ракиль; потом о себе громким урчанием напомнил пустой желудок, и вместе все это причудливым образом трансформировалось в анекдот:

– Да, пирожки у хозяйки не очень…

– Зато булки что надо!

– Ой, сыночек, – всплеснула ладошками мать, – да ты же совсем голодный! Всю ночь не ел, не спал… все овец искал.

Ной едва не прыснул, вспомнив, какую «овцу» он нашел вчера. Хорошо, что раньше свое слово сказал отец. Торжественно – словно на главном празднике года – он произнес:

– Ничего, сегодня наестся до отвала; сегодня все наедятся, на празднике. Надо бы и нам пару овечек заколоть.

Посейдон не выдержал:

– Да скажите, наконец, что случилось? Что за праздник объявился такой, что ты готов пожертвовать сразу двумя овцами?

Надо сказать, что отец юного Ноя был человеком прижимистым; стадо свое растил медленно, но неуклонно. И даже на главный праздник года обычно жертвовал единственную овцу, как правило – не самую жирную.

– Праздник, сын! Сегодня в деревню прибудет Святитель!

Ной ахнул бы от этого известия, если бы прежде него не хмыкнул (про себя, конечно – чтобы не обидеть родителей) владыка морей и океанов. Святитель, живущий в горах, в глубокой пещере, появлялся на людях очень редко. В родной деревне Ноя он не был ни разу. Но об этом удивительном человеке знал каждый.

– Удивительном? – хмыкнул еще раз Посейдон, вспоминая, что знал о святителе Ной.

Древний, как сам мир (еще одна усмешка); пророк, чьи предсказания сбывались всегда и полностью; наконец, врачеватель, какого еще не знал народ Ноя. Только вот не каждого он брался врачевать. И в этом – понял Посейдон – была какая-то загадка. Скорее всего, Святитель, действительно опытный лекарь, брался за дело только тогда, когда не сомневался в благоприятном исходе дела. А самое главное – он был верховным судьей племени. Таких деревушек, как Ноева, на острове было много. Обычно им хватало суда старейшин. Но в особых случаях…

– Впрочем, – подумал теперь Ной – прежде Посейдона, – у нас таких случаев давно не было. Разве что сегодняшний.

Он потянулся в истоме, вспомнив неистовое и одновременно послушное тело Ракили.

– Ну, если этот Святитель каким-то образом подсмотрел за нами из своей пещеры, и сразу же рванул сюда, – так же внутри себя продолжил разговор Посейдон, – я готов признать, что в нем есть что-то такое… Как сказал бы Алексей:

– Павел Петрович, к вам снова посетители!

– А это точно ко мне?

– Да не знаю… спросили: «А этот козел уже на месте?»…

Утром в роли такого козла выступал Патрон, старейшина деревни, и по совместительству супруг знойной Ракили. Он бегал кругами по деревне, смешно дергал жидкой бородкой и развесистыми рогами, невидными никому, кроме Посейдона и собственной веселой женушки. Божественная парочка успела посреди общей беготни и хлопот не один раз заговорщицки перемигнуться. Ной только теперь, с немалым стыдом, подумал, что за собственными переживаниями он совсем забыл – у Ракили тоже могли быть неприятности. Посейдон расхохотался внутри общего тела:

– Ты посмотри на Патрона, и на Афродиту. На кого ты поставишь в честном бою? А Афродита вряд ли привыкла честно биться. Вот увидишь – этот старый козел еще и виноватым окажется. Так что сегодня вечером проводим гостя, и…

Деревня межу тем готовилась к торжеству. Овец здесь держали четыре семьи; каждая из них пожертвовала по паре самых тучных агнцев; и отец не был исключением. Прежде Ной всегда зажмуривал глаза, когда держал несчастных животных, в то время, как родитель пилил им шеи ножом. Сегодня же Посейдон сам взял в руки оружие; поточил его о камень, и на глазах изумленного отца двумя ударами лишил жертвы жизни. Так же ловко парень освежевал туши; надумал было совсем сразить несчастного родителя, отхватив кусок сырой баранины и сжевав его, представив, что это блюдо он заказал волшебному бокалу своего первого, божественного отца. Но вдали уже поднялся шум, прибежали мальчишки, посланные перехватить неторопливую процессию гостей, и туши уволокли к кострам. А отец убежал на призыв жены – переодеваться к торжественной встрече.

Ною переодеваться было незачем и не во что; его единственным одеянием была та самая набедренная повязка, помнившая тело рук Ракили. Благодатный климат острова позволял в этом отношении обходиться минимумом. Раньше парень никогда не задумывался об этом; он просто не мог представить себе, что можно замерзнуть насмерть. Что где-то бушуют свирепые метели, заносящие снегом дома по самые крыши, и что вода может замерзнуть, подобно камню. Да хоть и целое море – так, что по ней можно будет ходить, аки по суху.

– Нет, – воспротивилась душа Ноя, выискивая в памяти Посейдона другие, гораздо более привлекательные картины и новые, такие ласкающие слух слова: «корабли», «паруса», «правый и левый галс», и, наконец, самое приятное: «Земля прямо по курсу!».

– Мы еще поплаваем, парень, – расхохотался Посейдон, обращаясь, по сути, к самому себе, – вот увидишь – мы построим самый большой на свете корабль!

– Вдвоем? – уныло апеллировал ему Ной.

– Почему вдвоем? – продолжил внутренний диалог морской владыка, – припряжем к этому благородному делу народ… да хоть вот с его помощью.

Посейдон показал рукой на старца, возглавлявшего процессию, неорганизованной толпой вступавшую в деревню. Отец, уже стоявший рядом в нарядном хитоне, хлопнул по этой руке, вызывающе тянувшейся к Святителю, собственной крепкой ладошкой. Но говорить ничего не стал; скорее всего, потому, что старец уже был рядом, и вполне мог принять на свой счет слова, готовый сорваться с губ отца. И тогда – понял Ной – мороза в глазах старика, спустившегося с гор, станет намного больше. Он и сейчас обжег и душу, и, наверное, тело парня тем самым холодом, о котором совсем недавно живописал Посейдон. Это ощущение внутри себя было для Ноя необычным, пугающим; и в то же время навеявшим смутные воспоминания. Посейдон-Ной понял, что чудеса, начавшиеся со вчерашнего анекдота, еще не кончились; что Святитель привнес сейчас с собой и какую-то плюшку, предназначенную персонально ему, молодому пастушку. Ну как тут было не вспомнить подходящий случаю анекдот?

Есть люди, которые с гордостью говорят: «Я один такой!». А ты смотришь на него и думаешь: «И слава богу!»…

Это Ной послал такую внутреннюю усмешку вслед спине Святителя – неестественно прямой, выражающей всему миру снисходительное презрение: «Я один…». Тут спина отшельника дрогнула – словно приняла и поняла этот безмолвный посыл. Старик остановился и медленно повернулся, выискивая взглядом безумца, посмевшего – пусть даже в мыслях – поставить себя вровень с ним. Ной почувствовал, что, несмотря на все потуги Посейдона успокоить его, меж лопатками потек липкий холодный пот. За этой внутренней борьбой парень совсем забыл, что Святителю положено кланяться, и теперь он единственный из окружающих вызывающе торчал головой и выпрямленными плечами поверх согнутых спин односельчан.

Теперь взгляд старца предназначался одному Ною. Но встретил этот могильный холод Посейдон, готовый увлечь за собой, в пучину морских вод не один – сотни и тысячи взглядов, какими бы морозными они не были. И Святитель не выдержал, отвел свои глаза и резко повернулся. Так резко, что Посейдон не был уверен, действительно ли он расслышал единственное слово, слетевшее с губ старика: «Однако!». Главным в этом слове было то, что произнесено оно было на языке, который никто из островитян знать не мог. А Посейдон знал его; больше того – именно на этом языке он говорил со своими многочисленными родственниками еще на Олимпе. Это был универсальный язык, пришедший к ним, к олимпийским богам от Предвечных времен, а не греческий, как многие представляли себе. Хотя эллинский Посейдон тоже понимал. Сейчас он впервые за многие тысячи лет задал себе вопрос: «Что же это за язык? И почему на нем так свободно разговаривал Лешка Сизоворонкин? И – главное – почему и сам Посейдон, и все остальные боги без всякого перевода читали его Книгу?».

Его размышления прервал увесистый подзатыльник отца, разогнувшего, наконец, спину, и еще более сильный тычок в спину, сопровождаемый сердитым шепотом матери. Сознание владыки вод пока отказывалось воспринимать местный язык, но тело послушно двинулось вперед, к столам, куда мощно призывали ароматы жареной баранины. С этого языка никакого перевода не требовалось. Он ловко скользнул меж односельчанами, неторопливо, с достоинством бредущими к центральной площади деревни, и присоединился к троице приятелей, чуть в стороне обсуждавших такое неординарное событие. Впрочем, при виде Ноя они на время забыли и о празднике, и о Святителе, и принялись хихикать, подначиваемые, конечно же, Хамом.

– Ну, как, приятель, – вскричал острый на язык парень, ничуть не смущаясь укоризненных взглядом стариков, что огибали остановившуюся четверку, – все свои «сантиметры» показал вчера? Выяснил, что это такое?

– Выяснил, – залился румянцем Ной; Посейдон же, перехвативший управление речевым аппаратом, добавил – анекдотом:

Беседуют две подруги:

– Тебе что муж подарил на восьмое Марта?

– Большую мягкую игрушку!

– Мягкую?!

– Зато сосед – твердую!

Сим с Иафетом рассмеялись, опасливо оглянувшись на односельчан, и бросились вдогонку Ною. И только Хам задержался, в недоумении пробормотав под нос вопрос: «А что это – „восьмое марта“?», – и только потом бросился за приятелями. Парни, успевшие занять места на скамьях почти в самом конце длинного, на всех жителей деревни, стола, потеснились и теперь все четверо не отвлекались от соблазнительной картины, что ласкала взгляды на не покрытой ничем столешнице. Доски, что составляли собой основу этого фундаментального строения, почернели от времени и дождей, но были вполне крепкими.

– Да даже для постройки корабля, – вдруг подумал Ной.

– Правильно, парень, – поддержал его Посейдон, – в нужном направлении мыслишь. Сейчас еще от одного человека умное слово выслушаем, и начнем склонять его на нашу сторону.

– Какого человека? – вскинулся было Ной, но все было понятно без всяких слов.

Во главе стола встал Святитель. Даже со своего места, с полусотни шагов, парень разглядел, что суровое лицо старца стало совсем скорбным; глаза, источавшие прежде холод, заполнилось печалью, которую он и принялся изливать на соплеменников,

– Печальтесь, люди, – начал он, встав из-за стола, – стенайте и рвите волосы на головах. Ибо грядет беда, какой не знал наш народ. Мор, глад и смерти. А прежде того – всеобщий разврат и вакханалия, когда каждый каждую, и все вместе всех – без всякой очереди.

Посейдон невольно восхитился таким словесным оборотом, явно не подходящим под определение «святой». А потом напрягся всем телом, даже чуть не вскочил – это он разглядел довольное, явно чего-то ожидающее лицо старейшины. Парню совсем не было жалко этого Патрона. Настолько, что он не пожалел еще одного анекдота:

Если у вас нет съедобного белья, для сексуальных игр можно использовать сало. Хотя если у вас есть сало, зачем вам сексуальные игры?

Ной вместе с Посейдоном захихикали, неслышные для окружающих. Старейшина действительно давно пережил период, когда словосочетание «сексуальные игры» для него что-то значили. А вот сало… он сам словно являл собой внушительный кусок сала – круглый, лоснящийся, и… дурно пахнувший, по причине преклонного возраста и отсутствия привычки ежедневно принимать водные процедуры. Сам Ной не представлял себе, что можно прожить день, не окунувшись в ласковые морские волны. Он и сегодняшним ранним утром, проводив Ракиль почти до самого дома, помчался прежде всего к морю, с шумом ворвавшись в очищающую тело и душу соленую теплую воду.

Ной перевел взгляд на Афродиту. Женщина сидела абсолютно невозмутимо; больше того – она единственная из всех односельчан что-то жевала, кивая вслед жестоким словам Святителя. Так, словно властный старик рассказывал какую-то сказку. И Ною, а скорее Посейдону, показалось, что старик сквозь свои грозные предостережения усмехается, и даже одобрительно косится на Ракиль. Парень совершенно непроизвольно протянул руку к жареному бараньему ребрышку, которое заранее присмотрел на большом блюде, стоящем перед ним, и с шумом, почти с вызовом, вгрызся в восхитительно вкусное мясо. Приятели по бокам на всякий случай отодвинулись от него, но Ной, ведомый разумом и характером Посейдона, картинно и громко рыгнул и продолжил свое увлекательное занятие.