Ты откуда, Одиссей? Ох уж эти женщины! Часть вторая

Свадьба ли здесь или пир? Ведь не в складчину же он происходит?
Кажется только, что гости твои необузданно в доме
Вашем бесчинствуют…

– О, Николаич! Заходи, – в собственную залу Кошкина пригласил сосед, Николай, – а мы тут в складчину сообразили отметить одно дельце прибыльное. От вас с Валентиной закусь, а мы с Людмилой и Сашком – вот…

Стол был накрыт в зале, а не на микроскопической кухне, и ломился от яств и бутылок, которые, как правильно понял Николаич, принесли с собой соседи. В последний раз праздничный стол в квартире Кошкиных накрывался в день рождения Валентины, и тогда соседей сверху не приглашали. А сейчас они все – и Николай, и Людмила, и особенно Сашок, широко улыбались дяде Вите. Мальчуган даже соскочил со стула и бросился к хозяину квартиры, словно к родному дяде, или даже… дедушке. Николаич понял, что его радость не наигранна; Сашка действительно рад его видеть. По крайней мере, сам Кошкин в его возрасте ни за что не оторвался бы так легко от огромного куска торта, который пацан только начал размазывать по щекам.

Казалось – живи, да радуйся. Но Виктор Николаевич радоваться не спешил. Даже не сел сразу за стол, на приготовленный для него стул.

– Я, конечно, рад видеть вас, – он подхватил на руки мальчика, – но что-то подсказывает мне, что здесь готовится заговор.

– Уже готов, – бодро вскочил с места Николай, – как пионер. И этот заговор не против тебя, Николаич. Это наш общий проект. Держи!

Он сунул в руку Кошкина бокал с янтарной жидкостью. Виктор Николаевич мазнул взглядом по столу, но бутылки со знакомой этикеткой не обнаружил. Зато там стоял коньяк не менее известной марки; тоже французской. «Камю» провалился в глотку даже мягче, чем «Хеннесси». А может, это пищевод уже привык к благородным напиткам – и здесь, и в рассыпавшейся в прах Трое. И это – признался себе Николаич – ему нравилось. Нравилось ощущать себя кормильцем семьи; нравилось находиться в центре внимания…

– Только чтобы при этом на тебя не смотрели такими крокодиловыми взглядами, – подумал он, опрокидывая в рот содержимое второго бокала, – кажется, прямо сейчас начнут меня есть. И первая – Валентина.

Супруга действительно начала первой:

– Витенька, – пропела она ласковым голосом, – а мы завтра на пикник собрались.

– Пикник, это хорошо, – возвестил захмелевший историк, – пикник – это замечательно! А куда?

– Как, куда?! – поразился такой несообразительности соседа Николай, – к дольмену, конечно!

Виктор Николаевич покивал головой. Его недогадливость была искусственной; больше того – он сейчас был уверен, что за прошедшую неделю сосед не раз смотался к мегалиту и нашел способ проверить все внутри него – даже на приличную глубину в земле.

– Но не нашел ничего, – усмехнулся еще шире Николаич – в глубине себя; он это хорошо навострился делать за время вынужденного сосуществования с Кассандрой, – потому что нужно было в школе историю учить, а не бицепсы качать…

Кошкин зримо представил себе, как сосед, изворачиваясь невероятным образом и напрягая жилы, ковыряется в дольмене, пытаясь добраться до самых дальних углов. Так когда-то – если верить легендам – безрезультатно катил к вершине горы свой камень Сизиф.

…увидел, терпящего тяжкие
Камень огромный руками обеими кверху катил он
С страшным усильем, руками, ногами в него        упираясь.
В гору он камень толкал… … и струился
Пот с его членов, и тучная пыль с головы  поднималась…

Экскурсия к дольмену была копией первой, за исключением внушительного довеска – Валентины Степановны. Она, пожалуй, больше других чувствовала, что муж хранит в себе какую-то тайну; в прежние времена уже вырвала бы ее, даже без каленых клещей. И пыталась несколько раз приступить к этому увлекательному занятию – особенно, когда видела, как Николаич неосознанным движением руки поправляет пышную прическу, которой у него давно не было. Или не менее кокетливым жестом оборачивает вокруг себя растянувшуюся от многолетнего ношения футболку. Вообще-то Кошкин за последнюю неделю обзавелся несколькими обновками, вызвав недоуменные и чуть завистливые взгляды еще и на работе, но этой майке пока не «изменил», придав ей статус счастливого талисмана.

Вот и сейчас Виктор Николаевич снял теплую фланелевую рубаху и новенькие джинсы, которых в прежней, безденежной, жизни у него никогда не было. Николай понятливо хмыкнул, увидев под ними растянутые пузыри на старых трениках.

– Только это, – сразу предупредил его Николаич, – я больше макушкой о стенку не согласен. Чуть посильнее двинешь, и вместо клада достанете хладный труп. Так что я сам, напрягусь, и…

Сначала ему пришлось напрячься в другом месте – до простатита рук пока не дошло, хотя за эту неделю Кошкин не раз порывался съездить в платную клинику; даже расписание врача-уролога в интернете нашел. Поэтому сейчас он шустро смотался в густые кусты, которыми тут поросло все вокруг, сделал свое «дело», и вернулся к дольмену, где Валентина уже держала наготове туго свернутую подстилку – вспененный пластик, на котором сам Николаич недавно сидел, с благодарностью принимая из руки соседа стаканчик с коньяком – опять «Хеннесси». Коньяк сейчас грел Кошкина изнутри, и ничуть не помешал ему протиснуться в круглое отверстие. Но прежде, чем начать извиваться, подобно червяку, Николаич, как и неделю назад, чуть слышно прокричал в темнеющее отверстие свое персональное: «Сезам, откройся!», – теперь в виде отрывка из «Одиссеи»:

Быстро в пещеру вошли мы, но в ней не застали циклопа,
Жирных коз и овец он пас на лугу недалеком
Все внимательно мы оглядели, вошедши в пещеру
Полны были корзины; ягнята, козлята…

В рукотворной пещере, куда заглянул Николаич, конечно, ни циклопа, ни корзин со снедью не было. Ягнят и козлят тоже – иначе Кошкин просто не полез бы в тесный дольмен. Внутри, как он и предполагал, вместо камешков, прежде больно впивавшихся в ладони, его ждала вскопанная, а потом приглаженная; да еще и утрамбованная земля, по которой он и полез вперед, перебирая руками. Мягкое место, с трудом, но протиснулось – на этот раз без всякой помощи. Уже внутри Николаич развернулся, и закрыл отверстие собственной головой, явив честной кампании собственное лицо.