Летящие к Солнцу. Вопрос веры

Таким презрением меня еще никогда не обдавали.

– А это от тебя «Шанелью номер пять» несет, или ты просто обделался?

Я подумал, отпив еще немного несравненного «***».

– А что менее позорно?

Почему-то Вероника смутилась, отвела взгляд.

– Ну… Обделаться, конечно, каждый может. Но я ведь просто…

– Ты забыла, – решил я ее выручить. – Я – куча дерьма, вот и воняю.

Теперь она придумала разозлиться, что, вкупе с румянцем, выглядело до странности забавно.

– Черт тебя побери, Ник, ты что, понравиться мне пытаешься?

– Нет, просто интересуюсь, что за автомат.

– АКМ 6П1, – снизошла до объяснения Вероника. – Модель тысяча девятьсот пятьдесят девятого. После того как солнца не стало, говорят, пробовали разное, но в итоге побеждали те, у кого были вот такие игрушки. Им никакой мороз не страшен, если со смазкой не переусердствовать. Безотказная вещь.

– Шесть, – сказал я.

– Чего – шесть?

– «Шанель номер шесть». Любимые духи мамы. Она до последнего сидела в комнате отца, как и я. Видимо, запах остался…

Вероника молчала долго, глядя куда-то на колени.

– Извини, – сказала она. – Я думала, что шучу.

– Все в прошлом, – махнул я банкой. – И уж тебе-то здесь вообще извиняться не за что.

Вероника глотнула пива, взяла пригоршню чипсов и, похрустев ими, задумчиво сказала:

– «Все в прошлом»… Двое суток прошло.

– Это были очень насыщенные двое суток, – возразил я.

– И тем не менее. Твою семью убили у тебя на глазах…

– Так доложили ваши солдаты? – перебил я. – Нет, они, конечно, герои и все такое, но ничего подобного они не сделали. Отец давно болел, и к тому моменту как дверь вышибли, он уже умер сам. Хотя потом его, конечно, пристрелили, тут не поспоришь. А мать… Матери там и близко не было. Она – одна из любовниц отца, и я даже не знал толком, где она живет. С тех пор как я научился читать самостоятельно, она потеряла ко мне интерес.

Покосившись на Веронику, я вздохнул и добавил:

– Да, про «Шанель» – это я наврал. У тебя, видимо, обонятельные галлюцинации на почве стресса.

Но, несмотря на последний выпад, я что-то в ней задел. Взгляд Вероники изменился. Она потянулась вперед и нажала кнопочку. Я не усел проследить, какую, но догадался, когда двери сзади с тихим шипением закрылись. В кабине повеяло ветром интима.

Я с опаской посмотрел на Веронику.

– Слушай, ты, конечно, очень симпатичная, но в моем теперешнем состоянии мне вряд ли удастся почувствовать разницу между тем, что ты со мной уже делала, и тем, что…

Она меня будто не слушала. Сунула руку в карман штанов и достала чуть сырую открытую пачку «Беломора». Протянула мне. Я пожал плечами: почему бы и нет? – и взял папиросу. Включил вытяжку.

Прикуривая от золотистой зажигалки, я понял, что за снаряд пробил броню и добрался до сердца Вероники. Вспомнил, что говорил Джеронимо о женщинах, которых пытался оплодотворить дон Альтомирано. «Нет, все не так, мой отец – другой!» – хотел я сказать. И не сказал.

– Солдат учат азам боевой психологии, – задумчиво произнесла Вероника, выпуская сизые клубы дыма. – Я знаю, как работают компенсаторные механизмы. Даже если все так, как говоришь ты, тебе сейчас полагается либо рыдать, либо злиться, либо замкнуться в себе, но в любом случае – обвинять во всем дона Альтомирано и каждого его человека. А не говорить «все в прошлом», распивая пиво в компании его дочери.

– Сука, – с готовностью отозвался я. – Всю жизнь мне обгадила.

Она усмехнулась, оценив шутку, а я затянулся. Густой горячий дым до странного приятно драл горло и добавлял в голову тумана.

– Действительно, никаких чувств. Как ты так живешь? И зачем?

Я допил пиво, бросил окурок в банку и открыл новую.

– В основном изучаю эмоции других людей. Это интересно. Книги, фильмы, да и живые люди. Каждый – будто трехмерная картинка из тысяч фрагментов. Я их собираю, кусочек за кусочком, у себя в голове, и, рано или поздно, люди перестают меня удивлять. Я теряю к ним интерес и переключаюсь на других.

– И со мной ты сейчас делаешь то же самое? – насторожилась Вероника.

– Пока – грубая прикидка, каркас. Твои симпатии, страхи…

– Никаких у меня страхов нет!

Я повернул к ней голову и, сфокусировав взгляд, улыбнулся.

– Ты боишься темноты, Вероника. Темнота ассоциируется у тебя со свинцовым гробом отца. Погасила в салоне свет, чтобы не мешать Джеронимо спать, а сама устроилась в светлой кабине. Еще – боишься церемонии облучения, которая превратит тебя в Фантома. Ты пьешь, куришь, со смехом скачешь по канцелярским кнопкам, надеясь почувствовать себя живой, из плоти и крови. Но больше всего ты боишься за Джеронимо. Если с ним что-нибудь случится, вся твоя жизнь развалится, как карточный домик. Но, проникнув в самолет, ты не закричала, не прострелила стекло, чтобы лишить нас возможности сбежать. Нет, ты позволила нам улететь, помогла нам. Знаешь, почему? Потому что в глубине души веришь, что Джеронимо сможет вернуть солнце и надеешься, что тогда тьма уйдет и из твоей жизни.

Последние слова я произносил тихо и робко, поняв, что зря вообще затеял этот сеанс психоанализа. Мне, конечно, было интересно, как отреагирует Вероника, но я также понимал, что еще один удар в голову меня прикончит. Не говоря уже об очереди из автомата. Поэтому я сделал то немногое, что еще мог: выпил залпом пиво и запустил банкой в Веронику.

Она долго сидела молча. Кажется, я даже пару раз вырубался, потому что точно помню, как увидел через стекло Рикардо. Лысый тюремщик сидел на носу самолета и скорбно качал головой.

– Руку дай.

Я вздрогнул. Вероника стояла рядом.

– Вот уж фигу! – Я съежился в кресле. – Давал я тебе руку, спасибо большое.

– Ладно, я не гордая.

Вероника сама взяла мою вспыхнувшую болью руку, вытянула, а потом в мою шею уперлась пахнущая резиной подошва ее ботинка.

– Сейчас вправлю сустав.

– Нет!

– Что значит, «нет»? У тебя вывих, дурень.