Ах, уж эти мужики! Что бы вы без нас, женщин, делали…

– Помним, – кивнула Валентина, невольно погладив чужой впалый живот, к утру забывший о половинке барана, и сейчас требовательно заурчавший, – мы готовы помочь тебе в твоем деле.

– Вы! – вскричал идальго с изрядной доли сомнения, и еще большей надеждой, – да кто вы такие, чтобы господь Бог признал вас, и ваши руки достойными для возложения звания, благородней которого нет, и не может быть?!

– Кто?! – хитро прищурилась Валентина, – а вот кто! Девочки – представьтесь. Можно лежа, без книксенов.

– Кассандра, – первой, по старшинству и дате рождения представилась пророчица, – дочь царя Илиона, Приама.

– Пенелопа, – тут же подхватила другая эллинка, – царица Итаки, супруга могучего и хитроумного Одиссея, героя троянской войны!..

Самым длинным оказалось представление Дуньязады. Одно перечисление титулов ее царственного супруга могло занять пару машинописных листов; но не заняло – потому что никто еще не изобрел печатную машинку. Устрашенный и восхищенный идальго припал к ногам монарших особ (то есть к собственным); для этого ему пришлось сползти на пол. И его просьба была удовлетворена – после того, как сам он пообещал выполнить любое их требование. Из «богатого» снаряжения испанского воина в комнате был лишь длинный меч. Вот за его рукоять и ухватились руки сразу нескольких монарших особ. Сторонний наблюдатель увидел бы, как тощий идальго взмахнул в полутьме комнаты клинком, едва не задев потолок, и обрушил его плашмя на оба плеча, поочередно. И словно невидимые эполеты тут же засверкали на них отсветом озарившегося радостью и гордостью лица новоиспеченного рыцаря…

Встану я в утро туманное,
Солнце ударит в лицо.
Ты ли, подруга желанная
Всходишь ко мне на крыльцо?

Утром на высокое крылечко вышел истинный рыцарь, заполненный величием и чувством собственного достоинства настолько, что хозяин заведения, сунувшийся было к нему с какими-то словами, тут же затолкал их поглубже внутрь себя, и лишь почтительным жестом и глубоким поклоном пригласил Дон Кихота к утренней трапезе. Следом за хозяином с еще более торжественной физиономией прошествовал Санчо Панса. По его лицу, по масляно блестевшим глазам, трудно было догадаться, что этот почтенный оруженосец не спал всю ночь. Впрочем, на то, что сил он истратил немеренно, было видно по тому, как усердно Санчо набивал желудок нехитрыми деревенскими яствами. К окончанию завтрака счастью его не было предела; но все его благодушие пропало в один миг – когда вопрос, что хозяин постоялого двора не решился задать грозному рыцарю, излился на голову его слуги: «А кто будет платить?!».

Сумма, что озвучил почтенный трактирщик, ошеломила оруженосца. Прежде всего потому, что у великолепной пары – странствующего рыцаря и его слуги – не было в карманах ни гроша. Рыцарь тем временем уже успел нацепить на себя часть гремящих доспехов и взгромоздиться на грустно вздохнувшего Россинанта. Уже в воротах Дон Кихот повернулся – всем телом, подобно раку, закованному в панцырь – и добродушно посоветовал хозяину. Он явно успел подсмотреть немало картинок из памяти гостий; вот одну из них, из далекого двадцать первого века он сейчас представил перед собственными глазами.

– Я тоже поражен подвигами слуги моего этой ночью. Вы же свое восхищение можете выразить посредством обычая, привнесенным в наши края из далекой заснеженной страны. Подбросьте достопочтенного Санчо несколько раз – тем выше, чем большее уважение он вызывает в ваших душах.

Сам же рыцарь тронул поводьями, посылая рысака вперед, к новым подвигам.

Хихикнувшая в душе Валентина, прекрасно понявшая, какую именно страну имел в виду средневековый рыцарь, перехватила управление одной тощей лошадиной силой, и развернула Россинанта, чтобы насладиться невиданной в этих краях картиной.

Тебя не вижу я, и долго бога нет.
Но верю, ты взойдешь, и вспыхнет сумрак алый
Смыкая тайный круг, в движеньи запоздалый.

Запоздалым явно был бросок Санчо за своим господином. Поначалу рыцарь, а вместе с ним и шестерка красавиц слышала лишь дикие крики слуги; потом над высоким забором показалось ошеломленное лицо ночного героя, и все его тело, раскинувшее руки и ноги в стороны так, словно он хотел объять весь мир, повернувшийся к нему не самой светлой своей стороной.

– Раз, два, три.., – меланхолично считала Пенелопа, в то время, как подруги весело комментировали «приключение» Санчо Пансы.

– Ой! – прикрыла вдруг чужой рукой чужой же рот Валентина, – забыла сказать…

Поздно! Руководимые разгневанным хозяином работники подбросили несчастного слугу особенно мощно и высоко и… забыли поймать его. Земля содрогнулась – это Валентина ощутила даже за забором, через длинные тощие ноги Россинанта. А через десяток минут – когда благородное животное, которое Дон Кихот на полном серьезе ставил в один ряд с Буцефалом Александра Великого и Бабьекой не менее храброго Сида, безо всякой команды направилась к темнеющему на горизонте лесу – в воротах появился Санчо; охающий и хромающий сразу на обе ноги. Его осел послушно трусил следом. Под сень чахлого лесочка, который Валентина Степановна охарактеризовала коротким, но емким словом: «Рыцарский!», – неразлучная четверка путников вступила вместе.

Весь долгий день, с краткими перерывами, они брели, неспешно беседуя. Временами ход этого нехитрого обмена впечатлениями о последних событиях прерывали наши путешественницы, и тогда двое мужчин невольно краснели – это бойкие на язык (сейчас чужой, мужской) Дуньязада и Дездемона требовали подробностей сегодняшней ночи.

А в душе Дон Кихота росло какое-то смутное, явно не светлое предчувствие, которое прорвалось вопросом уже в сгущавшейся темноте; когда путники принялись устраиваться у лесного родничка. Водой из него они и поужинали, кстати.

Вечереет день, догорая,
Отступает в ночные края.
Посещает меня, возрастая
Неотступная тайна моя.

– Вот именно, тайна! – Дон Кихот, блаженно вытянувший длинные ноги на пригорке (словно именно они несли его весь этот длинный день), едва не вскочил, вспомнив о том, что мучило его с самого утра, – какую плату, благородные дамы, потребуете вы у меня – за вашу, безусловно, неоценимую услугу?

– Так мы ж об этом целый день твердили! – первой воскликнула несдержанная на язык Дездемона, – придется тебе, победитель ветряных мельниц и страшных мавров, свершить подвиг, который твой верный слуга и оруженосец репетировал всю ночь… иначе…

– Каких мавров?! – вырвалось одновременно у идальго и Валентины (последняя за давностью лет такого фрагмента в бессмертном творении Сервантеса не помнила).

– Ну.., – венецианка не успела сообразить, каким боком вплела в чужую биографию историю собственной жизни, – хотя бы вот этого!

На поляну, которую наши герои выбрали для ночлега, действительно выскочил мавр – громадный негр; в его безумных глазах сверкали отблески костерочка, который развел и поддерживал Санчо Панса.

– Где она?! – прорычало это темнокожее чудовище, вздымая оруженосца громадными руками за отвороты рубахи так, что короткие ножки слуги заболтались в воздухе, – где эта тварь?! Отвечай, презренный?!!

На поляне вдруг стало тесно; ее заполнили какие-то люди, по виду крестьяне. Двое из них держали под руки девицу, красоту которой (впервые за эти дни) невольные путешественницы во времени могли поставить вровень с собственной.