Лучшее, конечно, впереди

– А как же он слушает, ведь «глушилки» вокруг?

– Папа влезает на стремянку и слушает под потолком, там чище работает, – простодушно ответила Юлька.

Еще он вспомнил, как армейский замполит на занятиях убеждал солдат, мол, вся эта вражеская пропаганда нацелена, прежде всего, на простых и недалёких Ванек, а не на Иван Иванычей. А выходит, что и Иван Иванычи интересуются. Но если интересуются, значит, хотят что-то уяснить для себя в этой нашей такой запутанной жизни. Вот вы, идеологи, и разъясните всё людям честно-откровенно. А люди поймут и станут доверять больше вам, нежели западным пропагандистам.

Примерно, такими мыслями Царев и поделился с аудиторией во время обсуждения его реферата. Первыми проснулись слушатели, а затем и профессор Иван Леонтьевич Колядин. Ему уже перевалило далеко за восемьдесят, и знаменит он был тем, что видел В.И.Ленина на 10 съезде РКПб. Аспиранты разглядывали Царева, кто с интересом, кто настороженно и с недоверием, а некоторые и с откровенным злорадством. Профессор Колядин, совершенно не ожидавший услышать на семинаре крамольные речи, вдруг начал зачем-то говорить про Всесоюзного старосту дедушку Калинина и других старых большевиков, об их кристальной честности, аскетизме и неподкупности, а затем и вовсе отпустил слушателей на целых десять минут раньше.

А на следующий день Саню вызвали в отдел кадров. Встретил его человек лет сорока, интеллигентной внешности с седоватым ёжиком. Белозубо улыбаясь, он протянул руку:

– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Царёв. Давно хотел с вами познакомиться. Меня зовут Сергей Иванович. Да Вы присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.

Саню так и подмывало ответить фразой из знаменитой поэмы в прозе Вени Ерофеева «Москва – Петушки»: «А её нет и выше», но он решил, что это было бы слишком опрометчиво. Совсем недавно машинописный вариант книжки дали ему почитать всего на одну ночь. На столе лежал реферат Царева. Ага, ну вот теперь всё понятно. Только кто же стуканул, профессор или кто-то из аспирантов?

– С большим удовольствием прочел ваш труд. Занятно. Можно даже сказать, талантливо и виртуозно. Только выводы ваши, мягко говоря, неверные, а если откровенно, то и вредные.

– И в чем же заключается их вредность?

– Да во всём, – Сергей Иванович спрятал зубы, перестал улыбаться и заледенел глазами, – Вы что, на самом деле не понимаете? Вы учились и продолжаете свое обучение в идеологическом вузе. Государство потратило немалые средства на ваше образование. Пора отдавать. А вы вместо благодарности пытаетесь очернить государство, партию и ее идеологию.

– Я вовсе не пытаюсь очернить партию и идеологию. Я совершенно искренне хотел разобраться сам и обсудить в нашем коллективе некоторые проблемы. В чем тут криминал?

– Нет, дорогой товарищ, так не пойдет. Партия давно уже во всём разобралась. Без вас. А вы, как член этой самой партии должны следовать ее курсом. И не искать истину в «самиздате» и в лживых проповедях западных идеологов и их подпевал, которыми вы, между прочим, давно уже интересуетесь.

Царёву стало не по себе. Ему показалось, что улыбчивый Сергей Иванович знает о нём всё. По крайней мере, гораздо больше, чем он предполагал. О зачитанных до дыр машинописных самиздатовских листах «запрещенки», о ночных разговорах с друзьями-приятелями, о прослушиваемых тайком передачах западных радиостанций «Би-би-си», «Немецкая волна», «Голос Америки», радио «Свобода» и других. Саня, как заядлый радиолюбитель, перестроил свой «Океан», добавив диапазоны 19, 13 и 11 метров на коротких волнах. На этих частотах глушение не велось, поскольку наша промышленность не производила радиоприемники с такими частотами. А иных приемных устройств, понятное дело, у граждан в то время еще не было. Значит, в общаге есть «глаза» и «уши» КГБ и это, пожалуй, самое отвратительное в данной ситуации. Продолжать жить, заниматься наукой, пить пиво и водку с сокурсниками, спать с женщинами и подозревать, опасаться за лишнее сказанное слово, видеть в них возможных «сексотов».

Между тем, Сергей Иванович раскрыл папку, перелистал какие-то бумаги, бегло читая их. Лицо его опять озарилось улыбкой.

– Вы поймите, Царёв, у нас нет ни намерения, ни желания коверкать вашу карьеру и жизнь. Ну, вот же, какая биография! На заводе с 15 лет, армия, причем, не какой-то там стройбат. Авиация! – он воздел указательный палец кверху, – потом комсомольские стройки в Сибири, завод им. Ленинского комсомола, рабфак, институт и, наконец, аспирантура! Член КПСС, член профкома, член комитета комсомола. Перед вами, Царёв, такие перспективы, а вы в диссидентство ударились. Что у вас общего с этими отщепенцами, оно вам надо, а? Вы только представьте, чем всё это может закончиться. – Сергей Иванович как бы даже опечалился, представив дальнейшую Санину судьбу.

Царёв молчал. «Сейчас, наверно, начнет вербовать в стукачи», мелькнула у него догадка, которая тут же и подтвердилась.

– Я вижу, что вы человек очень глубокий, вдумчивый и искренний. Ну, ошиблись немного, но эти заблуждения легко исправить, нужно лишь взглянуть на нашу действительность несколько иначе, поменять точку зрения и определиться, с кем вам по пути. Мне вот кажется, что мы с вами могли бы прекрасно поладить. Вы поможете нам, а мы всегда будем рядом и найдем возможность поддержать вас. Уж вы поверьте.

Царёв молчал.

– Вы не подумайте, ради бога, что я вас вербую в секретные сотрудники. Ни в коем случае, – Сергей Иванович оживился, расценив Санино молчание как согласие, ерошил свой короткий ежик, отчего стал, как бы, несколько выше.

– Сейчас время непростое. Идет холодная война. Мы должны сплотиться вокруг партии. Долг каждого советского человека, а тем более, коммуниста всячески содействовать, а не противостоять тем, кто находится на переднем крае. Нам нужно знать настроения в разных слоях: среди студентов, аспирантов, да и среди преподавателей, между прочим, – боец невидимого фронта перешел, наконец, к главному.

Вот оно. Дежавю. Как всё знакомо! В памяти всплыла картинка десятилетней давности. Молодого солдата Саню Царева, отслужившего целых две недели, у входа в казарму остановил офицер. Саня разглядел на погонах три маленьких звездочки.

– Товарищ рядовой, вы из какой роты?

– Из третьей роты, первый взвод. – вытянулся в струнку Царев.

– Вольно, вольно. Курите, – старлей протянул Сане раскрытую пачку сигарет «Родопи».

– Я не курю, товарищ старший лейтенант.

– Молодец! Это правильно. А я вот травлюсь. Ну, как служба, справляетесь?

– Так точно!

Офицер еще некоторое время задавал незначительные вопросы об учебе, о распорядке дня, не было ли случаев кражи в казарме, проявления дедовщины со стороны сержантов. Саня благоразумно промолчал, что их, «зеленых» грабанули в первую же ночь, забрав все деньги. Затем старлей неожиданно спросил:

– А рядовой Линдскаускас в вашем взводе?

– Так точно.

– Ну, и как он, вообще? – старший лейтенант сделал неопределенное движение рукой. Саня недоуменно смотрел на офицера.

– Как он ведет себя, что рассказывает, не было каких-либо антисоветских высказываний? – уточнил свой вопрос старший лейтенант, понизив голос.

– Д-да, нет, не б-было, – опешил Саня и даже стал слегка заикаться.

– Ну, вот и хорошо. А если что, заходите ко мне в штаб. Комната №217.

Царёв долго не мог прийти в себя после этого разговора. Ходил и присматривался к длинному, как жердь, энергичному литовцу. И надо же было такому случиться, после школы авиационных механиков, где Саня служил первые полгода, его распределили в один авиаполк именно вместе с пресловутым Линдскаускасом и ефрейтором Лычкиным из Калининграда.

В полку история повторилась один в один. Только вместо старлея был капитан. Саня, недели две мучился от непонимания, за что ему выпала такая «честь» – второе предложение за полгода с хвостиком службы быть стукачом у местных чекистов. Потом он подошел к Лычкину и рассказал ему о настырном внимании товарищей из органов к литовцу. Тот, вытаращив глаза, признался, что к нему тоже «обращались». И в учебке и здесь, в полку. Решили спросить об этом у самого Линдскаускаса. Тот поведал довольно туманную историю о том, что, якобы, у них в городке какие-то злодеи ночью раскурочили памятник советским солдатам и расписали стены школы антисоветскими лозунгами. Подозревали и его, но доказано ничего не было. С тех пор, мол, шлейф за ним и тащится.

– Что скажете, товарищ Царёв? – Сергей Иванович нетерпеливо барабанил пальцами по реферату.

Саня понял, что дальше отмалчиваться нельзя. И что ему отвечать? С негодованием и презрением отказаться? Но чекист может здорово нагадить. Согласиться? Значит, наплевать себе в душу. А с другой стороны, кто может заставить его «стучать», если даже он и примет это предложение. Как любил говорить Санин самый первый институтский наставник А.М.Райзенберг, с которым он бессменно в течение 6 лет ездил на «картошку»: «Сегодня пообещал – завтра забыл».

– Ну, что тут скажешь, – Саня сцепил пальцы в замок, – мне не хотелось бы портить с вами отношения.

– Вот и чудненько, – Сергей Иванович воспрянул и выглядел, будто Наполеон, вовсе не проигравший, а выигравший битву при Ватерлоо.

С тех пор Царёв с ним не встречался. Лишь однажды, весной, мельком увидел чекиста, выходящего из приемной ректора. Тот кивнул и многозначительно посмотрел на Саню, который в ответ раскланялся и прошел мимо.

Размышления Царёва прервал голос Лёхи:

– Андрис, ты вот скажи, за что вы нас так ненавидите?

– Кого – вас? – Скирманис непонимающе уставился на студента.

– Ну, нас, русских.

– А с чего это ты решил, что мы вас ненавидим?

– Да я кожей чую. Вот на втором курсе ездили мы с группой на экскурсию в Ригу, так еще на вокзале шли, как будто, под прицелом «Калашникова».

– Та шо ты придумал? – Лесь удивленно воззрился на Козлова, – никогда такого не бачив. Мы с театром на гастроли в Прибалтику не раз выезжали.

– А я вот в армии с латышами и эстонцами служил, – продолжал гнуть свое Лёха, – вроде бы, нормальные мужики, но – не наши.

– Ты бы еще «латышских стрелков» вспомнил, – Жулеба разлил «бормотуху» по стаканам.