Старые недобрые времена – 1

На людях он выпускал вперёд не то чтобы личность, но по крайней мере – воспоминания крепостного слуги. Спина гнётся, шапка срывается, губы проговаривают нужное…

… но не так.

Дьявол, как известно, кроется в деталях. Отсутствие должного раболепия в глазах или недостаточный градус поклона, местными, привыкшими к сложной кастовой системе, считываются на раз. На уровне инстинктов.

Отсюда, несмотря на правильные поступки и поведение, вполне укладывающееся в прокрустово ложе, предназначенное рабам, Ванька числится человеком дерзким, поперечным. Со всеми вытекающими.

Что со всем этим делать, и как быть, он решительно не понимает.

Ждать… наверное, это единственный выход. Ждать и копить информацию. Любую.

Высунуться, показать свою нужность, полезность, он уже попробовал…

… дважды.

Дважды же и огрёб, и что самое скверное – так и не понял, за что.

Быть может, проблема в нём самом, и всё это было не ко времени и не так. Не та презентация, не так сказал, не так дышал…

А может быть, ему просто не повезло ни со старым хозяином, ни с новым, и оба они считают, что мозги рабу не положены. Они, мозги, есть опасное излишество, приводящее сперва к вольнодумию, а затем вольтерьянству, к жажде прав и свобод, что есть подрыв устоев Государства Российского!

Думать ему, рабу, положено от сих до сих, и так, как это надо хозяину, иначе он, владелец движимого и говорящего имущества, может посчитать себя оскорблённым.

Бог весть… но в результате он затаился, замолчал, отгородился психологически от всего происходящего, насколько это вообще возможно. Со стороны поглядеть – зверёк затравленный, но внутри копится тёмное, густое, злое…

Ну а пока выпускать хоть как-то пар, быть хоть чуть-чуть, хоть недолго, человеком, а не рабом, он может только так, в темноте вонючего сарая. Недолго…

Подхватив по памяти с самодельной полки бельё барина, взятое вчера в штопку, и иголку с нитками, Ванька ещё раз вытер рукавом глаза, вышел и уселся на плоском, пригретом солнцем камушке. К работе, впрочем, приступать не торопится, памятуя о том, что она, работа, имеет свойство никогда не заканчиваться.

Будет ли он хлопотать с утра до ночи, или лениться, растягивая любое порученное дело к бесконечности, для него, крепостного слуги у дурного барина, не изменится ровным счётом ничего. Проверено.

– Кхе… – кашлянул подошедший унтер, разглаживая роскошные усы, переходящие в отращенные по нынешней моде бакенбарды, – ну как там твой барин? Спит?

– Доброе утро, Савва Иваныч, – подняв глаза, отозвался слуга, – почивать изволят.

– Почивать? – рассеянно переспросил унтер, – Хм…

Он потоптался было, повздыхал, но Ванька старательно не заметил невербальных знаков служивого. Вызывать огонь на себя, пробуждая барина от крепкого сна в алкогольных парах, так это ищите других дураков!

Достав короткую трубочку-носогрейку, Савва Иваныч сел чуть поодаль, поближе к дороге, проходящей мимо домов, и, набив трубку и раскурив её, принялся кидать в сторону лакея выразительные взгляды, кхекая и покряхтывая.

Ванька, оглохнув и ослепнув, представляет собой аллегорию на преданного слугу, оберегающего хозяйское имущество и покой, неспешно занимаясь штопкой кальсон.

Он, может быть, и пошёл бы унтеру навстречу, несмотря на неизбежное недовольство барина, но сделав так раз, да другой, ответных любезностей от унтера не дождался. Поэтому – так…

Сколько бы унтер курил, кашлял и решался, Бог весть, да только мимо, пыля и скрипя, потянулись подводы, поднимая не только изрядную пыль, но и куда как более изрядный шум.

– Ванька-а! – послышался хриплый, надрывный и страдающий крик из домика, – Сукин ты сын, ты где…

Выдохнув обречённо, слуга подхватил шитьё и поспешил внутрь, мельком зацепив глазами злорадную физиономию унтера, кивающего в такт ругательствам Его Благородия.

– Доброго утра, барин, – войдя внутрь, сходу начал попаданец, так до сих пор и не научившийся проговаривать это слово легко, без внутреннего напряжения, – Проснулись? Вот и славно! Я тут…

– Замолкни! – коротко рявкнул поручик, сидящий на влажной постели с мученическим видом, и, схватив стоящий у изголовья дешёвый медный подсвечник, с силой кинул его в слугу, метя в голову.

Ванька увернулся, и подсвечник, врезавшись в дверь, отскочил, и, прогремев по жестяному ведру, озлил офицера.

– Сукин ты сын… – со злобой сказал мужчина, вставая босыми ногами на земляной пол и подходя к рабу, – Он ещё…

– … будет…

– … прекословить…

С каждым словом следовал удар в живот, благо, барин не проснулся ещё толком, да и физические кондиции его далеки от эталонных. Хотя Ваньке, ещё более далёкому от геркулесовых пропорций, хватило…

– Ну-ка… – его, согнувшегося, с силой вздёрнули за висок, – не притворяйся! Да и по делам тебе, ироду! Я тут…

Вонючий рот начал выплёвывать слюнявые слова, из которых выходит, что он, Ванька, есть сукин сын, виновный решительно во всём! Похмелье, вчерашний проигрыш в карты, маята животом после дурной еды, и вся его, тридцатилетнего поручика, не сложившаяся жизнь.

– Будет он тут, сукин сын… – потная ладонь обидно ткнулась в лицо крепостного, а вконец запыхавшийся барин, отступив на пару шагов, раскашлялся, задыхаючись.

– Ну… – прохрипел барин, – что стоишь?! Воды налей, да живо!

Трясущимися руками налив из кувшина тёплой воды, Ванька протянул кружку, вырванную из рук и выпитую с зубовным стуком.

– Видишь? – с какой-то обидой сказал хозяин, – Из-за тебя, сукина сына… до чего довёл!

Покаянно, как это любит барин, склонив голову, и тая в глазах бушующую ненависть, раб выслушал сдобренные ругательствами нравоучения.

– Бумагу, что ли, дай… – после некоторого раздумья приказал барин, снова усевшись на кровати.

– Что за дрянь, – брезгливо сказал мужчина, повертев в руках желтоватую, скверного качества бумагу, поданную слугой. Ругаться, впрочем, дальше не стал. Получив карандаш, принялся, мучительно морща лоб, составлять записку. Дописав, разогрел сургуч и запечатал, поставив оттиск перстня, тут же сунув письмецо слуге.

– На вот, – с отвращением приказал поручик, – в штаб! Ну, ты знаешь куда… и смотри, без денег, сукин сын, возвращаться не смей! Запорю!

– Этот, небось, запорет, – одними губами прошептал вышедший из дому Ванька, сжимая в разом вспотевших руках сложенное конвертиком злополучное письмецо и уже стократ пожалев, что не ко времени попался барину на глаза.

Поручение, данное ему, не то чтобы вовсе уж из разряда невыполнимых. С интендантами и разного рода штабной сволочью у поручика Баранова свои, особые отношения, выстроенные на маклях, передёргивании в карты и прочих вещах, за которых в приличном обществе принято если не бить канделябром, то как минимум, отказывать в общении и не подавать руки.

Другое дело, что как бы ни повернулись события в дальнейшем, он, Ванька, будет неизбежно виноват, обруган, и, вернее всего, бит!

Коли не дадут, так значит, он, Ванька, что-то не так, сволочь, сказал или сделал! Ну не сам же господин поручик, с его-то репутацией… однозначно Ванька, однозначно он, сукин сын!

А коли дадут, так Его Благородие тут же спустит их на водку, на баб, на чёрт те что, и снова в том, что деньги просочились сквозь пальцы, виновен будет он, как это уже не раз бывало.

От того, от бессильной злобы, от беспомощности, сжимаются кулаки, а груди поселяется слабость, обречённость…

Ему, будто ворожит кто-то недобрый, не везёт так решительно, что и поверить сложно!