Чёрная Земля

– Много нечисти кругом, мрази. Плюнь – в гада попадешь. Дочь… Дочь убили, и теперь… – голос его пресекся, он остановился перевести дух.

– Ты… Вот, полегчает, – подал стакан Василь, но товарищ Купа отвел его руку.

– Не время. После. Вот, парень, какие дела. Мало, что убили, так опорочить мертвую хотят. Мы ей похороны готовим, наши, большевицкие, а они слухи распускают, баламутят народ. Ты, чай, слышал?

– Нет.

– Опозорить хотят. Сорвать похороны подбивают. А наши… – он опять замолчал.

– Подвела комса, – пояснил Василь. – Разбежались ребята, попрятались. Стойкости в них нету, закалу. Чуть до крови дошло – сдрейфили. Незрелые.

– До крови?

– Я это так, к примеру. До дела, имел ввиду.

– Но и кровь… – товарищ Купа, наконец, налил и себе.

– Да, конечно. Алевтина жизнь свою не пожалела…

– Ее и не спрашивали, Алю. Убили, и все. Найти, найти, кто сотворил, я бы… – он скрипнул зубами. Никифоров раньше думал, что это просто говорится так – скрипеть зубами. Теперь вот услышал.

– Ищу, – Василь посуровел внезапно, вдруг. Сползла улыбка, и лицо стало – другим. Сухим, хищным. И старым.

– Ищи, – с силой сказал товарищ Купа.

– И он нам поможет.

– Я? – вообще-то Никифоров ждал что-то подобное. Зря, что ли, пришли они сюда?

– Ну, да. Они, те, то есть, кто виноват в смерти Али, обязательно попытаются сорвать похороны. Наших то запугали, вот никто и не хочет эту ночь здесь провести. Тут как раз такой парень, как ты, и нужен: смелый, сообразительный, с ясной головой.

– И что… что мне делать?

– Да ничего неподъемного. Показать, что не боишься их. У тела посидишь, пусть видят, товарища нашего мы не бросаем. А я…

– Мы, – поправил его председатель сельсовета.

– Мы тут неподалеку будем. Схоронимся и посмотрим, кто попытается помешать тебе. Тогда мы его и возьмем.

– Этой ночью?

– Этой. Последняя ночь, понимаешь… Фимку напугали крепко, убежал мальчуган из села, боится.

– Кто напугал?

– Кабы знать… Нет его, и спросить не с кого. Ты давай, наворачивай, сила пригодится. А мы…

– Пойдем, – товарищ Купа поднялся – тяжело, механически.

– Да, мы пойдем. Ты помни – ночью мы рядом будем, зови, когда понадобится. А дверь заложи изнутри, спокойнее будет.

– Дверь?

– Ну, вход в клуб. Дуб, в пять пальцев, не прошибешь. А станет гад ломиться, мы ему белы руки за лопатки и заведем… Бывай!

– Я, парень, крепко надеюсь на тебя. Не подведешь – и я не забуду. Слово даю, – товарищ Купа постоял минуту, а потом двинулся к выходу.

– Не провожай, – шепнул Василь и поспешил вслед.

Ага. Понятно. Ему же с дочкой, с Алей побыть хочется. Одному.

Мысли у Никифорова вдруг начали разбегаться, каждая – сама по себе. Он попытался сосредоточиться. Что-то… Что-то промелькнуло, а – не ухватил вовремя. Теперь жди, когда снова забредет в голову.

Бутыль оставалась почти полной. На три четверти точно. И пусть, он решил – довольно. Есть расхотелось, он почти насильно дожевал пук луковых перьев.

Значит, пришла очередь и ему пободрствовать. Совсем, совсем как настоящий монах, не зря кельей обозвал свое жилье.

Тут Никифоров вспомнил прошлую ночь. Да уж, нашел монаха. А если Клава придет нынче? Неловко получится. Да не придет, она же с товарищем Купой работает, знает, что ему ночью этой другую заботу нашли.

А все-таки, вдруг придет?

Он посмотрел в окно. Ночь пока неблизко. Странно как-то день идет – приходят, уходят… А Василя с товарищем Купой не видать. Не вышли из церкви. Ничего, можно и подождать.

Незаметно для себя Никифоров задремал. Не очень и противился тому: сыт, пьян, делать все одно нечего. Думал полчасика придавить, а поднялся – синеет в келье, особенно по углам.

Проспал, проспал.

Ничего он не проспал. Вечер только накатывался, тихий, покойный. Он прошел коридором. Никого нет, конечно. Давно ушли и Василь, и товарищ Купа.

Он немножко погулял вокруг церкви, заодно и обстановку проверил. Ничего подозрительного. Да рано, рано еще. Солнце только село, луна едва взошла. А хорошо, что луна полная, никто незаметно не проберется.

Никифоров ополоснулся у колодца. Голова не болела, напротив, бодрость переполняла его. Свежий воздух, еда. Отдых, просто курорт.

Дверь он заложил на засов, но, скорее, просто из городской привычки. Там, в городе, шпаны полно, а тут?

Он одернул себя. Тут-то как раз и убивают. Вот она, убитая.

Подходил он медленно, сдерживая дыхание. Нет, действительно, ничем таким не тянет. Он вздохнул свободнее, теперь уже стараясь услышать хоть что-нибудь.

Ничего. Воздух прохладный, и только.

Пока окончательно не стемнело, он зажег несколько свечей. Одну поставил внутрь звезды, Еремкиного творения. Раз уж они придумали, пусть будет. Серники попались неплохие, а то, бывает, чиркаешь, чиркаешь, полкоробка изведешь, прежде чем примус запалишь. А, фабрика имени Розы Люксембург. Столичные, держат марку.

Он присел на краешек скамьи. Что, собственно, ему делать? Вот так всю ночь и торчать? Глупо. Чем дольше он сидел, тем глупее казалась вся затея. Кто, собственно, увидит его – здесь? Особенно при запертой двери?

Лицо Алевтины в свете полудюжины свечей казалось совсем обычным, живым. Просто – лежит.

Никифоров посмотрел вокруг – лишь бы оторваться от лежавшей; она, казалось, притягивала взгляд. Нехорошо это.