В ожидании Красной Армии

– Как же в распутицу сюда добираетесь? – завел я беседу.

– А никак. Станет путь – опять ездить начну. И то, зачем попусту резину трепать, – она махнула мешком, – две газеты, да письмишко когда.

– Раньше больше было?

– Раньше? Да, "Правду", "Коммунар", что по разнарядке велели. Убрали разнарядку – как ослепли.

По одному, по двое к мотоциклу подтягивались праздношатающиеся. Сельская молодежь младшего возраста. Пихаясь и хихикая, они держались настороженно, недоверчивые мышата у нового капканчика, пока один из них не решился, подскочил к мотоциклу и нажал кнопку на руле. Частый стрекот сигнала был ему наградой.

– Кыш, кыш, голожопые, – замахала руками почтальонша, и мышата поспешно разбежались.

– Глаз да глаз, не то свинтят пропеллер.

– Какой пропеллер?

– Шучу, – она начала пинать дверь.

Просто вокруг смеха.

– Я, конечно, подлец, но зачем же двери ломать? – весело спросил подошедший, большим ключом отмыкая дверь. – Проходите.

– Делов мне дожидаться, – почтальонша вытрясла из мешка скудную корреспонденцию. – Расписывайтесь, да я поеду.

Подлец расписался в замусоленном блокнотике, подсунутом почтальоншей.

– И у меня для вас кое-что есть, – из ящика канцелярского стола он вытащил бандерольку и пару писем. – Будьте любезны.

Почтальонша чиркнула в ответ в большой амбарной книге, показалось – крест поставила.

– Обменялись, значит, верительными грамотами, – подлец, наконец, откинул капюшон брезентового дождевика. На вид относительно молодой, относительно интеллигентный, относительно русский (пятая графа э! Кабы не она, был бы я здесь, как же. Сидел бы под абрикосом во дворе дома двадцать восемь улицы Фрунзе стольного града Кишинева и гонял бы в шахматишки с Кушниренко на первенство двора. Мы думали, что мы ее – раз! пережиток эдакий, а она нас всех ням! пятая графа!).

Мне потемками возвращаться радости нет, – на почтальоншу пали сумерки, долгие, осенние, глаза тлели вполнакала.

–Побежала я, – а шла, будто по вару.

– Давайте знакомиться, – подлец протянул руку. – Вадим Валентинович Гончаров, в быту просто В.В., ныне почтмейстер, сельский учитель, а также председатель местного отделения союза переселенцев, сиречь беженцев.

– Денисов Петр Иванович. За доктора.

– В смысле – лекаря?

– Уж не наук.

– Вам повезло. Значит, нашего полку прибыло, хвала социальной защите.

– Какой?

– Социальной.Ею и кормимся. Бюджетных денег подкинули по этой статье. Помощь переселенцам.

– И много таких переселенцев?

– С вами опять стало двое, – он глянул озабоченно в окошко.

– Солнце скоро сядет, а вы не устроены. Торопиться нужно.

– Я не спешу. Куда?

– Электричества-то нет. Три процента, – и, не дожидаясь вопроса, разъяснил: – три процента деревень не было электрифицированы при советской власти. Не успела. Теперь жди-дожидайся. У вас какой размер ноги?

– Сорок второй.

– Очень удачно, – он раскрыл стенной шкаф, наклонился.

От союза переселенцев новоприбывшему товарищу.

Сапоги, черные, высокие, пахнули свежей резиной.

– Местные Золушки носят и одобряют. Переобувайтесь, и я провожу вас.

Я послушно переобулся, заправил брюки в голенища.

Я в сапогах! Шляпу и шпагу, живо!

С чемоданом в одной руке, с туфлями в другой я шел за проводником по пустой деревенской улице. Звук мотоцикла не стихал, словно почтальонша колесила вокруг по пахоте.

– Наши истоки, – развлекал меня учитель. – Покой, знаете ли. Благорастворение воздухов. Колокольный звон из Емного слушаем, а это семнадцать верст по прямой.

Избы лепились одна к другой, узкие проходы меж ними вели на огороды, сейчас пустые, лишь засохшие подсолнухи пытались подманить воробьев полуобсыпанными головками, крохотными, в ладонь.

Я смело хлюпал вослед В.В., минуя очередной дом, деревня казалась нескончаемой. Унылый лабиринт нищеты и убогости.

– Угля на зиму хватит, вам повезло. Здесь мы берем керосин, – он показал на врытую по горло в землю цистерну. – Поначалу, конечно, скучно, никто никого вечерами в телевизоре не чавкает, но зато лучше чувствуешь настоящее. Вот мы и пришли, – он распахнул низкую калитку, косо висевшую на гнилом столбе.

– Сие владение ваше. Нравится?

Я не решался ступить во двор.

– Привыкните, Петр Иванович, – легонько потянул меня за рукав учитель. Привыкните.

* * *

Этого я и боялся – привыкнуть. Принять, как обязательное, непременное, то, что есть – мешанину лиц, городов, газет. Неуправляемость жизни, хаос. Я и бежал – сюда, в глушь.

Возможно, не лучший выбор. Можно было побарахтаться на миру – звали в Гастингс, Ван-Зее, Тилбург, турниров много, хватило бы на пару лет. Как-никак, чемпион мира по версии федерации прогрессивных шахмат. Полно, наигрался, с ярмарки не идти надо – лететь, иначе понесут. Ногами вперед. Шопен, глазет и с кистями. Безвременно, безвременно.

А здесь – простор. Истоки, как говорит учитель. Где и силы вернуть, где и сгинуть, как не на родимой сторонке. Она, родимая, велика, плюс-минус тысяча верст для брата-славянина ништо.

Жилье мое – низенький маленький домик, пропахший эфиром, карболкой и куриным дерьмом, домик со скрипучей дверью серого некрашенного дерева и щелястыми полами, по которым ночами взапуски гоняли мыши, с рукомойником в комнате и сортиром на задах, с окошками в школьный альбомчик, деленными рамой на четвертушки, приучавшими к потемкам и смирению. Да и лампа, подвешенная на крюк к потолку, светила неярко, полуприкрученный фитиль скупо тратил ценный покупной керосин, растягивая время от заправки до заправки.