Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты

«Ушел! Ушел!» – приветствует победителя круг болельщиков. Победитель гордо направляется к «даме сердца». А побежденный? Он свою подругу теряет? Нет. Гусыня спешит за возлюбленным, есть у нее утешенье, знаки вниманья и все остальное, что полагается в их отношеньях.

Между тем на арене еще одна пара. Тут дело принимает другой оборот. Один из гусей решил, что лучше донять противника, потянувшись клювом к его голове. В гусином мире это, возможно, один из хороших приемов, но в человеческих правилах боя это недопустимо. «По шубе пошел! По шубе!..» – кричат болельщики, наблюдая, как гусь теребит на спине противника перья. «Голова! Голова!..» – это значит: гусак норовит нанести «запрещенный» удар. После трех замечаний насчет «головы» гуся дисквалифицируют, и победа, не очень, как я понял, почетная, присуждается тому, кто правил не нарушал. Еще большее прегрешение в драке – схватить противника клювом за лапу. Возможно, для птиц это норма, но тут, сейчас – вопиющее нарушение правил, понятное всем. «Нога! Нога!..» Хозяин гуся тоже понимает, что это позор, и поспешно прячет бойца-бедолагу в корзину.

Побежденный и нарушитель правил никогда больше в боях не участвуют. «Приезжайте, будет гусь с яблоками!» – скажет хозяйка дома, приглашая гостей. А победителя все запомнят. Бывали такие, что лет пятнадцать подряд оставались «не битыми». От такого бойца у хозяина просят потомство – яичко его возлюбленной или гусенка. Хозяин мудро распоряжается этим богатством, и растут в округе династии гусаков – «Бизонов», «Формазонов», «Карасей» (по фамилии хозяина – Карасева). Иногда появляется соблазн заполучить самого ежегодного триумфатора. Но кто же его уступит! Одному дедушке тут предложили за гуся большую молочную флягу меда и четыреста тысяч. Старик вежливо улыбнулся: «Зачем мне мед. Мне радость нужна!» Это вам ключ к пониманью «гусиной потехи». Хозяин горд птицей, которую вырастил и которая побеждает. «Во время боя я сам не свой – переживаю так, что зубы скрипят», – признался мне один из старейших гусятников. И посетовал: «Что осталось от прошлого! Жалко смотреть. Раньше были команды – село на село, район на район. По сто пар дрались! Людей собиралось – сосчитать невозможно».

Но и маленькая баталия с пятнадцатью парами бойцов была событием важным, подтверждавшим: традиция еще теплится.

Побежденных в этой баталии почему-то не было видно. Одни победители! С гордостью фотографировалась семья Мироничевых. Не опозорились гуси курян – Жорик и Тимка. Николай Иванович Золотухин хвалил своего «туляка». А сын доброй памяти Михаила Ивановича Чивикина (того самого, что клал на снег тысячу) зоолог Александр Чивикин захмелевшим голосом почти что пел: «Я сегодня очень, очень доволен…»

В прошлом веке, когда гусиные бои привлекали много людей, цена гусаков-рекордсменов, ежегодно побивавших противников, поднималась до 150 рублей (корова в те годы стоила 20 рублей). Ставки на гусиных боях в Нижнем делались золотыми монетами. Купцы гордились владеньем гусем-героем.

Угасая от года к году, птичья потеха все же, видим, до наших дней сохранилась. И порода «туляков» пока не утрачена – знатоки выбраковывают гусей с любым пятнышком, с любой черточкой вырожденья, обмениваются, как теперь говорят, генетическим материалом: знают, какому бойцу кто был отцом-матерью.

Готовят ли «туляка» к бою? Насколько я понял, никакой дрессировки и обучения нет. Но важно держать гусака в форме, важно, чтобы не был он взаперти и растил бы мускулы, а не жир. Излишним кормленьем можно бойца испортить. «Нехороша для корма пшеница, хорош овес. Крепит силы у гуся морковка и питье с медом», – просвещал меня в Нижнем старый гусятник.

Самое важное: должен гусак быть влюбленным, и подругу его непременно берут на бои. «Бывали случаи, купит охотник героя-гуся, а «любкой» пренебрежет – найдет, мол, другую. Ан нет, выпустят гусака, а он ноль внимания ко всему, нет любимой – за кого драться?»

Любовь – главный двигатель всего живого!

• Фото автора. 29 марта 1996 г.

Маловато воды для щуки…

Окно в природу

Сперва полистаем, что писано Пришвиным про охоту на щук весной. Есть у нашего патриарха-натуралиста прелестный «Календарь природы», и есть там главка с названием «Щучий бой». «Календарь» был издан семьдесят лет назад, когда Пришвин жил на Плещеевом озере (Ярославская область) и вел дневник всего, что видел в природе.

Вот апрельские записи. Присел охотник на сани местного лесовоза. «Возчик назвал себя: Иван Базунов из Веслево…

– Знаменитый охотник за щуками? – спросил я.

– Спец своего дела, – ответил Базунов… – И в этом имею свою заразу счастья… Когда первые потоки пойдут и вольются в озеро, щука идет против струи, и тут я бросаю свое хозяйство и становлюсь на струю… Щука лезет на мелкое место, на тонкие воды, упирается в дно, выжимает икру, а молочники ее подбеляют. Бывает, до семи молочников кипит над большой щукой, она же всегда внизу, и тут – кто не умеет – ударит непременно в молочников, она же, самая большая, уходит. Но я знаю, как надо ударить, и бью острогой ниже молочников, потому что я спец своего рода…»

Однако не один Базунов на Плещеевом озере славен был щучьим боем. «Вечером по забережью всюду огни: сторожат, с лучом идут по воде выше колена между берегом и льдом… С часу на час ожидают выхода самых больших щук… В полумраке Думнов, один из тех, что с Петром думу думал, в сторонке от всех по мелкому месту тащит огромную сваю, рушит ее с воды на край льда и перебирается на лед. Он заметил, что из-подо льда время от времени показывается чудовищная голова… Видели, как Думнов наметился да так и остался с поднятой острогой; оказалось, побоялся ударить – щука могла утащить его под лед. На берегу ругались и смеялись, а Думнов требует себе самогонки, выпивает бутылку за раз, ждет…

И вдруг сомнения о думновской щуке окончились – все видели, как показалась из-подо льда и вернулась назад огромная голова. Думнов требует вторую бутылку.

После второй бутыли показывается та чудовищная голова. Думнов ударил правильно: пришил щуку ко дну. Но что теперь делать дальше, если от длинной остроги над водой остался только очень маленький кончик? Такую щуку нельзя достать на остроге, а руками не дотянешься… Думнов неплохо сделал, что выпил две бутылки самогонки, теперь ему по колено море: спускается в ледяную воду, становится ногами на щуку, скрывается совсем под водой, там впивается пальцами в щучьи глаза, показывается снова из-под воды, волочит по берегу свою добычу. Все видят: огромная щука и с нею молочник фунтов на десять…

Думнов кушак продевает под жабры, подвешивает так, что щучья голова у него вровень с затылком, а хвост волочится по земле. Идет в деревню, собираются бабы, вся деревня сбегается, и везде молва: Думнов щуку убил и еле донес…»

Все это я, помню, подростком прочел в какой-то растрепанной без обложки книге. Уже став взрослым, обнаружил: написано Пришвиным! И много лет жил с мыслью: увидать бы такую картину хоть раз.

И это не самая крупная…

В позапрошлом году в Дарвиновском заповеднике мне сказали: «Такой способ охоты на щук теперь запрещен, тем более в заповеднике. Потихоньку щук, конечно же, бьют – острогу теперь делают из нержавейки или титана, – но охотятся без свидетелей и нешумно. Но если хотите посмотреть нерест щук, приезжайте к 1 мая. Зрелище интересное».

И вот я, кажется, в самом медленном на свете поезде маюсь до Весьегонска. Тут друзья встречают на катере, и мы, лавируя между льдин, уплываем в поселок Борок на знаменитом «искусственном море» – Рыбинском водохранилище.

Но невезенье – ничтожно мало воды! Загадочно мало для весеннего половодья – «за пятьдесят лет существования заповедника впервые наблюдаем такое».

Картина водной скудности удручает. По зеркалу половодья поднялись песчаные острова и каменистые гряды, темнеют пни деревьев, срубленных тут в ложе водохранилища перед войной, по ним угадывается русло реки Мологи. Тысячи пней черными кочками возвышаются на уже обсохшей земле. Пролетающие стаи гусей, наверное, с удивлением и настороженностью наблюдают необычный весенний пейзаж.

И нет нереста рыб. Щуки из глубины в это время идут на просторы залитых лугов, чтобы тут в прогретой воде бросить икру на щетинку луговых травостоев. Но луговины лежат сухими. Пересохшими выглядят ручьи и речки, по которым в «море» обычно льются талые воды. Поплавковые бакены, собранные на зиму в устья речек, должны сейчас весело плавать, а они стоят в грязевой жиже. Вода у Борка, обнажив песчаное дно, ушла от берега метров на двадцать. «Вот те и половодье!» – сказал озадаченный старожил этих мест.

О нересте щук могли мы лишь говорить, обсуждая за чаем сюрпризы странной весны.

У Пришвина все описано точно. Как только набухнут водяные закраины между сушей и льдом, щуки уже наготове. И по мере подъема воды они устремляются на луга, в тальники, в камышовые заросли. За крупной щукой, обычно кургузо-короткой, следует несколько самцов-молочников. Их отличишь сразу по длинному прогонистому телу, и они всегда значительно меньше щуки.

Таинство щучьей любви хорошо наблюдать в тихий погожий день. Спина у щуки иногда виднеется над водой. Рыба трется о травянистое дно, истекая зеленовато-желтой икрой, а молочники вьются вокруг акробатами, «подбеляя икру».

В любовном возбуждении щуки становятся небоязливыми. «Если, стоя в воде, шевельнуть ногой в резиновом сапоге, молочники могут это принять за призывный всплеск самки и подплывают вплотную».

Икрометание щук для многих обитателей водоемов – время большого пира. Одних интересует икра, а орлан-белохвост предпочитает унести щучку. Когда вода начнет убывать, щуки вместе с ней спешат уйти в водоем. Но кое-какие могут оказаться отрезанными и будут метаться в усыхающих лужах. Такие места не преминут проведать медведи, волки и лисы. Замечено: даже филины соблазняются рыбным столом, если щука ерзает на мели.

Сбросившие икру и молоки, щуки голодны и гоняются за добычей, как волки. С детства помню: весной, если удавалось поймать живца, щуку можно было считать уже на кукане. Голодная «крокодилица» после нереста может пытаться прищучить даже любовника. Но удача ей в этом сопутствует редко: брюхата, неповоротлива, а у молочников форма всегда спортивная – проворны, резвы.

В обычное время щука хватает все, что под руку попадает, в первую очередь, конечно, рыбу, подкарауливая ее в засаде. Но ловят щуки также лягушек, линялых раков, водяных крыс, зазевавшихся на мелководье куличков. Большая щука может проглотить утку. Описан случай, как «крокодилица» схватила за лапу гуся и пыталась его утопить. (Именно так охотятся крокодилы.)

По размерам щуки в российских водах уступают только сомам, но встречаются чаще. Щука – рыба обычная. Спокойные тихие реки, озера, речные старицы, большие пруды – вот щучья стихия. Промысловой рыбой щука не является. Но эта желанная рыба для рыболовов-спортсменов, и по этой причине ее даже кое-где специально разводят, инкубируя икру на искусственных нерестилищах.

Пищевые достоинства рыбы средние. Донские казаки раньше щуками брезговали – «лягушатница»! Древние римляне тоже эту рыбу не считали съедобной. Англичане же в Средние века ценили щук выше лососей, а у евреев это почти национальное блюдо.

Теперь посмотрите на снимок. Сколько весит, по-вашему, это чудище? Всего четырнадцать килограммов. (Легко представить, насколько близится к облику крокодила трехпудовая щука.) Эту красавицу за неделю до моего приезда в Борок сетью поймал ихтиолог Николай Михайлович Зеленецкий. (Каждый год весною ведутся контрольные выловы рыб, идущих на нерест.) У этой щуки взяли трехлитровую банку икры. Ко дню беседы о щуках икра уже просолилась, и мы могли оценить ее вкус.

• Фото из архива В. Пескова. 12 мая 1996 г.

Маленькие тайны большого двора

Окно в природу

Мы еще сидели у телевизора, когда прокричал первый петух. «Двенадцать…» – сказал хозяин. Я поглядел на часы, было три минуты первого, и я подумал о неплохом чувстве времени у этой самой распространенной в мире птицы. Будильник у Николая Иваныча – электронный, показывает цифры, женским голосом называет время и в заключенье кричит петухом. Но разбудил нас не этот хитроумный приборчик. Петухи! Близко к рассвету началась перекличка. Один петух кричал голосом нестарого дьякона, другой слывет тут Шаляпиным, третий кричал, как с похмелья, у четвертого голосище походил на треснутый репродуктор. Я сунул голову под подушку, а Николай Иваныч прошлепал к умывальнику и тут же пошел кормить и поить «возвестителей дня».

Зимой во дворе было примерно две сотни голов разной птицы: куры, гуси, утки, индюшки, цесарки, павлины, перепелки, фазаны. В мае численность взрывом увеличилась в десять раз. Двор пищит, крякает, квохчет, гогочет, не смущаясь дневным светилом, орут петухи, мяукают павлины.

С зари до зари Николай Иваныч живет в ритме перпетуум-мобиле: кормит, поит, сортирует, согревает, проверяет кладки в гнездах и инкубаторах. И каждый день на белый свет из яиц проклевываются все новые желтенькие существа. Гусята почти сразу семейными группами идут на лужок к пруду, а тем, что вылупились в инкубаторе, Николай Иваныч заменяет наседку: кому – красную лампу для обогрева, кому – водички, кому – травки зеленой. Недомоганье надо не проглядеть, от кошек, хорька и ворон уберечь. «Май – горячее время. И впрямь «портупей-мобиле», – улыбается Николай Иваныч, присаживаясь на табуретку. Нажимает кнопку часов. «Двадцать три…» – говорит женский голос, сопровождаемый пением электронного петуха. Майский денек окончен.

Во всяком дворе непременно есть тайны. «Вот поглядите на эту крошку – два кулака в ней, не больше. Такая порода. И петушок ей под стать. Казалось бы, мир да любовь. Нет, нравится этой курочке петька в соседнем загоне. Петух-громила. И эта малютка украдкой бегает на свиданья. Противлюсь этому. Мне породу важно держать в чистоте. Но она старательно ищет щелку в ограде, а то и на крыльях к любимому…»

И петух-великан, и малютка – уроды, немалое отклоненье от изначальной куриной породы, отклоненье по прихоти человека-селекционера. Нет ли в тяготении друг к другу этих крайностей стремленья природы вернуться к исходной жизнестойкой куриной форме?

Искусственным отбором выведены куры-несушки (кормят хозяина-птицевода). Но хорошо иметь во дворе и что-нибудь яркое, экзотическое: карликов, великанов, кур пятипалых, голенастых бойцовых, курочек с необычной расцветкой. Фантазией человека выведено четыреста разных пород. Но великолепная, с радужным оперением курица обычно плохая несушка, либо никудышная мать, либо болезням подвержена. Или вот ходят гуси. «Туляки», ближе всего стоящие к дикарям, жизнестойки, подвижны и плодовиты: десять яиц – десять гусят. А рядом в загоне – «холмогоры», весом едва ли не вдвое превосходящие «туляков». Красавцы – не оторвать глаз, степенность почти генеральская. Но «туляки» ходят возле пруда с птенцами, а эти бездетные – несутся плохо, и из восьми яиц в кладке только два оказались оплодотворенными.

Всякий изыск в селекции, приобретение каких-то особых качеств, сопровождается и потерей чего-то. Потому-то так важен прилив в любую породу «свежих кровей» – генетического материала исходных диких пород. Это одинаково важно и для животных, и для растений.

Сиденье на кладке яиц – изнурительная работа. «Туляки», высидевшие гусят, как будто Освенцим прошли – бледные, тощие. Зато с потомством! А у некоторых пород гусыни – плохие наседки: могут яйцо повредить, надолго отлучиться от кладки. Но все же материнский инстинкт у них очень велик. Николай Иваныч таких обманывает: забирает все яйца и несет в инкубатор, а гусыне тихонько «подсыпает» бросовые, неоплодотворенные. Когда в инкубаторе яйца начинают «стучать», Николай Иваныч несет их в гнездо. Гусыня подмены не замечает – радостно приветствует появление малышей.

Первый шаг со двора.